Британский лев на Босфоре
Шрифт:
19 сентября Пальмерстон сочинил меморандум о принудительных мерах против Мухаммеда-Али (посылка флота к берегам Сирии и, в случае нужды — высадка десанта; если Ибрагим перейдет в наступление — удар по нему с использованием русских войск в Малой Азии). Кабинет отверг план. Сообщая об этом Бруннову, Пальмерстон не счел нужным скрывать свое сожаление.
Посол собрался в обратный путь: «После четырех недель сражений, маршей и контрмаршей я возвращаюсь, цел и невредим, с оружием и багажом». Он не привык еще к британскому способу ведения дел, который посторонним казался дилетантским, — без многочасовых многолюдных заседаний, а в беседах за чашкой чая или во время уик-энда в поместье. Бруннову представлялось, что в делах полный застой: «Все в большом беспорядке. Главнокомандующего нет. Начальника штаба нет.» Первый лорд адмиралтейства Минто отправился стрелять гусей в Шотландию…
Французам Пальмерстон сообщил, что русский
В Лондон прибыл новый французский посол, известный историк Франсуа Гизо. Его сопровождала на правах подруги Дарья Христофоровна Ливен. Маститый ученый проявлял все признаки влюбленности и, по слухам, был готов сменить узы Амура на цепи Гименея, однако честолюбивая дама не пожелала превращаться из княгини «просто» в госпожу Гизо. «Свет» пришел в оцепенение и так и не решил, как же вести себя в отношении бывшей хозяйки дипломатического салона. Политики же стояли перед трудной задачей: хотя Гизо и был настроен миролюбивее многих своих коллег, инструкции его связывали…
Под рождество 1839 г. Бруннов вернулся в Великобританию. Пальмерстон встретил его в высшей степени предупредительно и пригласил провести праздник в своем поместье Броудлэнд: в жизни старого холостяка произошла перемена, он сочетался браком с леди Эмили Каудор. Роман его с замужней женщиной продолжался почти как в сказке — 32 года. Правда, на новых Тристана и Изольду влюбленные не походили. Эмили отличалась крайней ветренностью, а Джон — «постоянным непостоянством». Молва приписывала ему многочисленные победы над женскими сердцами; историки, углубившись в его дневники, нашли тому подтверждение. Но ни одна из мимолетных подруг не вытеснила из сердца министра Эмили. В его дневниках встречаются записи: «Прекрасная ночь — с двух до пяти с половиной»; «Неудача», — иногда с объяснением — «синьор в доме» (почему-то в таких случаях Пальмерстон делал записи по-итальянски). Случалось, лорд Джон после утомительного заседания в парламенте приходил на дежурство в сад под окна спальни Эмили; по сигналу (зажженная свеча на подоконнике) входил в дом; на рассвете покидал спальню и отправлялся домой, а утром — в Форин оффис.
После смерти лорда Каудора, выждав небольшой срок, Пальмерстон сделал ' предложение. Посоветовавшись, — благо было с кем, — с братьями: премьер-министром графом Мелборном и послом в Вене сэром Фредериком Лэмом (впоследствии — лордом Бовэйл), с зятем, известным филантропом лордом Шефтсбери, Эмили дала согласие. И вот в Броулэнде, в медовый месяц министра, начались переговоры.
Русская сторона проявляла в них все признаки уступчивости, согласившись на участие британского флота в операциях в Проливах. Ункяр-Искелессийский договор перестал существовать в обмен на сладостную надежду на изоляцию Франции и крушение баланса сил в Европе. А британскому кабинету продолжала мерещиться царская гегемония на континенте. Влиятельный журнал «Игзэминер» выражал озабоченность «симптомами договоренности между правительствами Англии и России по Восточному вопросу». Конечно, Франция заслуживает наказания за свою строптивость — но не с такими же последствиями: «Мы не можем представить себе ничего более бедственного, чем ссора и даже серьезное охлаждение между Францией и Англией»…
5 июля 1840 г. кабинет в очередной раз отверг предложения Пальмерстона. Министр негодовал: в записке премьеру он предлагал упразднить Форин оффис и открыть вместо него британское отделение французского ведомства иностранных дел. Курс правительства приведет к тому, что Османскую империю раздерут на две части, одна из которых станет зависима от Франции, а другая превратится в «сателлита России». Он, Пальмерстон, в подобной комбинации участвовать не желает и подает в отставку.
