BRONZA

Постучавшись, дворецкий вошел в кабинет.

– Позвольте доложить… – начал он.

Оуэн жестом остановил его. Он разговаривал по телефону.

– Значит, охота завтра…

– Да, Вайсманн как всегда расторопен… Груз уже прибыл. Собрались все… Ждем только тебя и старину Майнца…

– Хорошо…

– У тебя что-то случилось?

– Почему ты так решил?

– Твой голос… он звучит по-новому…

Оуэн рассмеялся.

– О, нет… Виго, ты ведешь себя, как ревнивая жена…

– Ничего подобного, я веду себя как заботливый и любящий кузен…

Послышался добродушный, с приятной хрипотцой, смех.

– Что ж, ты прав… Твой нюх тебя не подвел… Кое-что случилось… Поделюсь при встрече…

– Тогда до завтра.

– До завтра.

Оуэн положил трубку. Доставая сигарету из серебряного, с орлом и свастикой, портсигара покосился на слугу с легким недовольством.

– Что случилось, Оли? За тобой гналось Кентервильское привидение?

– Прошу меня извинить за беспокойство, – дворецкий поклонился, – приехал молодой барон Эгерн. Он желает вас видеть…

– Уже приехал? – Оуэн глянул на часы. – И что… все привез?

– Полагаю, что да, – ответил дворецкий. – Коробку, ту самую, я отнес в спальню.

– Хорошо, – Оуэн закурил, – зови нашего нетерпеливого гостя. Пусть предстанет пред наши светлые очи! – рассмеявшись, махнул он слуге.

– С вашего позволения…Дворецкий с поклоном удалился. Шел по коридору и улыбался. До Рождества осталось три дня, а у господина хорошее настроение. Это было большой редкостью. «Неужели все благодаря маленькому негоднику, что спит сейчас в хозяйской кровати?» – подумал Оливер, ощутив при этом легкий укол совести. Он так и не выполнил просьбу юноши.

– А где твой гость? – не замедлил спросить Герхард, за небрежностью тона скрывая свой жгучий интерес.

– Спит. В спальне… – ответил Оуэн, как о само собой разумеющемся.

– В спальне? Спит… – эхом отозвался тот. «Не может быть… мальчишка спит в постели Генриха…»

Заметив, как ревниво вспыхнуло лицо молодого барона, Оуэн хмыкнул. Конечно, он мог бы утешить своего любовника, сказать ему, что Марк просто спит и проспит еще долго, пока он не разбудит его. Но не стал делать этого. Зачем? Переживания Герхарда его не волновали.

И в этом был естественный эгоизм любви. Ей всегда было наплевать на терзания другого сердца, если только это не было сердце, которое она любила. А он никогда не заблуждался в отношении своих чувств к молодому Эгерну, зато позволял заблуждаться Герхарду. Поэтому на его предложение вместе поехать в Берлин ответил холодным отказом. Сказал, что будет занят, но как радушный хозяин вышел в холл, проводить гостя.

Упрашивать Герхард не посмел. Знал, любая просьба только разозлит Генриха, если тот настроен так категорично. Поникнув головой, с фуражкой в руке, побитой собакой, побрел к дверям. Оуэн задумчиво смотрел ему в спину.

– Хорошо, ты можешь остаться на ужин, – передумав, разрешил он. Ему показалось забавным познакомить брата со своим любовником.

Герхард, весь просияв, поспешил обратно. Дворецкий, минуту назад помогавший молодому барону надеть плащ, теперь снова помогал его снять. Перед дверью в кабинет Оуэн безжалостно погасил щенячью радость Герхарда.

– Найди себе какое-нибудь занятие… Я действительно занят, – сказал он и ушел, оставив его одного.

Не зная, чем заняться, тот немного потоптался возле кабинета, но услышав, как Генрих просит милую фройляйн соединить его с Людвигом бароном фон Вебером, устыдившись, что его могут застать здесь за подслушиванием, быстро зашагал дальше по коридору.

«Ох, уж этот Вебер…» – с неприязнью подумал о бароне Герхард. Знал, что между ними ничего нет. Знал, что у Людвига репутация отъявленного волокиты. Знал, что обоих связывают только крепкие братские узы, но все равно ревновал к нему Генриха. К их дружбе.

