Британский лев на Босфоре

В этой фразе — ключ к объяснению неожиданной поддержки при улаживании русско-турецких споров вокруг договора 1812 г. после того, как Европа десять лет вставляла палки в колеса переговорам. По тем же соображениям решили оказать содействие австрийцы и французы. Подчиняясь невиданно дружному демаршу трех послов, турки согласились направить своих представителей на переговоры с российскими уполномоченными, которые и открылись в июле в Аккермане.

Все эти акции Веллингтона явились своего рода прелюдией к обсуждению главного волновавшего Россию вопроса — греческого.

В собственноручной записке от 1(13) марта герцог информировал своих российских собеседников об итогах переговоров Ч. Стрэтфорда с греческими министрами на корабле у о-ва Идра. Российскому МИД и самому Николаю I они показались приемлемыми. В меморандуме, озаглавлен-'ном «Суммарные пункты возможного урегулирования» Веллингтона информировали о согласии «взять за основу предложения, сделанные г-ну Стрэтфорд-Каннингу греческими вождями» с целью добиться для Греции статуса, которым некогда пользовалась в отношении Османской империи Рагузская (Дубровницкая) республика (т. е. состояния, близкого к независимости).

4 апреля (23 марта) 1826 г. был подписан документ, который, несмотря на свою скромную форму (всего лишь Протокол) сыграл решающую роль в расстановке международных сил на Балканах вплоть до окончания Восточного кризиса. Содержание его состояло в следующем:

Россия и Великобритания предлагали восставшим и Порте свое посредничество, оговаривая условие урегулирования: греки «будут управляться властями, ими самими избранными и назначенными, но в назначении которых Порта будет иметь известное участие». «Они будут пользоваться полной свободой совести и торговли и будут исключительно сами заведовать внутренним своим управлением». Турки должны покинуть землю создаваемого государства; их собственность подлежала выкупу.

Кроме общей и мало к чему обязывающей фразы насчет «известного участия» в делах Эллады Порте надлежало получать ежегодно твердо зафиксированную дань. Вассальная зависимость от Османской империи была почти-что номинальной, уподобление статуса Греции со славной славянской Дубровницкой республикой в данном случае являлось вполне уместным.

Протокол откладывал на будущее вопрос о территориальной протяженности нового государства: от выдачи каких-либо авансов в этом отношении Великобритания и Россия воздержались. Важно отметить, что перечисленные выше условия близки к тем, которые греческое народное собрание, не ведая о Протоколе, в том же апреле турки направило в Лондон. Правда, греки выдвинули практически трудно осуществимое требование о предоставлении одинаковых прав всем частям Греции, независимо от успеха (или неудачи) восстания. Между тем ход его не оправдывал подобного запроса. В том же апреле турки и египтяне штурмом взяли героически оборонявшуюся крепость Миссолунги, вырезав не только оставшихся в живых ее защитников, но и всех мужчин и даже мальчиков, начиная с двенадцати лет. Женщины и дети были проданы в рабство.

В июле турецкая армия заняла Афины; горстка оборонявшихся воинов укрылась в твердыне на вершине Акрополя и держалась там в течение почти года.

Петербургский протокол не был документом, сочиненным в дипломатической канцелярии; его пункты отражали политические реалии, признаваемые самими греками, и в этом заключалось его основное достоинство и жизненность как программы.