Мелборн в ответ написал, что это повлечет за собой падение кабинета, и просил подождать несколько дней. На заседании 8 июля он поддержал министра иностранных дел. Оппозиционеры ограничились письменным изложением своей точки зрения, но хлопать дверью не стали. Руки у Пальмерстона были развязаны. Через неделю, 15 июля, Россия, Великобритания, Пруссия и Австрия подписали Конвенцию о проливах. Турецко-египетский конфликт предлагалось урегулировать на следующих основаниях: Египет становился наследственным владением Мухаммеда-Али; в дополнение предлагался пашалык Аккры,
при том, что паша давал согласие на эти жесткие условия в течение 10 дней; затем Аккра «отпадала». Еще 10 дней упрямства — и он лишался всего. Россия, Англия и Австрия обязывались, в случае нужды, защищать Константинополь от войск Ибрагима, — иными словами, Петербург соглашался на ввод в Проливы британских и австрийских кораблей (Пальмерстон обещал — не больше нескольких вымпелов). Главное условие договора, не приуроченное к какому-либо событию и не ограниченное сроком, гласило: Черноморские проливы закрыты для военных судов всех держав «по древнему правилу империи… пока Порта находится в мире». Не забыли в Лондоне о желательности подписания конвенции турецкой стороной. О степени ее участия в выработке документа дает представление реплика Пальмерстона: «Бедный старый Нури (посол. — Авт.) — совершенный нуль, но он способен держать перо в руке и подписать свое имя».Франция, будучи выставлена из «концерта», очутилась в полнейшей изоляции. Из-за Ламанша доносился неистовый шум. Шовинистическая парижская пресса бушевала. Председатель совета министров А. Тьер, по словам Чарльза Вебстера, «извергал дым и пламя». Стекла в здании британского посольства были выбиты толпой особо горячих галльских «патриотов».
В Зимнем дворце торжествовали: наконец-то вбит клин между «морскими державами». Николай I писал «отцу-командиру», фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу: «Конвенция между Англией, Пруссией, Австрией, мной и Турцией подписана без Франции!!! Новая эпоха в политике».
Царь вообразил, что наконец-то наступило время ковать союз с Великобританией — пусть неформальный, но направленный против «французской опасности». Он получил вежливый отказ: Пам разъяснил, что «невмешательство» (!) в чужие дела является краеугольным камнем британской политики (что выглядело особенно убедительным на фоне вооруженной интервенции в Османскую империю!). Волю своей иронии министр дал в частной переписке: «Они предложили мне формально вступить в Священный союз! Я считаю намеки Нессельроде… бесстыдством!»
Клин в англо-французские отношения был действительно вбит, но как оказалось, ненадолго. Подсчитав все «про» и «контро», в Париже поскромнели. 5 октября Пам, никогда не отличавшийся изысканной вежливостью, инструктировал посла Грэнвилла: «Прошу Вас, попытайтесь убедить короля и Тьера, что они проиграли игру, и что глупо сейчас устраивать перебранку». Луи Филипп, прожженный политик, прошедший огонь, воду и медные трубы, начавший свой путь офицером в войсках революционной Франции и завершивший его на троне, первым забил отбой и дал понять англичанам, что границу, отделяющую мир от войны, переходить не намерен, а вооружается для «успокоения публики». Французский флот не стал бросать вызов мощной, в 15 паровых линейных судов, британской средиземноморской эскадре, и на зиму скромно удалился в Тулон, оставив морские коммуникации, соединявшие армию Ибрагима-паши в Сирии с Египтом, в полном распоряжении англичан и присоединившихся к ним австрийцев. Прав оказался Пальмерстон, полагавший: «Франция не настолько сошла с ума, чтобы сломать себе шею в борьбе с коалицией».
Ход операций в Восточном Средиземноморье способствовал охлаждению разгоряченных голов в Париже. Ибрагим не был готов к столкновению с оснащенной по последнему слову техники силой. Его методы управления в Сирии сводились к формуле: обирай население до последней нитки. Власть его держалась на ятагане. К моменту высадки союзников у Бейрута (сентябрь) вся Сирия восстала — не без помощи англичан, раздавших повстанцам 30 тыс. винтовок. Силы десанта были сравнительно невелики: 5 тыс. турок, 1 400 британцев, 400 австрийцев. У Ибрагима под ружьем находилось до 80 тыс. человек. Но командующий не решился сбросить высадившихся в море и не пытался прорвать блокаду Бейрута. Лишенная снабжения, терявшая людей в беспрерывных стычках с партизанами, страдавшая от эпидемий, армия таяла как снег под лучами солнца. Побережье полностью перешло под контроль англичан. В феврале 1841 г. Ибрагим оставил Сирию; он увел с собой 17 тыс. солдат; потери его достигали 67 тыс. человек.
По ходу дел британцы усмирили и своего союзника: «Капитаны и поручики английского отряда, — свидетельствовал русский консул К. М. Базили, — давали приказания пашам, не щадя нисколько турецкой спеси, одной из деятельнейших пружин могущества турецкого». Взыгравший духом султан попытался было выйти из воли держав и продиктовать свои условия Мухаммеду-Али. Ему вежливо, но твердо указали его место. Мухаммед остался наследственным владетелем Египта.
Затем наступила очередь июльской монархии. Король Луи Филипп отказался включить воинственный пассаж в тронную речь, произнесенную при открытии законодательного собрания. А. Тьер подал в отставку. Министром иностранных дел во вновь сформированном кабинете стал миролюбиво настроенный Ф. Гизо. Оставалось лишь приличным образом вернуться в «концерт».