Послышался звон посуды, разговоры прислуги. Впереди была кухня и подсобные помещения. Кажется, он свернул не туда. Здесь ему уж точно делать было нечего. Герхард вернулся в холл, огромный и уныло пустой. Мрачный особняк и внутри соответствовал своему внешнему виду.

От нечего делать, да и просто любопытства ради, прошел в гостиную. С интересом огляделся вокруг. Громоздкая, украшенная гербами и коронами дубовая мебель. Начищенный до блеска темный паркет. Мраморные, в прожилках, колонны и такие же коричнево-красные, будто кровью заляпанные стены. Статуи в рыцарских доспехах. Над камином, в который он мог войти, наклонив голову, живописная картина кровавой резни при осаде какого-то замка.

Каминную полку поддерживали статуи вставших на дыбы жеребцов. Он пригляделся, и ему стало не по себе. Застывшие в немом ржании, с прижатыми ушами, дико вытаращив глаза и раздувая ноздри, те смотрелись довольно жутковато. Так и не разобрав, что именно хотел изобразить скульптор – то ли агонию загнанных насмерть лошадей, то ли безумие озверевших от боли животных, Герхард поежился от пробежавшей по спине неприятной дрожи и поскорее отошел прочь.

За длинным прямоугольным столом могли бы расположиться человек тридцать, не меньше. Но стульев оказалось всего тринадцать. Он шел вдоль стола, скользил пальцами по отполированной временем дубовой столешнице и думал о том, какими же могущественными должны быть эти люди, если их так мало. Всего-то чертова дюжина.

Таинственный орден Розенкрейцеров, в котором состоял Генрих. Только сейчас, здесь, в обители, со всей очевидностью Герхард понял всю неуместность своего вопроса, который однажды задал. А он спросил у Генриха: «Почему рыцари ордена до сих пор позволяют фюреру управлять страной? Почему не убьют его и не возьмут власть в свои руки?»

И услышал в ответ:

– Управлять страной? Вести за собой это стадо баранов, уверенных, что лишь ты знаешь, куда ведешь их? Уволь! – презрительно фыркнул Генрих. – Взвалить на свои плечи такую обузу? Быть всегда на виду… Всем нужно твое внимание… Все от тебя чего-то хотят, отнимая время твоей жизни… – произнес он с легкой задумчивостью. – Не будь наивным, Герхард. Это скучно. И совсем не интересно. Жить для себя намного увлекательней! Личная власть – вот что по-настоящему притягивает меня…

Небрежным жестом привлек Герхарда к себе, толкнул на колени, склонился над ним.

– Смотреть в твои глаза, ломая тебе кости… Слушать твои крики, уродуя это смазливое личико… Ты ведь позволишь мне сделать с тобой все, что я захочу, правда? – спросил он с мягкой вкрадчивостью, запрокидывая ему голову.

Глаза Генриха были по-прежнему ярко-голубыми, чуть ироничными, но Герхарда вдруг поглотила тьма. Глубокая, всепоглощающая тьма. Испугавшись, он непроизвольно издал горлом придушенный всхлип и закашлялся, скрывая за кашлем свой страх. Ладонью, снисходительно, Генрих похлопал его по спине.

– Ты милая игрушка, Герхард… Хрупкая… Тебя будет легко сломать. Не заводи со мной больше разговоров на бесполезную тему… Особенно в постели…Вздохнув, Герхард отошел от стола. Он так и не научился понимать, когда Генрих шутит и шутит ли…

В доме имелось электричество, поэтому его удивило, что большую залу освещают лишь два десятка позолоченных напольных канделябров. В хрустальной люстре тоже горели свечи. Из комнаты вели три двери. Одна, как он уже знал, вела в холл. Выбрав наугад, Герхард открыл ту, что была справа, и очутился в другой гостиной.

В отличие от мрачного интерьера большой залы, будто перенесенной сюда из позднего средневековья, эта комната, с окном-эркером, придававшим гостиной овальную форму, обставленная современной удобной мебелью, производила приятное впечатление. Правда, в ней тоже был камин, но без художественных излишеств, слава богу. На полу с ярким узором толстый ковер. Мягкие диваны, несколько кресел. Два бильярдных стола. Здесь тоже стояли подсвечники, но он щелкнул выключателем, и зажегся свет.

