Богатырь сентября
Шрифт:
Обе сестры, дочери Медоусы, тоже были здесь: Кикнида пришла с Тархом, Смарагда – с Гвидоном и Салтаном, но друг другу они едва кивнули. На Смарагде было платье золотисто-бежевой парчи с красноватым узором и бруснично-красными рукавами, а на Кикниде – темно-голубое, со светло-голубыми рукавами, затканными цветочным узором, и широким, на всю грудь, золотым оплечьем в бирюзе. Бирюзой с жемчугом был украшен и кокошник в виде длинного полумесяца, с жемчужными подвесками до середины груди. Жители Лебедин-града посматривали на ту и другую многозначительно, чуяли, что и эти два красотки – соперницы, только непонятно в чем. Гвидон же видел только Кикниду – свою голубую звезду. Она изредка бросала на него быстрые тревожные взоры, но не сказала ему ни слова. Да и
Гвидон перекрестился и первым сделал шаг навстречу противнику.
– На каком оружии биться будем, Тарх Тарха… Мракотович?
– На том, какое каждому привычно, – прогудел тот в ответ. – Ты, я вижу, лук принес – пускай в меня стрелы. А я вот к этому привычен! – Он показал огромную дубину. – Как хлопну – останется от тебя мокрое место.
– А из тебя хорошая гора каменная выйдет! – не остался в долгу Гвидон. – Ну так начинай, чего ждешь?
Тарх взмахнул дубиной – Гвидон отскочил. Лук, готовый к стрельбе, уже был у него в руках, узкий синий колчан прикреплен к поясу. На ходу раскрыв его, Гвидон выхватил сверкающую стрелу, наложил, быстро прицелился… Мельком заметил, что золотая стрела мерцает иначе – более тускло, с серебристым, а не пламенным отливом, но подумал, что так влияет на солнечные стрелы здешний сумрак. Выстрелил – стрела ударила прямо в открытую грудь Тарха, уже вновь занесшего дубину… и исчезла. Только серебряные искры полетели и осыпали Тарха, не причинив ему никакого вреда.
Гул толпы перешел в крик. Людская часть закричала разочарованно, в половина волотов заревела, загрохотала в ликовании.
Но Гвидону было некогда слушать толпу – надо было спасаться. Потеряв несколько мгновений на выстрел, он едва успел увернуться от удара, и все же дубина задела его плечо, заставив пошатнуться. Устояв на ногах, он выхватил другую стрелу и наложил, вскидывая лук. Некогда было думать, куда делась первая стрела и почему Тарх невредим. Гвидон не привык к мысли, что может промахнуться – с детства все его стрелы попадали в цель. Может, на Тархе есть защита, о которой он не знает? Может, попал в амулет, и тот отразил стрелу?
Гвидон спустил вторую стрелу – и прямо в лоб Тарху, снова подошедшему опасно близко. Он даже расслышал звон, когда наконечник ударил в узкий смуглый лоб – и вновь облако серебристых искр, а дубина уже летит… Пытаясь отскочить, Гвидон прянул в сторону, не удержался на ногах, покатился по каменистой земле.
– Вставай, вставай! – сквозь гул двух частей толпы долетел до него испуганный крик Смарагды. – Вставай, князь Гвидон!
Ожидая каждый миг удара дубины, Гвидон приподнялся с земли и встал на колени. К счастью, лук он не выронил. А Тарх уже был совсем рядом – подошел так, чтобы только замахнуться, воздвигся горой, и его дубина уже взмыла, заслоняя здешний жалкий свет. У Гвидона еще оставался выбор – уклоняться или стрелять.
Но что толку уклоняться? У него нет другого средства борьбы, кроме стрел, а теперь Тарх был совсем близко. Вся жизнь Гвидона, прошлая и будущая, сосредоточились в этой последней стреле. Не может Солнце-князь подвести своего младшего собрата. Не может быть, чтобы сила Солнца не одолела волота – ведь Солнце сильнее всего на свете! А не та змееногая, что таится во мраке самых глубоких слоев подземного царства, потому что даже капля солнечного света разом убьет ее.
Амулет! Прямо перед ним была смуглая грудь Тарха с выпуклыми мышцами, а поверх нее – темный круг литой бронзы с ликом змееногой. Показалось, что глаза богини на амулете вспыхнули: уж не она ли сама защищает свое порождение?
Дубина уже летела к князю; Гвидон выпрямился, стоя на коленях, наложил стрелу и выпустил почти в упор, в горящие красным огнем алмазные глаза Тарха.
