Бремя колокольчиков
Шрифт:
– Падре Вячеславчик наш дорогой, да при мне это было! Но он же ноль пять имел в виду, а не полтора литра...
– Ну да...
– отвечал седой полный священник лет пятидесяти с небольшим плотному, с армейской выправкой, собрату моложе его лет на пятнадцать.
– Я, Серёг, подумал, что маловато может быть... Ну, и налил полтарашку... Правда, перед отъездом ещё водочки чуток принял... С моими-то габаритами и опытом - это ж слону дробина. ХХС - место ещё дурацкое такое, я его за километр обхожу... Ну, а там, пока все эти речи длинные, отчёты, вопросы дурацкие, я потихонечку минералочку свою и допил... М-да... А когда в компании плохой пьёшь - всегда хреново. Неправильно бухло действует! Ну, и мне как-то под конец и привиделось, что весь этот освящённый собор, с патриархом,
– Отец, тебе лечиться надо! Допился ты уже. Вслед за Глебом ведь вылетишь, и куда тогда?
– Да не вылечу! До пенсии уж дотяну - осталось-то... Да и опыт у меня...
– Эх, пропил ты уже весь свой опыт, - с досадой и раздражением махнул рукой отец Сергий.
– Врёшь, лейтенант! Опыт не пропьёшь!
– Ты хоть за руль не садись, такси вызови.
– Да я здесь, в келье останусь, а то опять со своей поругался - грозилась от холодильника отлучить.
– От еды или от выпивки?
– От жизни, - буркнул отец Вячеслав, полез под стол и загремел там бутылками.
– Хоть закусывай, коли пить будешь, а то опять с перегаром на службу явишься.
– Я разочаровался в еде, - констатировал старший из двух священников.
Снегопад, который шёл весь день, уже потерял свою силу. Московская
грязь была надёжно закрыта толстым одеялом неправдоподобно чистого и белого снега. Вечер выдался тихим. Машин на неубранных после снежного буйства улицах было мало, и отец Сергий, без особого напряжения выруливая по знакомым переулкам и улочкам, предался потоку мыслей и воспоминаний.
Жалко и тяжело ему было смотреть на старшего товарища. Ведь на глазах уходит... А ведь сколькому научил, сколько показал, буквально открыл глаза на то, что было рядом, но понималось поверхностно, виделось слишком грубо и просто...
Вспомнилась отцу Сергию одна интеллигентная женщина, сильно страдавшая после потери ребёнка, вывалившегося из окна по её, как она считала, недосмотру. До суицида или безумия ей оставался один шаг... Отец Вячеслав тогда сказал ей: «Это хорошо, что жаль. Хорошо, что любишь. Тяжело тебе очень, но именно любовь и жалость, делают нас людьми. В том смысле, что этим мы касаемся иного, не смотря на боль. Так что, не вини себя - а люби! Жалей и живи!» Этим, кажется, он её тогда спас. По крайней мере, кризис у неё миновал после этих простых слов, сказанных опытным священником и случайно подслушанных отцом Сергием.
А ведь неспроста появился у отца Вячеслава этот талант. Он был когда-то келейником у известного старца, помогал принимать множество люден, ехавших за помощью со всех концов необъятной страны Советов.
В молодости Слава хипповал, был поэтом и музыкантом. Поначалу всё было весело и задорно. Они придумали с друзьями такую игру: жить в Совке, не веря в его существование. Ведь не может же существовать такая абсурдная система, совершенно не замечающая того, чем на самом деле должен жить человек: от хорошего кайфа и секса, до слияния с вечностью и вселенной. Ну, а если это странное коллективное существо не замечает главного, - значит, этого существа вовсе нет. Это фантом. Иллюзия. А зачем обращать внимание на иллюзию? Так и старались жить. [178]
Постепенно то ли иллюзия, то ли бесконечная борьба с ней начали выбивать бойцов одного за другим: кто-то сел, кто-то погиб, кто-то ушёл и знать не хотел всех этих прошлых глупостей.
Слава поехал тогда к старцу, да так и остался у него почти на десять лет, до самой его блаженной кончины. Потом вернулся в Москву. Известный батюшка пригласил чтецом в крупный храм. Слава пошёл, хоть старец и благословил его ни в коем случае не идти работать в московские храмы. Потом - женитьба, рукоположение в дьяконы, потом в священники. И - сюда, в восстанавливающийся храм в спальном, но довольно престижном районе Москвы.
