Британский лев на Босфоре

Каково было слушать эти рассуждения горячему греческому патриоту, уроженцу острова Корфу и противнику британского господства! Каподистрия ответил, сдерживая негодование: «Греция вправе ожидать большей и лучшей судьбы, нежели колониальное существование, на которое обречены Ионические острова».

В Неаполе Стрэтфорд погрузился на корабль, но снова прервал путешествие у острова Идра. Здесь на борту парусника он встретился с тремя греческими министрами. Когда собеседники упомянули о независимости своей страны как условии примирения с Портой, Стрэтфорд прервал их, сказав, что с подобным предложением обращаться в Стамбул бесполезно. Но разговор на этом не оборвался, и, хотя греки воздержались от формальных обязательств, у дипломата сложилось впечатление, что продолжающаяся борьба и истощение сил побудят их пойти на уступки и согласиться на автономию.

С этим багажом и подробной инструкцией Каннинга Стрэтфорд прибыл в турецкую столицу. Он должен был напомнить Порте, «какие усилия и граничащую с принуждением настойчивость» пришлось употребить Сент Джеймскому кабинету, чтобы «удержать русское правительство и народ… в покое и предотвратить объявление войны… в защиту нации, исповедующей с ними одну религию». Лондон и впредь будет прилагать максимум стараний, чтобы пресечь «воинственные наклонности» русской общественности, однако возможности его не беспредельны. В заключение послу надлежало предложить Порте посредничество своего правительства в улаживании конфликта с греками.

Но до заключительной части инструкции Стратфорд в беседе с реис-эффенди не добрался. Турецкий сановник обвинил его во вмешательстве во внутренние дела империи «коя, волею всевышнего, является свободной и независимой», в стремлении встать между законным монархом и его взбунтовавшимися подданными. Иного решения, кроме полного подчинения опустошенной Эллады, турки не воспринимали.

Надежды Каннинга на то, что удастся ликвидировать конфликт, устранив Россию, рассыпались, столкнувшись с упрямством Порты. Да и российская дипломатия проявляла явное стремление сбросить с себя оковы европейского сотрудничества. Тут уже возникала перспектива иного решения, а именно — в треугольнике Россия — Османская империя — Греция и без «услуг» Великобритании, что внушало Лондону крайние опасения.

Постепенно в Петербурге раскусили тактику Каннинга: глава Форин оффис поначалу с одобрением встречал очередное русское предложение; затем он погружался в раздумья, в ходе которых, — а размышлял он месяцами — у него возникали сомнения, удастся ли уговорить Порту согласиться на предлагаемые меры (принуждение он отвергал с порога).

В 1824 г. появились опасные, с точки зрения Лондона, признаки раздражения Петербурга, высказанные пока еще в очень осторожной форме: послу в Вене Татищеву было предписано доверительно заявить, что лично он, Дмитрий Павлович Татищев, полагает, что Россия может и сама завершить дело, в котором не пожелали с ней сотрудничать союзники. Австрийскому канцлеру Меттерниху было сказано, что его поведение облегчает «отступничество, которое замышляет глава лондонского кабинета». В канун нового 1825 года глава внешнеполитического ведомства К. В. Нессельроде, по предписанию царя, предложил Ливену прекратить всякие переговоры, и даже частные беседы, на греческие сюжеты. Затем последовало подобное же указание представителям в Вене и Берлине. Российская дипломатия явно выходила на путь единоличных решений и самостоятельных действий. «Управлявший Россией с почтовой коляски», по выражению П. А. Вяземского, Александр I, перед последним в своей жизни путешествием, оборвавшимся в Таганроге, распорядился устроить нечто вроде опроса мнений среди ведущих дипломатов: как выйти из тупика на Балканах?

Ответы, положенные на стол нового самодержца, Николая I, были на редкость единодушны. К. О. Поццо ди Борго писал из Парижа: «Ни Европа, ни турки, ни греки не обращают на нас ни малейшего внимания». Выход один — война; вмешательства держав опасаться не следует; даже Меттерних ограничился «изворотливостью» и «интригами». Г. А. Строганов, оставшийся не у дел посланник в Стамбуле, полагал: «Вмешательство держав в спор между Россией и Портой вылилось в непрекращающиеся лживые заверения, за которые пришлось расплачиваться кровью тысяч христиан… Православных христиан толкают в пропасть исключительно из ненависти к России». Последняя же стала «хранительницей принципов, которые, по-видимому, обязательны лишь для нее, должны применяться только за ее счет и в ущерб ее правам». Это был уже прямой выпад против установлений Священного союза… X. А. Ливен высказывался в пользу военных действий; он полагал, что антирусского блока держав опасаться не следует. Его депеша от 18(30) октября 1825 г. заключалась многозначительной фразой: «Англия уже ищет нас».