Подойдя к бару, Герхард угостил сам себя выпивкой, оценив отменный вкус вина. Открыл хумидор из испанского кедра, вынул сигару, вдыхая тонкий аромат элитного табака, провел сигарой у себя под носом и положил обратно: он не курил. Взял кий. Забил несколько шаров в лузу, но играть одному в бильярд было неинтересно. Перетасовав колоду карт на покерном столе, решил посмотреть, а что же находится за еще одной дверью.

Там оказалась большая библиотека. Стеллажи от пола до потолка были забиты книгами, в основном старинными. Возле камина большое кресло с подставкой для ног. На нем шерстяной плед и тяжелая книга в потертом кожаном переплете, с медной застежкой. Он представил, как вчера Генрих сидел здесь с книгой у огня, и захотелось узнать, что же читает его божество. Уселся в кресло. Листая плотные, шероховатые, пожелтевшие от времени страницы дневника, вчитывался в написанное от руки каким-то Якобом Брюсом. Почерк был красивым, каллиграфически четким, но множество старонемецких, уже не употребляемых оборотов, и латынь мешали понять, о чем идет речь.

А речь, кажется, шла о надеждах и чаяниях молодого алхимика. О его встрече с Сияющим Демоном. О щедром даре адского гостя. Ничего не попросив взамен, демон подарил Якобу философский камень и открыл секрет бессмертия. Но со временем несдержанные восторги юности сменились пониманием зрелого ума, усталостью и сожалением того, кто больше не мог умереть. Якоб прозрел. Все, что было дорого, стало прахом, он остался один на один с вечнотекущим временем. Щедрый дар демона оказался непосильным бременем для души человека. Он писал о том, что был глупцом, что бессмертие не для людей – для богов. Лишь им под силу нести такую ношу. Осознав это, он возжелал смерти и искал ее. Но напрасно. А еще искал того демона-насмешника, чтобы вернуть ему его «подарок». Это стало единственной страстью алхимика на многие века.

Герхард захлопнул книгу. Его не интересовали философские камни и рецепты вечной молодости, его интересовал только Генрих. Вспомнив тут про мальчишку, вышел в холл и стал быстро подниматься по лестнице на второй этаж, с тайным умыслом найти спальню Генриха, чтобы выяснить, действительно ли замухрышка спит в его постели. Шел, открывая одну дверь за другой, и шаги гулко отдавались в пустом коридоре. «Зачем в особняке столько спален?» – чувствуя себя ревнивой супругой Синей Бороды, в поисках ключа от тайн своего мужа, он открыл очередную дверь.

Эта комната отличалась от других. В ее убранстве чувствовался вкус хозяина. Настольные лампы горели мягким, рассеянным светом. Кровать была занята, и он сразу же догадался, кем. Осторожно ступая, Герхард приблизился к кровати, чтобы как следует рассмотреть мальчишку. Заметил веревками привязанные руки. «Может, буйный?» – подумал он, с брезгливой миной на лице делая быстрый шаг назад. Ну, зачем все это Генриху? Искренне недоумевая, нервно огляделся по сторонам и облегченно вздохнул. Вещей Генриха здесь не было. Его спальня оказалась дальше по коридору.

Радостно улыбнувшись, довольный, что тот не спит с этим (уже не зная, как еще обозвать мальчишку, «кирпичом на голову» свалившегося в его жизнь), Герхард зашел в комнату. В ванной перенюхал всю стоящую на полках парфюмерию. Провел по своим щекам помазком для бритья, представляя, как это делает Генрих. В спальне, откинув одеяло, упал на кровать, прижался лицом к подушке. От постели исходил слабый аромат. Запах его божества. Волнение тут же окрасило щеки Герхарда румянцем, он почувствовал, что возбуждается. Вскочил с кровати, походил из угла в угол. Открыл шкаф. Стоял, трогая рубашки Генриха, перебирая руками его вещи и, наверное, провел бы здесь еще долгое время, совсем забывшись, но открылась дверь. Возникший на пороге дворецкий сухо спросил у него:

– Вы заблудились, юноша?

И посмотрел так – одним строгим взглядом «отшлепав» его, будто нашкодившего щенка. Жестом приглашая на выход, добавил:

– Прошу за мной. Хозяин уже спрашивал о вас.

