Бородинское поле

портрета, нашедшим удачную позу, выражение лица, верно

распределившим светотень. Прямо на Глеба Трофимовича

смотрела пожилая седовласая женщина мудрыми и

печальными глазами, и в тихих глубинных глазах ее и на

строгом лице, чуть-чуть тронутом мелкими морщинками,

отражались одновременно спокойная скорбь, прошлые

душевные муки и смирение. Женщина не позировала, не

пыталась играть роль: она была естественна и откровенна, как

сама правда, но в этой простоте крылось что-то большое,

сложное и многозначительное. Что-то далекое, до боли милое

сердцу, но навсегда потерянное напоминали и лицо, и скорбно-

задумчивые глаза этой женщины. И в то же время она

казалась какой-то странной, незнакомой и чужой. Он вспомнил,

как мучительно и больно оплакивал ее потерю, как готов был

отдать свою жизнь за то, чтоб они, то есть Нина Сергеевна и

Наташа, остались живы. И вот они живы, они смотрят на него с

фотографий, сделанных теперь специально для него, смотрят

такие родные, близкие и вместе с тем непонятные и далекие,

далекие не только в географическом смысле. Старая рана

зажила, прошлая боль утраты казалась невозвратимой,

перегорела и улеглась. И вместо этого возникло новое чувство,

неожиданное, еще до конца не осмысленное и странное.

Отложив в сторону портрет Нины Сергеевны, он взял

цветную фотографию Флемингов, групповой семейный снимок

– все трое на борту то ли теплохода, то ли яхты на фоне

лазурного моря и дымчато-синего неба. Веселые,

улыбающиеся. На обороте дата: "1967". Три года тому назад.

Почему-то подумалось: "Чем был знаменит тот год?" Ответ

пришел сразу: наша страна отмечала свой полувековой

юбилей. И еще вспомнилось одно потрясшее его событие -

вероломное нападение Израиля на арабские страны.

Мысленно представились две несовместимые картины:

мирная идиллия и "миражи", льющие напалм на землю

феллахов, - жизнь и смерть. Этот мир, раздираемый

антагонизмом, противоборство добра и зла - бесхитростного и

потому беззащитного добра и коварного, жестокого, насквозь

лицемерного зла, рядящегося в тогу благодетелей. И ему

виделись две Америки: одна - лазурно-беспечная, доверчивая -

в образе семьи Флемингов, и другая - алчная, ненасытная и

кровожадная - в образе израильской военщины. По убеждению

генерала Макарова, США - это тот же Израиль. Они едины и

неделимы. Но он также знал, что есть и другая, настоящая,

трудовая Америка, добрая, благодушная, позволившая

усыпить себя гипнозом массированной изысканной лжи

многочисленных газет, радио, телевидения, кино, всей этой

адской машины оболванивания, которой управляет всемирный

центр чудовищных преступников.

И вот еще фотография: втроем - Нина Сергеевна,

Наташа и Флора. Три женщины, три поколения, три судьбы. И

как далеки и несхожи их судьбы! Деревце, силой оторванное от

родной почвы, вывезенное в далекий и незнакомый край и там

пустившее корни и давшее семена. Вот она, эта веточка с

красивым именем Флора. В ней есть и его, Глеба Макарова,

кровинка, маленькая, возможно совсем ничтожная, потому что

Флора всем своим обликом похожа на своего отца, судя по

фотографии, человека неглупого, смекалистого и доброго.

Мистер Флеминг, его зять, родня. А в сущности, все люди, все

человечество состоит в родстве друг с другом, одна великая

родня - белые, черные, желтые, цветные. Конечно, это

слишком громко, декларативно и потому идиллично. И к чему

эти высокие материи, когда есть совсем реальное,

определенное: там, в далекой Америке, у него есть родная

дочь, внучка, зять. Возможно, есть и сваты. О родителях мужа

Наташа ничего не написала. Любопытно, кто они и что? Что ни

говори, все же родня. Новая страничка биографии.

Собираются приехать в Москву туристами. Что ж, он,

Глеб Макаров, будет очень-очень рад повидать дочь, внучку,

зятя. А Нина? Что она, как? Только одна сдержанная фраза в

Наташином письме - должно быть, сама Нина продиктовала.

Конечно же ему хотелось бы повидаться и с ней, поговорить,

вспомнить, посетовать на судьбу, порадоваться за детей. И

потом... она мать Святослава. Неужели ей не хочется повидать

своего первенца? Такого Глеб Трофимович не допускал: он

хорошо знал свою первую жену - она имела доброе

материнское сердце.

Мысли его прервала Александра Васильевна - она

вошла с толстой бандеролью в руках, сказала:

– Вот, еще утром почтальонша принесла, Лена

расписалась, а тебе не сказала, глупая девчонка.

– Прости, папуля, забыла, мы спешили с отъездом! -

прокричала из своей комнаты Лена.

Глеб Трофимович отложил в сторону увесистый пакет,

прочитал обратный адрес, и строгое, сосредоточенно-

задумчивое лицо его вдруг, как молнией, осветила ясная

радость. Глаза оживленно заблестели.

– От маршала Жукова, - сказал он и почтительно

прибавил: - От Георгия Константиновича.

Он торопливо вскрыл пакет и извлек книгу, которая в то

время была сенсацией: "Воспоминания и размышления".

Открыл титульный лист и прочитал на нем дарственную

надпись, сделанную твердой рукой:

"Герою битвы за Москву генералу Макарову Г. Т.

Дорогой генерал! В сущности, вся наша жизнь есть

Бородинское поле, на котором решается судьба

Отечества.

Г. Жуков".

За всю свою жизнь, яркую и содержательную, генерал

Макаров получал много всяких подарков от друзей и