Настоятель,
отец Константин, всё время занимался стройкой и общением со спонсорами, а служил и все требы исполнял отец Вячеслав. Отношения между двумя священниками были плохими. Настоятель не гнушался стучать на собрата в патриархию при любой мелкой или крупной провинности, а поводов отец Вячеслав всегда давал немало. То после домашней требы зависнет у гостеприимных прихожан или друзей, так что утром на службе от него исходил характерный запах. То о священноначалии не слишком лестно отзовётся, ссылаясь якобы на слова покойного старца.Прихожане же отца Вячеслава очень любили за простоту и безотказность. От денег он никогда не отказывался, но сам никогда не просил и цен не назначал. А чтобы отказать кому, отмазаться от неудобной или бесплатной требы - об этом и речи не было. Не будь он так популярен - не ревновал бы и не гнобил бы его так настоятель. Отец Сергий это понимал и делал для себя выводы. Сам старался не перетруждаться и не быть слишком заметным и любимым народом да и пил меньше.
– М-да...
– вслух произнёс, по дороге к дому отец Сергий, - беречь себя надо...
Потом в его памяти всплыл рассказ отца Вячеслава о произошедшем с ним в реанимации, в которую он попал после того, как из храма выгнали Глеба. Служить тогда всем приходилось почти без выходных, а отец Вячеслав ещё и запил, в результате загремев в больницу с инфарктом.
«Представляешь, бать, мне сперва так тяжко стало. Тяжко-тяжко. А потом сразу - легко! Так легко - не поверишь! А я-то и не понял, что помер... Так легко и хорошо! Смотрю, значит, сверху: я лежу на кровати, а эти кругом суетятся, чего-то там делают, а мне не видно - загораживают. Потом - а я всё слышу - говорят: «Жену не пускайте, сейчас отойдет!» А главный стал номер набирать. Написано, вижу: «Санитары: 08». А тут моя - не ожидал от неё такого, при жизни-то больше ругаемся - ворвалась, бать, всех раскидала и как заорет! Да матом! В жизни от нее не слышал, чтоб матом, а тут, поди, хуже грузчика! И как в ноги мне вцепится! Как кошка, вот те крест! И орет: «Слава, Слава!!!» И как орет-то! В голос! Ну, ясно, те ее оттащили, валят меня на простынь - ну чтоб нести. Они матом на неё уже, чтоб отцепилась! Моя матом на них! И - мне ноги целовать... А потом ничего не помню больше. А проснулся - в палате. Главный на меня смотрит и еще двое... Кто такие? Главный и говорит: «Раз, мол, здесь - лечить тебя будем. Но как такое может быть, не понимаю! Ты же остывать уже начал! Ну, не может быть такого никак!» И вот - подняли на ноги... А как ТАМ хорошо, бать...»
Новогодняя электричка
Однажды ты вспомнишь сегодняшний день И увидишь другого себя,
Совсем не того, каким бы хотел ты стать В этой жизни, ускользающей По тонкому льду нового дня.
Jethro Tull, «Skating Away on The Thin Ice of a New Day» [179] .
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...
– едва слышный мужской голос в динамиках прохрипел ещё что-то непонятное и совсем затих. Двери электрички с громким стуком захлопнулись, и недовольные взоры редких пассажиров обратились к невысокому очкарику лет сорока с длинными редеющими волосами и коротенькой бородкой, который вслед за собой впустил в вагон из тамбура потоки ледяного морозного воздуха.
– Ну, слава Богу, успел, - отец Глеб сел на первую попавшуюся свободную скамейку и отдышался. В электричках он ездил не часто и едва не опоздал на последнюю в этом уходящем году.
Отцу Глебу наконец удалось вырваться на недельку перед самым Новым годом в Москву из провинциального женского монастыря, где он служил, повидать детей на зимних каникулах. Но сегодня жена, с которой они не жили одной семьёй уже несколько лет, отправилась с детьми к тёще справлять Новый год. Пойти с ними - значило испортить и себе, и людям праздник, да его особо и не приглашали. Одному оставаться в пустой квартире тоже не хотелось, и отец Глеб отправился за город на дачу к своему старому приятелю Антону.