Брак по расчету
Шрифт:
В дверях зала стоит еще одна женщина. Черные вьющиеся волосы собраны в прическу, уверенный пронзительный взгляд направлен прямо на Эшфорда. Никогда ее прежде не видела, но мне хватает одного взгляда, чтобы понять, кто это: Порция. И ее табличка поднята вверх.
Не думая, я поднимаю свою.
– Восемь тысяч фунтов.
– Леди Джемма, нет никакой нужды поднимать ставки, – усмехается леди Венеция.
– Двенадцать, – твердо заявляет Порция.
– Пятнадцать, – делаю я встречное предложение.
Мне кажется или Эшфорд сдерживает улыбку? Что такое? Надеется, что Порция выиграет? Ну
Порция небрежно поднимает табличку:
– Восемнадцать.
– Двадцать, – рычу я.
– Двадцать пять, – говорит Порция скорее мне, чем леди Венеции.
Я поднимаюсь на ноги и рявкаю:
– Пятьдесят. – А потом, пока она даже не успела рот открыть, добавляю: – Шестьдесят. – Я встаю перед ней, точно на стадионе, лицом к лицу с лидером соперников, выхватываю у нее табличку и выдыхаю: – Сто тысяч фунтов.
Да, сто тысяч. У меня гора денег, и я рассчитываю использовать их, чтобы победить эту надменную стерву и поставить ее на место.
– Боюсь, я не совсем поняла ставку, – переспрашивает леди Венеция.
– Сто-чертовых-тысяч-фунтов, – повторяю я по слогам.
– Кто-нибудь хочет предложить больше?
Я поворачиваюсь, но Порция исчезла.
– Сто тысяч раз, сто тысяч два, сто тысяч три. Леди Джемма получает, именно так, своего мужа.
Я надеялась вывести его из равновесия, но Эшфорд только качает головой и улыбается – одной из тех прекрасных улыбок, которая освещает все лицо, точно словно в темной комнате вдруг открывается окно с видом на море и восход солнца… Что я несу?
Улыбается, сходит со сцены, возвращается ко мне и… хватит! Господи, надо перестать на него таращиться.
52
Эшфорд
Я бы должен возненавидеть Джемму за эту историю с аукционом кавалеров, но не выходит.
У меня есть отличный повод для бурного негодования, но по какой-то причине мне не хочется «открывать огонь». Гнева нет. Злость недоступна. Раздражение на уровне исторического минимума.
Как уже вошло в традицию у нас с Джеммой, после приемов вечер заканчивается перепалкой, но сегодня у меня нет повода. Перемирие или нет, но традиции нужно уважать.
Что меня удивляет, так это с каким трудом я пытаюсь найти хоть какой-нибудь предлог, будто не желаю принимать тот факт, что впервые за все время я на нее не злюсь.
И должен признаться еще кое в чем, хотя я и пытался не обращать на этот факт внимания – до нынешнего момента: когда я спустился со сцены к Джемме после того, как она выиграла меня на аукционе своими «сто чертовых тысяч фунтов», вместо того чтобы бросать на нее полные ненависти взгляды исподлобья, я почувствовал покалывание в руках, подталкивающее меня обнять ее, и мне пришлось призвать на помощь весь свой самоконтроль, чтобы остаться на месте.
Объятия, которые воображало мое подсознание, были не дружеские. Отнюдь.
Она стояла там, с торжествующим выражением, уперев руки в бока, в этом длинном платье из серого атласа, которое так подчеркивало ягодицы, что с ума сошел бы даже монах.
Хватит!
Я качаю головой, точно хочу прогнать из мыслей картинку и сосредоточиться на дороге.
Джемма
сидит рядом, закинув ногу на ногу, и смотрит в окно.В темноте окно превратилось в зеркало, и я все еще вижу эту ее улыбку.
– Твою битву чеков с Порцией будут обсуждать месяцами.
– Кто-то должен был указать ей на ее место. И не важно, если на это потребовалось сто тысяч фунтов.
– Так в этом все дело? Тебе надо было выиграть у Порции?
– Да.
Что это за ощущение в груди? Надеюсь и хочу верить, что не разочарование! Да и потом, разочарование в чем?
– Кроме Порции, я бы сказала, многие другие дамы поняли, что с герцогиней Берлингем лучше не шутить.
– Уж точно ссориться с ней не стоит, – замечаю я.
– Уж тебе ли не знать.
– Сужу по собственному опыту.
Она поворачивается ко мне:
– Я так ужасна?
– Я должен ответить предельно откровенно?
– Шутишь, что ли? Нет! Когда женщине, вообще, нужен честный ответ?
– Я спросил, просто чтобы убедиться, учитывая, как ты стараешься быть непохожей на остальных женщин, – защищаюсь я.
– Да, что ж, в таком случае можешь быть предельно откровенным, а я, чтобы доказать, что отличаюсь от других женщин, не обижусь. Давай, выкладывай.
Не думая, я отвечаю:
– Ты не ужасна.
У Джеммы отвисает челюсть.
– Я же сказала, говори честно.
– Ты не ужасна. Может быть, вначале была, но со временем я привык, а ты много работала над собой, так что я бы сказал – нет, ты не ужасна.
– К такому ответу я была не готова.
– Как видишь, я вполне способен застать тебя врасплох, хоть ты и та еще скандалистка, которая всегда хочет оставить последнее слово за собой.
Когда мы возвращаемся в Денби-холл, все уже спят. Мы направляемся к своим комнатам, но сначала Джемма снимает туфли на каблуках, чтобы не шуметь. В этом особняке сто пятьдесят комнат, а она еще не поняла, что, как бы громко ни стучали каблуки, все равно никто не проснется. В каком-то сокровенном уголке сознания звучит слово «очаровательная», но я пытаюсь его игнорировать.
– Что ж, Джемма, – говорю я, как только мы подходим к своим дверям, – и снова твоя идея для тематического благотворительного вечера принесла успех. Должен признать, что, хоть ты и выходишь за привычные рамки, у тебя отлично получается.
– Спасибо, – отвечает она, глядя в пол. – Спокойной ночи.
Я уже переодеваюсь, когда слышу тихий стук в смежную дверь. Иду открывать и, повернув ключ, вижу там Джемму, все еще в вечернем платье.
– Я только хотела сказать, что мне жаль, что я включила тебя в аукцион джентльменов без твоего ведома. Надо было спросить. Спасибо, что согласился участвовать.
– Это же ради благотворительности. После первого шока я вполне справился.
– И… я хотела сказать, что рада, что победила Порцию на аукционе.
– Это я знаю.
Джемма медлит, а потом тихонько добавляет:
– Сто тысяч фунтов стерлингов потрачены не зря.
Я, приостановившись, с любопытством смотрю на нее, не очень понимая, о чем она говорит.
– Что ж, спокойной ночи, Эшфорд.
– Спокойной ночи.
Она уходит и закрывает за собой дверь. Вскоре я слышу такой же звук с ее стороны.