Богдан Хмельницкий

королевские заступники,' которые указывали, что такой поступок будет оскорблением

для королевского достоинства. «Иное дело, если бы мы не ходили к королю, — говорил

Яблоновский, — тогда можно бы было обращаться к архиепископу, а теперь мы

подадим повод говорить, что

133

бунтуем против королевской власти». «Взять с собою избирательные условия (pacta

conventa), идти к примасу и жаловаться, что король нарушает ихъ», сказал

Понэнтовский. «А если и примас не дозволит разговора с сенатом!» сказал кто-то. —

Тогда,—сказал Остророг,—будущие века узнают о такой несправедливости». Но тот же

Остророг после этой фразы сказал: «хорошо идти к примасу, но хорошо и просить

короля дозволить совещание с сенаторами в его присутствии, если он не хочет

допустить в отсутствии». Литовским послам, которые вообще говорили хладнокровнее,

удалось убедить коронных послов идти снова к королю с просьбою. «Я уверяю вас

честью,— сказал один из них, Над: — мы получим от короля самый милостивый

ответъ».

29-го ноября послы отправились к королю. Владислав теперь показал вполне свой

слабый характер: он на все поддался и даже на совещание послов с сенаторами,

которое, происходя в его отсутствии, имело вид недоверия к нему и суда над его

действиями. Канцлер королевским именем проговорил им речь с таким напыщенным

приступом: «Бог украсил правление его величества дивным триумфом. Он возложил на

главу его новый венец: после многих, одержанных им побед, Владислав предает себя во

власть и в руки своих подданныхъ». Объявив послам, что войско будет распущено, а

гвардия уменьшена, Оссолинский на счет совещания с сенаторами сказал: «король

хотел отклонить это совещание, потому что подобного не было прежде, а он желал

сохранить и оставить после себя РечьПосполитую в том порядке, в каком застал при

вступлении на престол. Если же этого совещания желают чины для рассмотрения

королевских дел, то он дозволяет. Что касается до Козаков, то это правда, что они

готовили чайки, но это делалось вот почему: в договоре с турками сказано, что они не

будут стоять заодно с буджацкими татарами, а турки преступали договор; поэтому

надобно было постращать их козаками; теперь же, в угождение вашей воле, будут

посланы приказания коронному гетману, чтобы козани перестали строить чайки и не

подавали повода к нарушению мира с Турциею. Одним словом, король исполнит все,

что только вам будет угодно».

Такой ответ естественно удовлетворил шляхетское самолюбие послов.

1-го декабря сенаторы известили, что они ожидают послов на совещание. Но тут

послы стали втупик. Оказалось, что они домогались того, о чем не дали себе отчета, на

чтб им это нужно. Одни говорили: «о чем нам теперь толковать, когда король во всем

уступил?» Другие возражали: «как можно отказаться от того, чего мы так усиленно

добивались?» «Да, может быть, над нами посмеются»,—говорили третьи. И так долго

они спорили, пока не пришел к ним один из сенаторов и не сказал, что сенат, долго их

ожидая, теряет терпение и разойдется, если послы скоро не придут. Тогда, чувствуя, что

они делаются смешными, послы стремительно пошли в сенатскую Избу. Как ни мало

они были приготовлены, но приличная обстановка развязала им язык. Корыцинский, а

за ним Лещинский отличились красноречием, прочитали сенаторам выговор за то, что

они хоть и сопротивлялись королевскому замыслу, но не очень сильно. Канцлер играл и

теперь двуличную роль: одобрял решение государственных чинов, уверял, что не знал

ничего о сношениях короля с иностранными державами и выставлялъ

134

свою добродетель в том, что отказался приложить печать к приповедным листам.

Дневник Освецима приводит любопытную речь одного из противников короля, с

такими оригинальными рассуждениями: «Положим, что король, при помощи

чужеземцев, завоевал бы Константинополь; чья же бы это была собственность: частная

ли короля и его союзников, или Речи-Посполитой? Если частная, то были ли бы мы

довольны тем, что наш король усилился; а если бы король поделился добычею с

народом, то какая была бы разница между поляками и народами, присоединенными к

Польше? Новые подданные привыкли к рабству, они пребывали бы в повиновении у

короля и тем приобрели бы .его расположение, а нам бы достался жребий тех

македонян, которые,бывши свободным народом, пошли за Александром Македонским

на войну и воротились бы рабами, если бы Александр не умер. Мы не пустых

привидений боимся, охраняя свою свободу. Одна приватная печать на приповедных

листах показывает, что нам грозило рабство. И от такой-то опасности не охраняли

Речь-Посполитую паны сенаторы, или охраняли ее очень хладнокровно. Пусть же, по

крайней мере, на будущее время они будут внимательнее, а теперь помогут нам

истребовать от короля письменное удостоверение в том, что подобные опасности не

будут угрожать нам на будущее время».

3-го декабря сейм постановил: не собирать королю чужеземного войска, не

употреблять частной печати вместо коронной и литовской, сохранить мир с Турциею и

Крымом, не допускать Козаков ходить на море, удалить от королевской особы

чужеземцев, поручать посольские дела одним только обывателям польским, уменьшить

гвардию до 1200 человек, не установлять без воли сейма никаких коммиссий о

пограничных делах, и не входить в союзы с иностранными державами без воли Речи-

Посполитой.

С этими пунктами все пошли к королю. Тут брестокуявский воевода Щавинский

произнес такую обличительную речь в глаза королю: «Выло время, когда везде только и