Бородинское поле

спортивные костюмы. Решена была бы проблема питания для

приезжих и туристов, которых особенно много в центре. Это во-

первых. А во-вторых... давай пройдем на противоположную

сторону ГУМа.

Проталкиваясь сквозь толпу, они вышли в проезд

Сапунова, узкий, тесный, на всю длину ГУМа. Один его конец

начинался здесь, на улице 25 Октября, другой выходил на

улицу Куйбышева. Глядя на северную сторону проезда, где

теснились старые, ветхие, разномастные двух- и трехэтажные

здания, хаотично и плотно прижавшиеся друг к другу, до краев

переполненные различными конторами, учреждениями,

ведомствами, мастерскими, - их запыленные разнокалиберные

окна уныло и бесстрастно смотрели в тесный от людей и

автомашин проулок, в который из ГУМа валом валил народ со

свертками, колясками, детскими автомобилями, стиральными

машинами и прочими покупками, Олег продолжал:

– Весь этот купеческий хаос, всю эту рухлядь, не

имеющую ни исторической, ни архитектурной, ни

материальной ценности, нужно снести. Весь квартал до

Куйбышевского проезда. Сохранить здесь нужно лишь два

здания: собор Благовещения - памятник архитектуры

семнадцатого века - и здание телефонной станции.

Они дошли до Куйбышевского проезда, повернули

вправо, мимо телефонной станции и собора Благовещения.

Олег все продолжал:

– И тогда представляешь, как можно организовать

освободившуюся площадь? Ближе к ГУМу - стоянка для

автотранспорта, а здесь создать зеленый сквер, фонтан.

Откроется архитектура прекрасного здания ГУМа, храм

Благовещения будет смотреться со всех сторон. И вообще весь

этот район наполнится воздухом, исчезнет толчея.

Дойдя до улицы Куйбышева, они повернули вправо, в

сторону Красной площади, и Олег, указывая на красивое

здание старого гостиного двора с большими окнами, говорил:

– Памятник архитектуры девятнадцатого века. Его нужно

не только сохранить, но и привести в порядок, вернуть ему

первоначальный вид, убрать из него множество всевозможных

контор и конторок, где чиновный люд перекраивал парадные

залы по своей надобности фанерными и тесовыми

перегородками, устраивал свои гнезда-кабинеты. Его можно

использовать под культурное заведение, ну, скажем, Дом

художника. Очистить и благоустроить его просторный двор,

озеленить. И вот тогда эта часть центра Москвы примет

строгий, торжественный и нарядный вид.

Обойдя весь квартал-квадрат, они уже с другого конца

подошли к проезду Сапунова. Глеб Трофимович остановился

и, кивнув в сторону строений, которые, по мнению Олега,

подлежат сносу, спросил:

– А ты уверен, что тут нет исторических и архитектурных

памятников, кроме Благовещения?

– Уверен. Я хорошо знаю этот район. Обыкновенные

плоды хаотичной купеческой застройки.

– Тогда чем объяснить такое паническое письмо группы

уважаемых москвичей?

– Во-первых, неосведомленностью. Во-вторых, как

правило, "караул" кричит один человек, мягко говоря,

психически неуравновешенный, нагоняет панику на своих

знакомых, и те, поверив ему, подписывают "Острый сигнал".

Они шли теперь по Красной площади вдоль здания ГУМа

и тут, что называется, лоб в лоб столкнулись с Игорем и

Галинкой. Отец и сын обнялись. Они не виделись целый год, и

за это время, как показалось Олегу, во внешности Игоря

произошли видимые перемены. Он раздался в плечах, но

фигура стала более гибкой и стройной. Взгляд

сосредоточенный и спокойный, в нем чувствовалась мужская

уверенность. "Это от Вари, макаровское", - подумал Олег,

разглядывая сына. Потом посмотрел на Галю и увидел в ней

тоже макаровские, отцовские черты, особенно в отцовских

глазах. Впрочем, нет, передумал Олег, Галинка больше взяла

от матери: такая же застенчивая нежность, тонкие черты лица,

открытого и доверчивого, стройная фигура, красивые

трепетные плечи - все это от Вали.

Глеб Трофимович, радушно обнимая племянника,

поинтересовался, надолго ли он приехал.

– Две недели - это даже много, - сказал генерал.
– У меня

к тебе, Игорь, дело есть.

– Какое, дядя Глеб?
– насторожился Игорь.

– Серьезное. И, как тебе сказать, ответственное.

– Пожалуйста, дядя Глеб. Все, что в моих силах...

– Дедушка, ты не мучай юношу и не смущай его, -

вмешалась Галя.
– Лучше ближе к делу.

– А ты, стрекоза, мне не указывай, - с поддельной

строгостью пожурил генерал любимую внучку.
– И взрослых не

поучай. Мы сами знаем, когда приступать к делу. А дело,

племянник, у меня вот какое: в будущую пятницу - это значит

через неделю - я должен выступать перед рабочей молодежью

в заводском Дворце культуры. Речь пойдет о мужестве,

геройстве, о подвиге на поле брани и вообще о подвиге. О

воинской службе в мирное время. А ты мне поможешь.

Выступишь, расскажешь.

– Да что вы, дядя Глеб! Я не умею выступать. Я даже

перед своими ребятами робею.

– Тогда какой из тебя будет офицер? Видали - он робеет!

Нет, друг, так нельзя. Я помогу тебе, создам соответствующую

атмосферу в зале... Не отказывайся. Это моя к тебе большая

просьба. Мы с тобой еще поговорим об этом, а ты готовься.

Все продумай, чтоб было просто, логично и, главное, искренне.

А теперь, пожалуй, и хватит, не смеем вас больше

задерживать.

– Да, да, гуляйте, - сказал Олег.
– Вечер сегодня чудный.

Тепло, как в июле.

– Сообразительный у тебя отец, - сказала Галя, когда они