Стороны благоразумно воздержались от детального изложения способа, которым собирались действовать, ибо тут между ними пролегала пропасть: Лондон собирался увещевать, а Петербург — воевать. Нессельроде и Ливену удалось включить в его текст фразу насчет «примирения» на Балканском полуострове, «имеющего совершиться при их (сторон. — Авт.) участии, общем или единичном, между Портой и греками». Уайт-холл не переставал мечтать о своем единоличном посредничестве, а посему выступить против подобной формулы не мог. Зимний же дворец справедливо рассматривал ее как санкцию на сепаратные действия и не скрывал, что не намерен останавливаться перед войной. В упомянутых выше «Пунктах урегулирования», врученных Веллингтону, прямо говорилось, что Россия будет добиваться его осуществления, в случае разрыва с Портой, «с помощью военных операций». Беспочвенны содержащиеся в английской историографии намеки на то, что коварные московиты ввели в заблуждение простодушного и прямолинейного лорда, подписавшего бумагу, не ведая о возможных последствиях. Стреножить русскую дипломатию было уже немыслимо. Веллингтон был поставлен перед выбором — или предоставить ей известную самостоятельность действий, ограничив их рамками соглашения, или отдаться на волю случая, выпустив русского медведя на Балканы, и избрал первый вариант. В ходе бесед царь с видом глубокой искренности говорил о нежелании присоединить хотя бы одну деревню на правом берегу реки Прут к «своим» владениям. О том же заверял герцога Нессельроде: император «не имеет никакого желания расширить в Европе влияние и владения России». Веллингтон выразил пожелание, чтобы столь благодетельная (и утешительная в британских глазах) умеренность была зафиксирована в международном акте. В этом ему не было отказано: ст. 5 Протокола содержала обязательство сторон не искать «никакого увеличения своих территорий, никакого исключительного влияния и никаких торговых выгод для своих подданных». Опасения британского фельдмаршала насчет того, что царизм постарается в ходе войны «изменить распределение владений в Европе», «лишить турок большой территории» и «установить русское правление на Босфоре и Дарданеллах» были рассеяны.

Разумеется, громогласные декларации российского МИД насчет обуревавшего его на Балканах бескорыстия следует воспринимать критически. Корысть, и притом немалая, заключалась в стремлении укрепить и расширить политическое влияние царизма на полуострове. Но планов территориальных захватов в регионе не вынашивалось, и раздающиеся по сю пору со страниц западных изданий уверения о будто бы одолевавшем Петербург стремлении водрузить православный крест на храме Св. Софии в Константинополе и под его сенью установить свой контроль над проливами, относятся к области фантазии.

Плоды договоренности с Великобританией Россия стала пожинать немедленно. Тактически время перехода к жестким объяснениям с Портой было выбрано крайне удачно: летом 1826 г. султан Махмуд II был занят расправой над непокорным войском янычар.

Янычары давно уже перестали быть грозной силой, наводившей ужас на неприятеля, забыли обет безбрачия, стали заниматься ремеслами, торговлей, а в нетурецких областях — жить открытым грабежом населения, утратили вкус к походам. Участие в военных действиях против греческих повстанцев выявило их боевую неэффективность. Однако они яростно сопротивлялись проведению реформы армии, и 15 июня 1826 г. подняли открытый бунт, перевернув, в знак его начала, суповые котлы в своих отрядах.

Махмуд II расправился с ними с леденящей жестокостью. По словам оказавшегося в Константинополе русского очевидца, янычарам «рубили головы» (офицерам) и «давили» (рядовых) тысячами. Но, одержав верх над буйным воинством, Порта лишилась значительной части своих воинских контингентов. Неудивительно, что русское предложение об открытии переговоров было принято. 13 июля они открылись, а 7 октября благополучно завершились. Подтверждался переход к России Анаклии, Сухуми и Редут-кале. Уточнялась граница между империями в низовьях Дуная. Российские купцы получили право беспрепятственной торговли во всех султанских владениях, их корабли могли свободно плавать в омывавших султанскую империю водах. Специально оговаривалась свобода коммерческого судоходства в проливах.

К конвенции, вошедшей в историю под именем Аккерманской, были приложены два особых акта — о Сербии и Дунайских княжествах. В первом оговаривалось право сербов на внутреннее самоуправление и избрание властей, содержалось обещание Порты рассмотреть в благоприятном духе вопрос о возвращении Сербии отторгнутых от нее в ходе восстания областей. Во втором подтверждались автономные права Молдавии и Валахии.

