Британский союзник 1947 №38 (271)

— Глянь-ка, Петя, жердюки какие!

Певец оставил песню, поднял голову, с какой-то оторопью разглядывал Костю и Саньку. Вдруг завопил с искренней радостью:

— Так это же Санька из Игумнова. С девками нашими пришли плясать кадриль...

— Здоров, здоров, — ответил Санька, похлопав парня по плечу. — Чужих нет?

— Нет чужих, — ответствовал певец, а второй, снова сильно икнув, спросил:

— С чего это чужих-то боишься?

— А где чужие, там и драка. Зубы мне еще пригодятся.

И Санька шагнул в крыльцо.

В крыльце, привалившись к перилам, стоял еще один парень в сбитой на ухо папахе. Около него, прикрытая полой длинного пальто, довольно посмеивалась девица. Парень этот, вытянув шею, сказал трезвым и спокойным голосом:

— В избе-то гаски.

— Гаски так гаски, — ответил Санька, открывая дощатую дверь в сени. Здесь, впотьмах, толкалась еще одна пара, слышалась возня и хихиканье. Костя вошел вслед за Санькой в избу — в жар протопленной печи, в темноту, подсвеченную лунным светом, в такую же возню и хихиканье по углам.

— Ну, хватит вам обниматься, — раздался требовательный мужской голос. — Эй, Олька, зажигай лампу.

Бледный круг озарил широкую избу, скамейки вдоль стен. На них восседали парни и девушки, растрепанные, с красными лицами, улыбающиеся. Все они с любопытством разглядывали гостей.

— Хорошо живете! — поприветствовал Санька, снял картуз, раскланялся, будто скоморох какой. Ему отозвались дружелюбно и вразноголос.

— Дружок мой, кузнец, хочет частушки послушать, — снова сказал Санька, оглядываясь на Костю, подмигивая ему. — Повеселее да позабористее.

Коренастая девушка с черной косой, положенной на высокую грудь, только что зажегшая лампу, крикнула:

— А может, кузнецы еще чего хотят?

Она заложила руки за спину и под дружный смех подошла к ним, разглядывая обоих нагло и насмешливо. Сама крепкая, с полными ногами, в длинной серой юбке. Постукивала домашними «котами», как приплясывала на ходу. Вот она улыбнулась, показала мелкие белые зубы. От улыбки тугие щеки скрыли маслянисто поблескивающие глаза.

— Больше пока ничего не надо, — ответил Санька, погладил ее по плечу и сказал:

— Выросла, Олька, пока я на чужбине скитался. Была сопля соплей. Видел, с матерью приезжала в игумновскую церковь, и не узнал. Такая ли была — вся под шапку убиралась. А тут и зубы не закрываешь...

— Чай, взрослая стала, — засмеялась Олька, обернулась к гармонисту, крикнула:

— Андрюха, заводи про обыденочку...

Заиграла бойко гармонь на коленях великовозрастного парня, долговязого, с залысинами, в распахнутой телогрейке, в валенках. Одновременно с задребезжавшими колокольцами некрасиво, сипловато заголосила Олька:

Суковатое девятое бревно, Не видала дружка милого давно. Отпусти, родная маменька, меня — Обыденочкой я сбегаю туда. Обыденочкой я сбегаю, Дружка милого проведаю, Не видала ведь от праздника, Дурака его, проказника. Увидала и опешила: И-эх... да показался милый с лешего.

И опять все сидевшие на скамье дружно рассмеялись, а Олька хлопнула в ладони:

— Давай теперь кадриль.

Гармонь сначала недовольно хрюкнула, а потом вдруг залилась в веселых переборах. Олька подошла к Косте:

— Ну, кузнец, пойдем плясать кадриль, раз гость в моем доме. Как тебя звать-то?

Костя ответил и признался тут же, что плясать он разучился, да в общем-то и не умеет, можно сказать. Она махнула рукой:

— Переставляй ноги да топай.

Почему-то рассмеялась коротко, положила руки Косте на плечо. Санька воскликнул тут:

— Вот это я понимаю. Надеялся, что первый буду, а дружок нос утер.

Теперь Костя мигнул ему и шагнул за Олькой в круг, к парам, которые приплясывали, хлопали в ладоши. Тоже попытался попасть в лад музыке, а ноги не слушались — будто свинцовые чушки. Да и верно, не умел он плясать эти деревенские кадрили. Время в деревне уходило на домашние заботы, а не на танцульки. А еще какое-то — он бы и сам не объяснил себе — чувство горечи. Милая деревенская девушка, которой бы в дружки хорошего парня, а вместо этого бандит, имеющий не одну, наверное, любовницу в здешних деревнях и селах. Сказать бы ей о Груше? Слышала она такое имя, или нет?

— В Игумнове, сталось, живешь? — спросила она, вскинув на него глаза. — Куешь и стучишь...

— Куем и стучим.

— И долго будешь здесь?

— Недолго. Вот перекуем все в округе. Наточим отрезы к плугам, исправим бороны, окуем колеса.

Она покивала головой:

— Опять в город поедешь? Я вот тоже, может быть, скоро поеду.

«С Васькой Срубовым», — едва не вырвалось у него. Спросил равнодушно:

— Одна, что ли, собралась?

Она засмеялась:

— Да нет... Жених есть у меня. Обещал в город увезти.

Он хотел было спросить, когда же она собирается в дорогу, да тут замолчала гармонь и гармонист, встав, оглядев парней и девчат каким-то торжествующим взглядом, проорал:

— Канава!

Пляшущие пары остановились. Послышались звуки поцелуев, с хохотом, чмоканьем и незлобливой руганью девушек в адрес парней.

— Ну, что же ты, кузнец? — услышал он голос Ольги. А тут еще Санька, обнимающийся рядом с девушкой, толкнул локтем:

— Чего привередничаешь?

«Целовалась раньше с Васькой, — мелькнуло у Кости в голове, — как же сейчас-то?»

Она вскинула голову, подалась к нему упруго и быстро, как кто подтолкнул ее, губы у нее были влажны и горячи, вздрагивали болезненно.

Он не слышал, как вошли в избу новые гости. Увидел лишь испуг и радость в глазах Ольки. Кажется, она хотела что-то сказать ему, но не могла, смотрела за его спину. Руками крепче ухватила за плечи — вот-вот ее сейчас оторвут от него. Вдруг понеслась к дверям — быстро, раскинув руки:

— Вот и Вася...

Костя оглянулся и увидел высокого парня в черном пальто, папахе, красногубого, с густыми бровями, сросшимися у переносицы. Похоже, как ворон, высматривал добычу. Второй встал рядом — плотный, в хромовой кожанке, таком же картузе, с засунутой под кожанку правой рукой, — с улыбкой оглядывая девчат.

«Оружие под кожанкой, маузер, — подумал вдруг Костя и тут же еще: — Срубов, а с ним сын попа — Павел Розов!»

Еще один вошел в избу, с винтовкой в руке, в серой шинели, яловых грязных сапогах. Он снял фуражку, как представился агенту из губрозыска, — светлый блондин с угрюмым взглядом, сам Ефрем Жильцов, Оса.

Гармонь замолкла. Парни и девчата как оцепенели. Будто кто-то знаком остановил их, сковал лица, заставил тоже, как и его, как Саньку, завороженно смотреть на гостей.

— Наяривай, Андрюха, — скомандовал властно Срубов гармонисту, — мы тоже станцуем «канаву»...