Какое действие она произвела, Гвидон не увидел: на него обрушился удар, выбивший землю из-под ног, возникло ощущение полета, и все погрузилось во тьму.
Под крик людской толпы и рев волотов Салтан бросился вперед. Последний удар дубины подбросил Гвидона
в воздух и швырнул прямо в гущу волотов. Этого Салтан уже не мог стерпеть – хоть и не думал, что его дедовская сабля поможет там, где оказались бессильны солнечные стрелы. У него на глазах Гвидон пролетел по воздуху, будто мяч, и с высоты упал прямо в толпу волотов. Как показалось – прямо в их раззявленные в реве пасти, снабженные каменными зубами.Пробежав через площадку поединка, Салтан ловко обогнул Тарха и врезался в толпу чудищ. Сразу понял, насколько бессилен его порыв – в тем же успехом он мог бы расталкивать камнепад. Но где-то там впереди, в нескольких шагах, упал Гвидон – живой ли, мертвый ли? Рыча от бессильной ярости, Салтан в отчаянии рубил волотов саблей направо и налево, пытаясь пробиться через них, но сабля не причиняла им никакого вреда, только высекала искры. Волоты толкали его, оттирали, и ощущения были немногим лучше тех, как если бы его побивали камнями, но Салтан не отступал. Гвидон был его сыном и его товарищем; он восхищался этим красавцем, наделенным нечеловеческими силами, посланным ему в дар, и жалел лишь, что почти ничему не успел его научить. И теперь все, что в нем заложено, бесплодно погибнет, растоптанное каменными стопами…
Среди копошащихся каменных тел мелькнул голубой кафтан, блеск солнечных волос.
– Гвидоооон! – хрипло заревел обессилевший Салтан и сделал последний отчаянный рывок.
От грохота тел и голосов волотов он почти оглох и сам себя не услышал. Каменная рука ударила его по голове, и он без памяти повалился на неподвижное тело сына.
Постепенно приходя в себя, Салтан ясно ощутил только одно – боль. Малейшая попытка пошевелиться причинила такую боль во всем теле сразу, что он даже не понял, связан или свободен. В голове заревело – проснувшаяся память принесла первым делом беснование волотов, грохот их каменных глоток. Замелькали перед глазами локти и животы из серого камня – что находились на уровне его глаз, одетые в зеленый мох.
Гвидон! Мысль о сыне заставила Салтана сесть, хоть это движение и выдавило из груди невольный стон. Кроме боли, ничто не мешало ему двигаться – значит, он хотя бы не связан, уже хорошо. Кругом тьма. Лежит он на чем-то твердом и жестком. Опираясь об это твердое ладонями, Салтан ощутил, что под тонким слоем земли или сора кроются гладкие каменные плиты, явно рукотворные. Поднял голову, огляделся, но поначалу не увидел ничего, кроме тьмы. Развернулся, чтобы оглядеться получше – и заметил шагах в пяти от себя слабое мерцание, похожее на россыпь искр остывшего костра. Но эти искры были не красно-багряными, как последние вздохи гаснущих головешек, а светло-желтыми, как солнечный свет. Как…
Не в силах пока встать на ноги, Салтан на четвереньках пополз к этим искрам. Без боязни обжечься – не до того уже – тронул их рукой. Ощутил мягкий шелк длинных кудрей. С дико бьющимся сердцем пощупал рядом, нашел шею, плечи, спину…
– Гвидон!
Он хотел позвать, но из пересохшего горла вылезло какое-то жалкое сипение. Забыв о боли, Салтан дрожащими руками перевернул тело лицом вверх. Сияние чуть усилилось, и он смог различить черты лица Гвидона – с закрытыми глазами, с какими-то пятнами. Замирая от ужаса, прижался ухом к его груди. Вздохнул с облегчением, расслышав стук сердца.
Сидя на грязном полу рядом сыном, Салтан потер грязными руками лицо, расправил волосы, надеясь вместе с ними расправить мысли. Теперь он все вспомнил – неудачный поединок, свою бесплодную борьбу с волотами… Но Гвидон жив, и даже это сейчас казалось победой. Сердце бьется, он дышит, и даже солнечная сила его не покинула, свечение сохраняется, хоть и слабое.
– Гвидон! – Салтан еще раз попытался позвать сына.
Хотел потеребить за плечо, но не решился: вдруг ранен? Спохватившись, осторожно ощупал сына, ища раны и повреждения. Лицо, как он видел при свете собственных же Гвидоновых волос, было покрыто кровавыми ссадинами царапинами, но больше никаких ран он под пропыленной и порванной одеждой не нашел.