Богатырь сентября

Салтан сжал кулаки, подумав задним числом, что слишком милостиво обошелся с виновницами его несчастья. Ироида с Варварой заслужили, чтобы до конца дней – если он придет когда-нибудь – просидеть на том свете в облике чудовищ уродливых, самим себе противных. А Медоуса… Она все затеяла, а он не дурак ли, что с ней любовью тешился? Дал собой поиграть, как игрушкой, а она-то сколько раз его вокруг пальца обводила!

Одно хорошо: не будь Медоусы, не знать бы ему никогда ни Елены, ни Гвидона.

– И вот видишь: пришли мне добрые вести, поехал я на остров, а там вы с матерью мне навстречу выходите – живые и здоровые! Думал я, что в наказанье за свадьбу несвоевременную мне бог неведому зверюшку в дети послал – а это ты, солнечный витязь мой! – Салтан сжал плечи Гвидон и встряхнул, словно призывая вспомнить, кто он есть. – Сынок, ты ведь не простой человек, ты Солнцу самому младший брат! В тебе такие силы заложены могучие, что и я их не знаю, и ты не знаешь.

– Ну и на что ушли мои силы? – Гвидон со стыдом отвернулся. – Теток в глаз укусил… жил, как дитя, в пирах да забавах…

– Так значит, все у тебя еще впереди! Не может жизнь твоя кончиться, когда она и не начиналась толком! Тебя истинная твоя сила впереди ждет.

Гвидон не ответил, глядя на огоньки свечей.

– А почему тут свечи горят? – спросил он чуть погодя. – Их же не зажигал никто.

– Ты еще погляди, как они горят? – посоветовала Смарагда; сидя под стеной, откуда над ней нависал огромный бородатый святитель, она напоминала рыжего котенка.

Гвидон пригляделся. Каждая из тонких восковых свечей сгорала удивительно быстро, так же быстро, как падает уровень воды, если вынуть затычку. На раз-два-три каждая свеча сгорала начисто, огонек угасал, но тут же на ее месте оказывалась новая и тоже загоралась сама собой. Оттого свет был таким неровным: огоньки беспрестанно плавали сверху вниз, потом опять возникали на прежней высоте. Нет, не на прежней – одни свечи были заметно выше других, а иные и появлялись маленьким огарочком, кому жизни – на полвздоха.

– И что это значит?

– Эти огоньки – жизни людские. Где-то в мире человек родится, огонек загорается. Он жизнь проживет – огонек потухнет, а человек новый народится.

– Так это что же, – Салтан в изумлении взглянул на Смарагду, – это мы в храме Георгия-со-Змеем? Я знаю, мне бабка моя Соломонида рассказывала про эти огонечки… Мне года четыре было, но я помню…

Она молча кивнула.

– Но как? – Салтан забыл даже о сердечных терзаниях сына. – Откуда здесь взялся? Мы как сюда попали? Мы где?

Он еще раз огляделся, пошарил взглядом по стенам. Старинный храм имел окна в виде высоких узких арок с двумя рядами круглых стекол в переплете, но сейчас эти стекла были черны, будто снаружи глухая ночь. Или подземелье.

– Этот храм из белого света провалился в темный, здесь теперь и стоит. А вас сюда посадили, потому что темницы в городе нет, а храм пустой стоит.

– И правда, – подтвердил Гвидон, – мне в городе темницы были без надобности. У нас ни воров, ни убийц не водилось.

Вспомнив о своем городе, где теперь окончательно воцарился Тарх, Гвидон опять свесил голову.

– Не вышло из меня, батя, того богатыря, какого ты у матушки просил. Неудалым я получился…

– Глупостей не говори. Наши предки ради царства своего и на лягушках женились, и Кощею самому голову рубили. Потому мы – это мы, люди русские, своим царством владеем и владеть будем, пока белый свет стоит. И предки наши – в тебе, никуда их сила не делась. Но так устроено, что каждый ее в себе сам пробудить должен. Илья Муромец тридцать три года на печи лежал, прежде чем силу обрел. Бова-королевич, прадед мой, семь лет возрастал, прежде чем стал витязем могучим. А ты семи лет еще не прожил.

– Но как мне к этой силе своей подступиться? Если нас тут в живых оставят…

– Ты помни о городе своем. Я с семи лет знал, что один за державу свою отвечаю, за Деметрий-град. Два года на войне за нее кровь проливал. Боялся, сам не справлюсь, потому и просил у бога витязя могучего, богатыря, и поскорее. Теперь ты у меня есть. И надобно тебе для начала о городе своем позаботиться. Будешь тут сидеть, нюни распускать, кто тогда твоих людей назад в белый свет выведет? Так и сгинут тут все, с тобой заодно. Ты – мой сын, у нас в роду так не принято. Бова, прадед мой, был так мал, когда вороги его град захватили, что на коне усидеть сам не мог, однако же не сдался, по чужим землям скитался, а все искал способ врагов изгнать, державу себе вернуть. И вернул. И ты вернешь.

Гвидон только вздохнул:

– Как-то я… не думал об этом.

– Конечно, не думал, тебе с рождения все на блюдечке подносили – город, любое чудо, жену-красавицу! Слишком легко тебе все давалось, сынок. Легко пришло – легко ушло. А вот если ты своими руками, своей силой Лебедин-град вернешь, жену найдешь достойную – будешь ценить по-настоящему, и будут они твои по-настоящему, и никуда не уйдут, никто их не отнимет. Ты раньше жил для себя, для своей радости – так дети и живут. Теперь попробуй жить для других, вот и пробудишь в себе зрелую силу. И станешь тем богатырем, какого я у бога просил.

– Я постараюсь, бать… – прошептал Гвидон.

Впервые в жизни его души коснулась боязнь подвести другого – отца, который так много от него ждал, дедов, о которых он никогда раньше не думал. Сейчас он казался себе ничтожным и слабым, всю его веру в себя и в мир придавило тяжеленным камнем горе предательства и поражения. Он сидел, опираясь спиной о бортик колодца, и бездумно следил, как в высоком золоченом подсвечнике напротив безостановочно плывут вниз огонечки, гаснут, тут же опять загораются на прежней высоте. Каждый из них означал душу человек: люди рождались, проживали свой век, умирали, рождались снова… Есть ли более ясное подтверждение того, что любая сила как истощается, так и возрождается? А он, Гвидон, совсем юн, здоров, полон сил, способен добиться чего угодно…

Вот только Кику с ее любовью не вернуть, – напомнила о себе свежая рана в груди. Но и о Кике он сейчас подумал как о чем-то, что уже осталось в прошлом, уже отделено от него полосой пустоты. Тяжелый, болезненный разрыв свершился – с тем прошлым, в котором он жил и резвился, как дитя беззаботное, и которое оказалось обманом. Настоящее его – поражение и плен, будущее еще не выросло. Но если он сумеет окончательно сбросить оковы прежней боли, прошлое не помешает ему обрести нового, сильного и счастливого себя.

И он сумеет. Витязь он или дитя?

Глава 23

В темной церкви непонятно было, день сейчас или ночь. Сняв с себя кафтан, Салтан сделал из него подушку и уложил на нее Гвидона, велев еще поспать. Тот почти сразу и заснул, а Салтан сел около Смарагды. Вода из колодца чудесным образом изгнала боль – зная теперь, что это за место, Салтан тому не удивлялся, – прояснила мысли, и даже голода он не ощущал, хотя понимал, что прошло уже не так мало времени.