Каннинг осознал, что в своей игре он подошел к опасной черте, что дальнейшие попытки отстранить Россию от участия в решении греческого вопроса и новые препятствия в урегулировании балканских дел могут привести к тому, что отстраненной окажется сама Великобритания. Надо было возобновлять контакты, но уже с целью поиска компромиссов.

Министр почувствовал тягу к беседам в салоне княгини Дарьи Христофоровны Ливен: «Мистер Каннинг начал вести со мной сладкие речи. Он воображает, что завоюет мое сердце в пять дней», — сообщала эта дама от дипломатии в письме Меттерниху.

Вскоре ее супруг запросил санкции на обмен мнениями в официальной форме, и получил согласие. Каннинг удалился на отдых в небольшой приморский городок Сифорд. Чета Ливенов в то же самое время почувствовала желание отвлечься от светских раутов и поселилась в Брайтоне. Под шум морского прибоя протекали беседы…

Министр просил сохранять их в строжайшей тайне: Пруссия, по его словам, весом на Востоке не пользуется и, стало быть, нечего думать об ее позиции; Австрия столь враждебна грекам, что всякое ее вмешательство будет им на пагубу; французский кабинет Каннинг характеризовал как «низкий и злокозненный». Британским твердолобым про-туркам и подавно не следовало знать о готовящемся сближении с Россией. Поэтому Каннинг намерен был информировать о ходе переговоров лишь премьер-министра графа Ливерпула, герцога Веллингтона и, в самой общей форме — короля. Даже посол в Петербурге лорд Перси Стрэнфорд был отстранен от них, ибо, по нелестной характеристике своего шефа, отличался «весьма сомнительной правдивостью».

Ливен, запамятовав, что совсем недавно вместе с королем перемывал косточки Каннингу, намекнул на то, что излишне держать Георга в курсе дел по причине его всем известной болтливости. Каннинг в мягкой форме возразил: конституция есть конституция…

Стороны шли на сближение, хоть и преследовали разные цели. Каннинг стремился не допустить единоличных действий России на Балканах, связать ей руки и достигнуть приемлемого для Порты и вынужденного для присмиревших греков компромисса. В доверительной беседе (не с Ливеном конечно) он излагал свои замыслы так: «Я надеюсь спасти греков без войны, запугивая турок именем России».

Петербургу нужно было продемонстрировать свою добрую волю к согласию, дабы нейтрализовать могущественную Великобританию в весьма вероятном русско-турецком конфликте. Его изоляция на внешнеполитической арене прекращалась.

Весной 1826 г. представился удобный случай для продолжения переговоров на самом высшем уровне: по случаю коронации Николая I в Петербург съехались высокопоставленные иностранцы, хором славившие нового самодержца, залившего кровью декабристов подножье трона. Король Георг IV при вручении Ливеном новых верительных грамот, выразил «глубокое восхищение» Николаем, который «заслужил признательность всех зарубежных суверенов, оказав громадную услугу всем тронам». Не преминул отправить поздравление и Каннинг, усмотревший в действиях царя «величие, мудрость и умеренность».

Сам он в Петербург не поехал, а отправил туда своего коллегу по кабинету герцога Веллингтона. Выбор крайне польстил Николаю: к победителю Наполеона он относился с глубокой симпатией. Импонировали ему и консервативные взгляды британского (и русского — ибо Веллингтону был пожалован этот чин) фельдмаршала. Что касается Каннинга, то он приобщил к своему маневру правоверноумеренную часть кабинета и лишил ее возможности возражать в дальнейшем против совместных с Россией мер.

Чрезвычайный посол был снабжен инструкцией, из которой явствовало, что сотрудничество с Россией мыслилось как способ убеждения (но никак не принуждения) Порты пойти с греками на компромисс. Каннинг тщательно оговаривал, что отказ Стамбула принять посредничество одной или двух держав не дает «России права на войну против Турции». Тут же указывалось, что Англия «не потерпит уничтожения Турецкой державы». Сам Веллингтон в меморандуме от 7 марта 1826 г., врученном К. В. Нессельроде, предупреждал, что согласен на совместные демарши двух правительств «при условии, что используемые средства ограничатся представлениями».

Ради того, чтобы предотвратить конфликт, Веллингтону было предписано содействовать улаживанию всего круга вопросов, связанных с Бухарестским миром, над решением которых русская дипломатия билась более десяти лет. Он вклинился в русско-турецкие переговоры, можно сказать, в последний час. В Петербурге его ознакомили с перечнем требований, которые собирались предъявить Порте. Веллингтон признал их справедливость. Его замечания, касавшиеся кое-каких деталей, были, по словам К. В. Нессельроде, «приняты почти полностью». Фельдмаршал направил британскому посольству в Турции указание — способствовать урегулированию с Россией, ибо, рассуждал он, «война с Россией в настоящий момент, бесспорно, поощрит греков и толкнет на восстание поголовно всех европейских подданных Порты».