Британский лев на Босфоре

Конечно же, значение акции Каннинга выходило далеко за рамки простой защиты коммерции. Каннинг нанес новый удар по принципам Священного союза. «Мы слывем ныне за якобинский клуб в Европе», — эти слова герцога Веллингтона выражали настроение тори старой закалки. Георг IV, прикованный подагрой к постели, пригласил к себе российского посла X. А. Ливена и излил ему душу: «…К сожалению, после потери своего старого и верного друга Каслри, его кабинет идет прочь от союза монархов, который он считает «самым надежным залогом европейского спокойствия». Каннинга король назвал «индивидумом, ведущим политику Англии по ложному пути» и поведал послу о своих попытках выжить строптивого министра с его поста.

Зачитать лично тронную речь, содержавшую заявление о признании латиноамериканских республик было свыше сил Георга. Он схитрил, объявив, что потерял искусственную челюсть; негоже-де парламенту слушать шепелявое бормотанье с высоты трона…

Ливен и сам предавался печальным раздумьям насчет «популярности, которую мистер Каннинг сумел завоевать»; его отставка вызовет падение всего кабинета. В основе же — латиноамериканская политика: «Увлекаемые страстью к наживе, охваченные беспокойством по поводу размещения громадных капиталов, которыми они располагают, все классы населения, от последнего торговца до представителя высшей аристократии, толпой устремились на это широкое поприще…»

Что касается греков, то радужные надежды, появившиеся после признания их воюющей стороной, были скоро развеяны.

Лично, по-человечески, душой, Каннинг, вполне вероятно, симпатизировал Элладе. Эти настроения можно обнаружить в его поэтических опытах. Нс беремся судить о совершенстве его стихов, — это дело литераторов, — но рифмовать строки он умел. А широта культурных интересов и активная политическая деятельность давали множество сюжетов и лирических, и публицистических. Печататься как поэт, автор политической сатиры, он начал еще в конце XVIII века в «Антиякобинце», и само название журнала показывает, что Каннинг впряг своего Пегаса в колесницу контрреволюции. В молодости Каннинг был не чужд охватившему Европу интересу к древней Элладе и ее классическому наследству. Пролил он поэтическую слезу и по поводу страданий современных ему греков под османским игом.

Но как политик Каннинг был начисто лишен малейших признаков сентиментальности, и на соблазнительные предложения греков отвечал довольно холодно. Секретарь временного греческого правительства Панайотис Родиос направил ему письмо, содержавшее многозначительные для Уайт-холла намеки: свободная Греция будет содействовать британским интересам. «Торговля — это душа прогресса, а где, как не в правой руке Европы, каковой является Греция, эта торговля будет процветать?» Британия обретет здесь «барьер» «против расширения громадной европейской державы» (понимай — России), надежную точку опоры для сохранения баланса сил на континенте. Выражалась надежда «на помощь и покровительство филантропической (!) английской нации».

Каннинг принял к сведению обещания и комплименты, однако заявил, что во имя дружбы с Элладой не намерен портить отношения с Турцией. Менять основы традиционного проосманского курса на Ближнем Востоке и Балканах он не собирался, да ему и не позволили бы это осуществить, возникни у него подобное желание Воспрянувших духом греков он осадил довольно бесцеремонно, заявив им: «Нельзя ожидать, чтобы британское правительство, связанное с Портой отношениями дружбы и векового сотрудничества, которые Порта не нарушала, ввязалась в неспровоцированные враждебные действия против нее в чужом споре».

Но внести кое-какие перемены в греко-турецкие отношения, чтобы прекратить мешавший морской торговле, будораживший Европу конфликт, чреватый русско-турецкой войной с ее непредсказуемыми последствиями, было крайне желательно. В письме к членам временного греческого правительства от 1 декабря 1824 г. Каннинг дал им понять, что не отвергнет их просьбы о посредничестве, буде она поступит, и занялся поисками комбинации, приемлемой для Турции (а потому очень умеренной). Только злая нужда могла побудить греков согласиться на столь далеко идущие уступки. Их собрание еще в 1821 г. провозгласило независимость конечной целью революции. В начале 1824 г. Александр I и К. В. Нессельроде направили державам «Записку об умиротворении Греции», предусматривавшую образование трех автономных княжеств под эгидой Порты.

Греки отвергли этот компромиссный план, заявив, что их нация достойна независимости.

Но затем для восставших наступила полоса неудач. Их лагерь был ослаблен длительными междоусобицами. Шла ожесточенная борьба между группировками за власть (крупные землевладельцы, с одной стороны, торговая буржуазия и судовладельцы — с другой). Личное соперничество вождей подливало масло в пламень раздоров. И когда султан призвал к себе на помощь своего могущественного вассала, пашу Египта Мухаммеда Али, наступила самая тяжелая и трагическая пора в ходе восстания, длившегося уже пятый год.

В феврале 1825 г. две обученные и вооруженные французами египетские дивизии высадились под Медоном. Командовал ими сын Мухаммеда Али Ибрагим, способный полководец. Египтяне и турки заняли остров Сфактерию, взяли штурмом крепость и порт Наварин; правда, марш на Навплию не удался, но все, что лежало на пути войск, превратилось в руины; «Ибрагим паша… прошел по Морее, предав ее огню, проливая потоки крови. Он жег и разрушал города и села, вырезал обитателей, превращал женщин и детей в рабов…»

В критической ситуации греки стали искать покровителей. В условиях самоустранения российской дипломатии их взоры обратились к Лондону. Осенью 1825 г. греческое правительство Направило в британскую столицу «Акт подчинения», прося корону и кабинет уладить конфликт и установить над страной британский протекторат. Именно тогда и произошла описанная выше беседа Каннинга с греческими уполномоченными, Луриотисом и Орландосом, не оставившая у последних сомнения: Греция на условиях ссоры с Портой Лондону не нужна. Он посоветовал своим собеседникам заняться поисками путей примирения с Турцией. Луриотис и Орландос в тревоге ответили, что греки решились добиться независимости или умереть. Тогда им следует рассчитывать только на себя, — заявил министр.

Чтобы у повстанцев не оставалось иллюзий, была опубликована королевская прокламация о нейтралитете в происходившей на Балканском полуострове войне. Обращение греков в нем обходилось молчанием — кабинет свидетельствовал свою лояльность в отношении Блистательной Порты.

Еще один зондаж насчет возможного прекращения конфликта на Балканах при устранении России и единоличном британском посредничестве был произведен поздней осенью 1825 г., в ходе путешествия Чарлза Стрэтфорд-Каннинга, двоюродного брата министра и его доверенного лица, в Стамбул, куда он был назначен послом. «Бессмысленно полагать, что Грецию можно вернуть к прежним отношениям с Портой», — инструктировал его Каннинг. Подыскать приемлемую для Британии комбинацию и надлежало дипломату.

Поездка Стратфорда растянулась на месяцы — ибо он начал осуществлять свою миссию задолго до прибытия к месту назначения. В Женеве он навестил Иоанна Каподистрию, все еще числившегося российским статс-секретарем, но отстраненного от дел по причине слишком пылкого сочувствия делу греков. В беседе с ним англичанин стал развивать мысли, якобы собственные: «Греция еще не доросла до того, чтобы существовать как свободный и независимый народ; лишь хорошее воспитание может возвысить ее до подобного состояния». А до этого грекам было бы не худо «поставить себя, подобно Ионическим островам, под исключительный протекторат Великобритании».