Сконфузившись, что его застали здесь, подобно воришке, Герхард захлопнул шкаф. Спускаясь по лестнице вслед за дворецким, злобным взглядом сверлил седой затылок и думал, что слуга слишком много позволяет себе. Пусть в этом и проявлялся истинный аристократизм Генриха – обращаться с прислугой, как с равным себе, он все равно считал, что тот излишне мягок со своим дворецким. Служи этот английский мерин у него в доме, Герхард живо бы стер выражение высокомерия с его худого лица. Да и вообще, ему нравилось «тыкать» слуг, чтобы те знали свое место.Оставив молодого барона Эгерна в большой зале, дворецкий удалился. Стол уже был сервирован к ужину на три персоны.

– Да не сплю я… Не сплю! – откликнулся Марк на настойчивую тряску за плечо. Потер кулаками глаза, собираясь объявить выговор назойливому старикану, но увидел Оуэна и сразу нахмурился. «Явился, не запылился…» А он-то рассчитывал, что сегодня «добрейшего дядюшку» уже не увидит.

– Сердись, сколько хочешь, – пожал плечами Оуэн, – но пора ужинать. И я надеюсь, ты будешь вести себя прилично, потому что у нас к ужину гость.

Развязал веревки, протянул брату теплый стеганый халат. Бледные щеки Марка пошли неровным румянцем.

– Тебя не будут привязывать к стулу и кормить с ложки… если ты об этом, – весело заметил Оуэн, догадавшись, о чем тот подумал. – Но взамен рассчитываю, что, оценив мою доброту, ты не станешь за столом демонстрировать моему любовнику отвратительные черты своего характера…

Пряча в глубине глаз веселые искорки, замолчал, дожидаясь ответной реакции.

– Моему… кому? – не понял Марк, но тут до него дошло. – Ах, так вот кому! «Бесстыжая скотина, совсем обнаглел!» – у него покраснели даже кончики ушей. Не зная, куда деть глаза, буркнул:

– Если тебя так волнуют приличия… Я лучше останусь здесь… чтобы ничего вам не испортить…

Сам не понимая, отчего так расстроился, недовольным взглядом оглядел Оуэна с ног до головы. «Костюмчик можно было и попроще нацепить!» – не одобрил Марк бархатного халата цвета бычьей крови, одетого поверх белоснежной рубашки. Черные шелковые брюки с широкими манжетами ему так же не приглянулись, как и лаковые туфли.

– Тоже мне, денди… Расфуфырился… Свидание у него, как же… Смотри, не умри от полноты ощущений… – тихонько ворчал он себе под нос, надевая поверх пижамы полосатый, мышиного цвета халат.

Оуэн слегка улыбнулся недовольству брата и, не будь он таким эгоистом, разрешил бы остаться в спальне, но желание видеть его рядом с собой, пусть обиженно дующегося, словно маленький ребенок, оказалось сильней. Он хотел все свободное время проводить вместе с ним. А так как был сейчас по-настоящему занят, да и Марк большую часть дня спал – то время за столом было, пожалуй, единственным временем, которое они могли провести вместе.

– Нет, ты поужинаешь со мной, – отклонил он «прошение» брата.Обреченно вздохнув, Марк вложил руку в протянутую ему раскрытую ладонь и поплелся следом, путаясь в длинных полах халата. Собственная ладонь сделалась почему-то горячей и потной.

Герхард украдкой разглядывал мальчишку. Наконец-то он видел его бодрствующим и очень надеялся понять, что же такого особенного нашел Генрих в этом заморыше. Профессор, помнится, сказал, что пациенту лет восемнадцать, но худенький, щуплый и такой некрасивый, тот выглядел лет на четырнадцать, не старше. Только глаза…

Ему показалось, что на этом мальчишеском лице живут чужие глаза. Такими они были уставшими, старыми. И в этом было что-то омерзительное. Герхарда передернуло. Но весь светившийся лукавым коварством, обхаживая сопляка, Генрих не заметил его брезгливой гримасы. А сопляк без конца дулся, дерзил и к тому же чавкал за столом.Неожиданно вспомнив ходившие об ордене слухи, Герхард размечтался. Розенкрейцеров считали мистиками, знавшимися с темной силой, приносящими человеческие жертвы. Вдруг мальчишка здесь именно для этого! О, он готов был предложить свои услуги, лишь бы увидеть собственными глазами, как противный заморыш умрет на жертвенном камне. «Ну, почему ты не сдох… в этой своей психушке… еще неделю назад?!» – смотрел он на мальчишку с болезненным недоумением, мучаясь и сожалея об этом всей душой.

