Богатырь сентября
Шрифт:
– Да потому, что победы она желала не вам, а волоту своему драгоценному! – как дурачкам, пояснила Смарагда. – Я ведь говорила! Она по доброй воле к Тарху улетела и весь ваш город с собой унесла! А вы не верили. Вот и поплатились.
– Да как же она смогла… – пробормотал Салтан, примериваясь к этой мысли, которую тоже не мог сразу принять. – Подменила… Откуда она узнала, что у него такие стрелы? Еще другие надо было достать… Мы ведь ей не показывали… Или это ты, поскакушка, сестре выболтала?
Салтан схватил Смарагду за руку, но она потрясла головой:
– Ни слова я ей не говорила! Я-то знаю ее хитрость! Как она пронюхала – да Лихо ее ведает! Может, в воде увидала…
– Да нет, рыжая, ты врешь! – в ужасе воскликнул Гвидон. – Она обещала мне помочь! Так и
– Когда это она тебе говорила? – удивилась Смарагда. – Она там, с крыльца, и слова не сказала!
– Я видел ее потом! Говорил с ней. Вечером. И даже…
Гвидон замолк, не окончив: ему вспомнилась та часть вчерашнего свидания, которой он совсем не придал значения.
– Сынок, ты чего? Болит что-то? – обеспокоился Салтан, видя, как Гвидон опускает голову на руки, опираясь о каменный бортик колодца.
Но Гвидон только покачал головой, не поднимая лица.
Он-то знал, как Кикнида проведала о солнечных стрелах. Что там Смарагда предлагала: пойду к Тарху подольщусь, узнаю, где его смерть, он размякнет и выложит… Так все и вышло. Кикнида пришла, подольстилась… он, Гвидон, размяк и все выложил. Тархову смерть выдал, свою гибель взамен обрел. Их вчерашнее свидание, о котором отец и Смарагда не знали, подтверждало слова рыжей, пусть и вопреки желанию самого Гвидона. Он-то думал, что Кика тайком пришла повидаться с ним из любви, но ведь вышло так, что он показал ей стрелы… не за этим ли она на самом деле приходила?
Осознание всего случившегося – сегодня и намного раньше – навалилось такой тяжестью, словно все Волотовы горы разом сели Гвидону на грудь. Поначалу перехватило дыхание от этой тяжести, раздавившей саму способность мыслить. Но, пока он горстями пил воду из колодца, мысли, на беду, вернулись.
Кика сама навела разговор на то, чем он собирается одолеть Тарха. И он показал ей солнечные стрелы. Вспомнилось, как она на них смотрела: потрясенно и испуганно. Ему показалось, она боится их мощи. А она боялась, видя на их мерцающих остриях Тархову смерть. Она затем и пришла к покинутому венчанному супругу – не целоваться с ним, а разведать, чем он собирается погубить ее ненаглядное чудовище. Что ему стоило промолчать… или солгать, мол, сабельку имею вострую… Но разве ему могло прийти в голову таиться от жены! Это же Кика – его красавица, его любовь, мудрая покровительница, со дня выхода из бочки – по сути, первого дня его жизни, – осыпавшая его волшебными дарами. Он так любил ее, что ему даже в голову не приходило, что ее ответная любовь может быть ложной. Мысль, что она могла ему изменить, подсекала саму основу его жизни, будто острая коса – росистую траву. Будто земля выскочила из-под ног, оставив висеть в пустоте.
Душевная боль и стыд не давали поднять глаза. Гвидон жмурился, пытаясь от них спрятаться, а эти двое, Салтан и Смарагда, снова принялись его щупать, отыскивая не замеченные сразу раны.
– Да отстаньте вы! – пытался отмахнуться Гвидон, не открывая глаз. – Это я… я сам ей рассказал про стрелы. Она приходила ко мне вечером…
Как жена ушла, он не видел: спал крепко до самого утра, пока его не разбудил отец, и тогда, разумеется, оказался в постели один. Уж не был ли и этот сон таким же наведенным, как тот, после пира на острове? Царевна-ночь легко усыпляет тех, кого намерена обокрасть, а они и рады верить ей, ослепленные ее дивной красотой и льстивыми повадками. Ведь когда такая величавая красота нисходит к тебе с лаской, это покоряет куда сильнее, чем простое заискивание.
Но это же значит, что она и правда любит Тарха… и всегда любила… как его и предупреждали… и прямо, и намеками. Все знали, от Смарагды до тетки Ироиды. А он не верил. Гвидон и сейчас не мог в это поверить. Поверил бы в любое колдовство, только не в то, что все счастье его жизни, с первого дня, было обманом.
– Лучше бы он меня убил… – простонал Гвидон, снова опустив голову лицом вниз на камень колодца. – Зачем меня те чудища насмерть не затоптали?