Это был успех. Но, что касается греческих дел, то в ведомстве на Певческом мосту довольно скоро пришли к невеселому выводу: «исключительно желанием Англии остановить вмешательство России в пользу греков можно себе объяснить подписание герцогом Веллингтоном мартовского протокола». Первейшей заботой Каннинга продолжало оставаться предотвращение русско-турецкого столкновения: «Излишне разъяснять, сколь искренно и обеспокоенно британское правительство продолжает следить за опасностью возникновения войны…. которая может повести к осложнениям, фатальным для общего спокойствия Европы», — изливал он душу в разговоре с Ливеном. «Миротворца» не смущало, что на Балканском полуострове кровь лилась рекой… Глава Форин оффис совершенно запамятовал, что готовил подписание протокола в тайне, дабы избежать вмешательства многочисленных и влиятельных недоброжелателей греков. Теперь он превратился в горячего сторонника подключения к договоренности других держав — в надежде на то, что она станет более зыбкой. Меттерних наотрез отказался от участия в комбинации. Но в Париже Каннинг встретил благожелательный прием: положение ультра роялистского кабинета Ж. Б. Виллеля было неустойчивым, филэллинские круги обладали большим весом, оппозиционные газеты (их приходилось десять на одну проправительственную) поносили власти за помощь, оказываемую палачам греческого народа. Противостоять блоку Лондона и Петербурга Париж не мог; оставалось войти в него и действовать изнутри; в каком направлении — стало ясно из сразу же внесенного предложения гарантировать неприкосновенность Османской империи. Российский МИД резко воспротивился попытке таким образом «способствовать» делу греков. Царские сановники убедились, что действовать в составе трио еще тяжелее, чем в дуэте с англичанами, ибо приходилось иметь дело с двумя поборниками статус-кво. Но все же у России была опора в виде мартовского (или, по новому стилю) апрельского протокола, связывавшего британцам руки. Его условия были повторены, с небольшими изменениями, в конвенции от 6 июля 1827 г. Усилиями Ливена удалось сделать небольшой шажок вперед: в особой секретной статье предусматривалось, что три державы, в случае отказа Турции от их посредничества, направят в Грецию своих консульских агентов и примут меры для пресечения переброски в Грецию войск и снаряжения из Турции и Египта. Каким путем? Тут споры между дипломатами привели к рождению формулы, способной поставить в тупик не только адмиралов, которым надлежало исполнять достигнутую договоренность, но и более сведущих в международном праве лиц: морякам предписывалось, в случае нужды, применять силу, но не прибегать к военным действиям (?!)

1827 год стал и звездным, и последним в жизни Джорджа Каннинга. Весной премьер-министра лорда Ливерпула разбил паралич. Победу в схватке претендентов на его наследство легко одержал Каннинг — его слава находилась в зените. Разобиженные «старые тори» во главе с «железным герцогом», не желавшие служить у «якобинца», подали в отставку. Но в палате общин у Каннинга сохранилось прочное большинство, и реплика короля: «Мистер Каннинг может управлять Великобританией, сколько ему заблагорассудится» — была недалека от истины. Судьбе, однако, заблагорассудилось иначе, — 8 августа того же 1827 года премьер-министр скончался. Единственным отличительным качеством его преемника, лорда Годерича, являлась посредственность, а главным желанием в Восточном вопросе было — не ссориться с Портой.

Между тем, пока в Лондоне придумывали, как бы выбраться из запутанного положения с наименьшим ущербом для османов, события на Средиземном море шли иным путем. Британской эскадрой здесь командовал вице-адмирал Э. Кодрингтон, старый морской волк, прошедший вместе с X. Нельсоном огонь и славу Трафальгара. Минуло 22 года после этого сражения — и ни одного крупного морского боя. Он и его коллега, французский контр-адмирал де-Риньи жаждали славы и лавров, и поэтому истолковали полученную от правительств инструкцию о недопущении переброски турецко-египетских войск в Грецию как боевой приказ. Англо-французские корабли осадили порт Наварин. К ним на всех парусах спешила русская эскадра под флагом контр-адмирала Л. М. Гейдена.