А Марк, свободный от принудительного кормления, позволил себе насладиться хорошей едой и так наелся, что даже оставил последнее пирожное нетронутым.

– Могу теперь я пойти к себе? – буркнул он. Его клонило в сон.

– Нет, ты побудешь со мной. Вечер еще не закончился, – не разрешил Оуэн.

– Но я не хочу сидеть тут, с тобой! Я устал. Мне хочется спать… – закапризничал Марк.

– Так и быть, плесну тебе немного коньяку. Это взбодрит тебя, – пообещал Оуэн.

– Да-а, а вчера ты сказал, что мне рано пить, что я маленький… – обидчиво протянул Марк.

Задержав на нем взгляд, Оуэн чуть склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, потом пожал плечами.

– А может, я передумал. Может… – в его голосе появились мурлыкающие нотки, – мне будет забавно посмотреть на пьяного мальчишку. И может быть, ты окажешься непослушным, и я накажу тебя…

Показав острые клыки, Зверь только что зевнул во всю пасть, предупреждая, что его лучше не дразнить. Собираясь встать из-за стола, Оуэн всего лишь отложил салфетку в сторону, а Марк уже испуганно подскочил со стула.

Возникший на пороге дворецкий поинтересовался, где господин собирается провести остаток вечера.– Принеси мне «как обычно» в Овальную гостиную и что-нибудь для этого несносного мальчишки, – сказал Оуэн, переглянувшись со слугой. Подтолкнул притихшего брата к дверям и поманил молодого Эгерна за собой.

Овальная гостиная, где уже побывал Герхард, очаровывала уютностью обстановки. В камине весело потрескивал огонь. Свет не горел, но несколько зажженных подсвечников придавали комнате интимную теплоту. Оливер вкатил сервировочный столик с разнообразием выпивки в хрустальных графинах. Затем невозмутимо руками в белых перчатках протянул хозяину поднос, на котором лежали свернутые веревки. Когда тот взял их, сунул поднос подмышку и вышел с таким же невозмутимым видом.

Оуэн некоторое время разглядывал кресло, в котором на самом краешке сидел не сводивший круглых глаз с веревок в его руках Марк.

– Не надо, пожалуйста… Я буду послушным… – шепотом, умоляюще попросил тот шагнувшего к нему Оуэна.

– Я знаю… – улыбнулся Оуэн, связывая ему руки. – Это чтобы ты не сбежал… от меня, – заглянул он в ставшее сразу обиженным лицо брата. Присел перед ним на корточки, и веревки с такой же деликатностью оплелись вокруг щиколоток Марка.Марк не хотел плакать, но все равно шмыгнул носом. Одинокая слезинка, скатившись по щеке, прежде чем упасть, задержалась на подбородке, и он сердито мотнул головой.

Герхард сидел на диване и, нервно покачивая коньяк в рюмке, следил за обоими напряженным рысьим взглядом. Умоляющий шепот мальчика. Мягкий голос Генриха в ответ. Как тот трогал мальчишку, аккуратно связывая ему руки. Как присел перед ним на корточки, чтобы связать ноги. Какими смотрел глазами. Все это было любовной игрой. И в каждом движении Генриха чувствовалась сдерживаемая страсть. О, он был хорошо знаком с этим языком любви. Смущающим, чтобы потом соблазнить. И только Генрих умел разговаривать на нем так чувственно, волнуя кровь. Герхард опрокинул в себя коньяк, даже не ощутив вкуса выдержанного напитка. Ревность острыми когтями впилась в сердце. Он прикусил губу, потому что сам хотел быть на месте мальчишки. Быть связанным и молить о пощаде.

Подбросив в камин несколько березовых поленьев, Оуэн отряхнул ладони. С улыбкой покосился на Марка, тот сидел, низко опустив голову, хлюпая носом. «Только рева и соплей мне не хватало… Может, и правда… напоить его…» – снисходительно подумал он. Наполнил рюмку, но для себя, и пододвинул кресло ближе к огню. Засмотревшись на языки пламени, пил коньяк медленными глотками и размышлял.