– Да что ты говоришь? – Гвидон нахмурился. – Выжил ты, и слава богу! Пока человек жив, нельзя отчаиваться. Только
смерть не поправить, а пока жив человек, все наладить можно… Придет счастливый час…– Может, нас сюда засадили, чтобы казнить? – Эта мысль посулила Гвидону утешение. – Не будут же они нас тут вечно держать? Зачем мы им живые? И зачем мне эта жизнь?
– А я тебе говорила… – из уважения к его горю полушепотом напомнила Смарагда. – Теперь вот убедился, что я была права.
– Я ее любил! – К счастью, Гвидон был неспособен ее услышать. – Всю мою жизнь, с первого дня! Да лучше бы нам в той бочке утонуть! Да лучше бы мы на пустом острове с голоду умерли! Лучше бы меня коршун заклевал, чем такое! Я ее любил, даже пока еще не знал, что она – дева, пока думал, что она просто лебедь. А когда узнал… когда ее увидел… Что мне теперь делать? Как жить? Она у меня сердце вырвала, а не стрелы украла! Лучше б она меня этими стрелами заколола спящего, чем вот так…
Зрелище его отчаяния терзало Салтана и тронуло даже Смарагду, хоть та и не считала, что по ее сестре стоит так убиваться.
– Правы они все, даже эта рыжая – дитя я глупое, неразумное! Сосунок, теленок! А она не лебедь – змея она подколодная! Подманила, ужалила! Убила меня! В живых оставила, чтоб сильнее мучился, да? Лежал бы я сейчас мертвый лучше – не знал бы, что она сделала со мной! Куда мне теперь? Как жить, когда никому верить нельзя? Если Кика обманула – то и солнце обманет, и вода, и земля!
– Ну это уж ты хватил! – возмутился Салтан. Потом пересел ближе и обнял Гвидона за плечи. – Сынок, опомнись! Солнце, вода и земля – не той чародейке чета, они никогда не предадут, и ты на них напраслины не возводи. Не такая уж беда, чтобы на белый свет не глядеть. Ну, любил ты ее… а точно ли любил? Показали тебе царевну-лебедь, ты и ухватился за нее, как за пряник мятный!
Фыркнула Смарагда: ее насмешило сравнение сестры-лебеди с белым мятым пряником.
– Ты из бочки вышел дитем неразумным, да, но неужто время напрасно прошло? – продолжал Салтан. – Ты с тех пор мир повидал, разве нет? Или у вас в городе других девок не было? Их на свете тысячи!
– Мне другие не нужны! Кика для меня одна-единственная, на других и смотреть тошно! Разве может кто с ней равняться?
– От любви люди слепнут и глупеют! – вставила Смарагда. – Любая галка лебедью кажется…
– Кика и есть лебедь! Она как звезда…
– Снаружи звезда, а натура у нее змеехитрая! Сам убедился! Глаза протри – сам увидишь, что там любоваться и нечем.
– Помнишь, ты рассказывал, тебе Солнце-князь любую зорьку в жены предлагал? Вот уж кто красавица, девы душой чистые. Выберемся отсюда – пойдем с тобой к Солнцу за невестой, – убеждал Салтан, ловя себя на мысли, что опять разговаривает с сыном как с ребенком, пытаясь его в потере одного пряника, мятного, утешить обещанием другого – клюквенного.
– Никого мне не надо! – отмахнулся Гвидон. – Хоть бы умереть поскорее!
– Сынок, ты жить только начал! Рано отчаиваться. Это перетерпеть нужно, как боль от раны, а потом полегче станет. Сам увидишь.
Сейчас Салтан повторял те слова, которыми его самого утешал боярин Дарий, когда выяснилось, что путем неведомой измены царь потерял красавицу жену и новорожденного сына.
– На меня посмотри! – В этой мысли Салтан обрел новое вдохновение. – Вот я с войны воротился, думал – ворога одолел, буду жить поживать да добра наживать. А оказалось – худший-то ворог у меня дома гнездится! Жены нет, ребенка нет – тебя то есть, сбросили их в бочке в море, погубили! Меня предали, в своем же доме. И ничего не поправить, как я думал: изменника не сыскали, жену с ребенком не вернуть! Целый год мне на белый свет смотреть было тошно. Ничто не радовало: ни еда, ни питье, ни охота, ни пиры. Сиднем сидел, как дед безногий, из терема выйти мне казалось за тяжкий труд. Бывало, Дарию приходилось меня с постели подымать, а то так и лежал бы весь день, в потолок таращился. Тоже думал, теперь до самой старости будет у меня кровавая рана вместе сердца, неисцелимая. А те, кто мне в сердце нож вонзил, рядом со мной все те дни сидели, улыбались льстиво, в глаза глядели преданно! Жабы злобные…