Тот, кто лишил брата Силы и засунул в это тело, оказал Марку медвежью услугу. Да, Марк был упрямым, дерзким, несговорчивым, а порой и невозможно глупым, но брат никогда не был трусом или капризным нытиком. Сейчас же он вел себя именно так. По губам Оуэна скользнула легкая усмешка. Сила убивала носителя, отдавая тело, вернее, пустую оболочку в полное распоряжение Переселяющегося. А живой – пугливый, как кролик, мальчишка с врожденными чертами лизоблюда, свойственным всем представителям этой нации гонимых и отверженных, готовых за гроши пресмыкаться и попрошайничать, уже понемногу влиял на Марка, меняя его характер не в лучшую сторону. С одной стороны, но с другой… Если брат станет уступчивей… Это будет только на руку…

Исподлобья поглядывая на сидящего в кресле Оуэна, мысленно призывая на голову ему все казни египетские, Марк хотел бы испепелить его ненавидящим взглядом, но ненависть куда-то пропала. Осталась обида. Какая-то глупая, совсем детская. И он дулся на него, как дулся бы на старшего, пусть вредного и злого, но все же брата, тем самым как бы признавая свое с ним родство.

Продолжая обиженно дуться, несколько самонадеянно пообещал себе, когда окрепнет и наберется сил, обязательно набьет этой скотине его красивую морду. Огонь в камине, завораживая, притянул его взгляд. Не мигая, Марк уставился на пляшущие языки. В его глазах отразилось пламя.

«…весь израненный, выбиваясь из сил так, что уже меркло перед глазами, он тащил его на себе. Его залитое кровью, ставшее вдруг таким тяжелым, неподвижное тело…

– Живи, слышишь… Просто живи! – твердил он, словно заклинание.

Впереди показались отливающие перламутром воды Источника Жизни. Осталось совсем немного… совсем чуть-чуть…

– Нет!

Ладонями, зажимая страшную, зияющую на его груди рваную рану, он пытался удержать жизнь, вместе с кровью сочившуюся сквозь пальцы.

– Нет! Сволочь, не смей уходить! Не смей оставлять меня одного!

– Да не ори ты так… Куда я денусь… Я всегда буду рядом… С тобой… – прошептали бледные губы, с нежной грустью улыбнувшись на прощание. Из безжизненных пальцев выпал окровавленный глаз дракона. К раскрытой ладони прилип кусочек нефритовой чешуи.

Уткнувшись лицом в испачканное кровью серебро его волос, он стоял на коленях, прижимая к себе брата. Из горла наружу, через рычание, с хрипом рвался не то горький плач, не то отчаянный крик. Где-то там еще звенела мечами Последняя Битва и рушились Царства. Все царства. А он продолжал стоять на коленях, прижимая его к себе. Не в силах разжать руки и отпустить его. Мертвого…» Книга 12-ти Лун, глава тринадцатая. Последняя

– «Марк, не спи! Я не разрешал тебе!»

Испуганно вздрогнув от властного окрика, Марк не сразу сообразил, где это он и что происходит.

– Попробуешь снова закрыть глаза… укушу… – мягкий шепот теплым дыханием приятно пощекотал ухо.

«Ивама?! Черт… напугал-то как…» – Марк уставился на Оуэна с оторопью. Это коварно-ласковое лицо. Эти улыбающиеся губы. Мгновение назад он видел, как на них пузырилась кровь. Мгновение назад он пережил щемящее чувство потери. Такое острое, что сердце ныло до сих пор. Печаль и отчаяние, настолько глубокое, что не знал, как будет оплакивать его смерть. А эта сволочь… Сидит тут живая и здоровая, ухмыляется да еще что-то требует от него!

С каким-то непонятным облегчением он судорожно выдохнул запертый в легких воздух. «Какого черта мне пригрезилась вся эта чушь? Вот еще, горевать по нему! Да умри он сию минуту, переступлю через его труп и пойду дальше!» – подумал Марк.

А сидевший на подлокотнике его кресла Оуэн держал в руке пузатую, наполненную на две трети хрустальную рюмку. Янтарная жидкость благородно золотилась на свет, издавая терпкий аромат нагретого солнцем винограда.

– Открой рот! – потребовал он.

– Зачем это?

– Кажется, ты хотел напиться, и я пообещал тебе…

– Да ничего я не хотел! – перебивая, отмахнулся от его слов Марк, забыв про свои связанные руки. Вышло неуклюже и смешно.

Склонившись к брату, Оуэн приподнял ему подбородок. Посмотрел внимательно. Улыбнулся ласково.

– Непослушных детей в этом доме… секут розгами… – произнес он вкрадчиво, заставив его тощую задницу невольно вжаться в фиолетовый бархат кресла.

Но Марка напугали не слова, а интонация – в ней было не только обещание выпороть его. По меняющемуся взгляду, каким Оуэн смотрел на него, было ясно, что время, когда тот навяжет ему свою любовь, совсем близко. Может, даже этой ночью. Он разбудит его, чтобы воспользоваться его беззащитностью, чтобы воспользоваться своим правом хищника…

Сдержав слезы, Марк дернул подбородком, высвобождаясь из его пальцев и заливаясь краской, сжал колени, инстинктивно прикрыв пах связанными руками. И снова Оуэн смотрел на него этим странным птичьим взглядом, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то. От него не укрылось, от чего так покраснел брат.

– Не волнуйся, сегодня я буду занят… – он покосился в сторону сидящего на диване Герхарда.

Марк тоже посмотрел на немца, и губы, сами не зная почему, обиженно задрожали. Оуэн приподнял бровь.

– Ты вроде огорчился? Хорошо, я загляну к тебе в спальню… попозже, – проявил он великодушие.

– Что ты, не надо заглядывать! – ахнул Марк, округлив сразу глаза.

Оуэн весело рассмеялся. Испуганным брат выглядел очень трогательно. Так бы и съел его.

– Я имел в виду – пожелать тебе доброй ночи, а не то, о чем ты подумал, – уколол он насмешкой. – Но могу сделать и то, о чем ты подумал… Если попросишь меня хорошенько!

До Марка, готового провалиться сквозь землю, дошло – Ивама просто дразнит его.

– Скотина! – буркнул он сердито.

– Не дерзи мне! – перестал смеяться Оуэн. – А то могу пожелать и недоброй ночи!

Потянулся рукой, коснулся большим пальцем нижней губы, слегка надавил, заставив его приоткрыть рот.

– Не надо… – совсем тихо попросил Марк.

– Что «не надо»? – лукаво переспросил Оуэн.

– Не надо так делать…

– Тогда пей!Оуэн поднес рюмку к его губам. Понимая, что спорить бесполезно, Марк подчинился его желанию. Оуэн поил его маленькими глотками, осторожно, не переливая, запустив пальцы в спутанные кудри и, придерживая за затылок, не отрываясь, смотрел, как Марк пьет.

Герхард тоже смотрел, как тот поит заморыша из своих рук, и ненавидел все это. Ему казалось, что всякий раз, как мальчишка глотал, сладко причмокивая губами, Генрих склонялся к этим припухшим, словно бы зацелованным губам, чтобы поцеловать их. А еще ему слышались слова, что он шептал мальчишке.

«Я напою тебя допьяна и отнесу на медвежью шкуру, поближе к огню. Я буду ласкать тебя до тех пор, пока твое тело не начнет плавиться в моих ладонях и ты не запросишь пощады. А после ты будешь извиваться и стонать подо мной…»

И ревность больше не грызла сердце. Она пожирала его, противно чавкая. «Mein Gott, Генрих! Что ты делаешь со мной? – мысленно взмолился Герхард, просто сходя с ума от ревности. – Перестань! Отойди от него! Не прикасайся к нему! Оставь его! Забудь! Ну, почему, почему… он не сдох в своей психушке?!» – спрашивал он снова и снова и не находил ответа.

– Что ты сидишь там с таким понурым видом?

Услышав обращенный к нему вопрос, Герхард вздрогнул и расплескал коньяк себе на галифе.

– Иди ко мне. Поближе к огню!Радостно вспыхнув (Генрих на самом деле звал его к себе), он вскочил на ноги. Забыв обо всем, шел на его зов, томясь жарким предвкушением.