BRONZA

– С какой это стати?

– А тебе не приходило в голову… – эпитет «тупую» Марк предусмотрительно опустил, – что, может быть, я стесняюсь?

– Глупости. Разве я женщина, чтобы меня стесняться? – пожал плечами Оуэн, не двигаясь с места.

И утренний туалет в его присутствии превратился для Марка в настоящую пытку.

– Ты мог бы принять душ, – с легкой усмешкой заметил наблюдавший за ним Оуэн.

– Потом, – сразу заторопившись на выход, буркнул в ответ Марк.

Естественно, просить, что «поест сам» в тот момент, когда его руки деловито привязывались Оуэном к спинке кровати, уже не имело смысла. «Это чтобы я в полной мере ощутил свою участь пленника! Скотина… такая скотина…» – прикусив задрожавшую от обиды губу, Марк сердито зыркнул на него.

– Я не голоден!

– Голоден! – отрезал Оуэн.

Позвякивая ложечкой о фарфор, размешал мед в теплом молоке и поднес чашку к его губам. Странно, но кормить с ложки у него получалось намного лучше, чем у дворецкого. Скоро Марк уже охотно открывал рот навстречу еде. Пока не заметил, как тот смотрит на него. Показалось, что вместе с ложкой Оуэн засовывает ему в рот что-то еще. Такой у него был взгляд. И еда сразу утратила вкус. Ел, будто землю, и песок хрустел у него на зубах.

Как и обещал, Оуэн не дотрагивался до него руками, но его откровенные взгляды, не скрывающие, чтó они хотят, – от этих взглядов некуда было деться. Это тоже была форма насилия, и даже более изощренная. Марк не сомневался, что Ивама прекрасно понимает, что делает, и делает это нарочно.

– Что случилось? Тебе не понравилось какао? Мало сахара? У тебя такой кислый вид, – спросил Оуэн, забирая поднос.

«Теперь-то твоя душенька довольна?» – хотел съерничать Марк, но промолчал. Отвернулся, как только Оуэн встал с кровати. Мысленно прогоняя, прислушивался к поскрипыванию портупеи, удаляющимся шагам, стуку захлопнувшейся двери.

Оуэн вернулся уже собранный в дорогу. В руках перчатки. Откинув полы плаща, присел на кровать. Марк догадался, что тот зашел попрощаться.

– Мне бы не хотелось оставлять тебя одного, но я вынужден уехать на некоторое время… – сказал Оуэн, слегка взъерошив его кудри.

«Подумаешь, какое горе… Переживу…» – отстранился Марк.

Оуэн понимающе улыбнулся.

– Оставляю тебя на попечение Оливера. Веди себя прилично, не вымещай на нем свою неприязнь ко мне. Он просто слуга, но очень хороший слуга. Я по-своему привязался к нему…

– Неужели кто-то смог полюбить и тебя?! – не задумываясь, съехидничал Марк. И получил перчатками по лицу. Это не было больно. Это было унизительно. Он оскорбленно дернулся.

– А не нужно вести себя, как плебей! – строго отчитал его Оуэн, вставая с кровати. – Будь послушным мальчиком, чтобы мне не пришлось наказывать тебя, когда вернусь, – он направился к двери, но на пороге обернулся. – Обещаю, на задницу присесть не сможешь… еще очень долго!

Услышав его веселый и такой заразительный смех уже из-за двери, весь раскрасневшийся, Марк сполз под одеяло. Хотел расплакаться, но передумал. «Езжай, езжай… Чтоб у тебя машина сломалась в дороге! Чтоб ты до своего Берлина пешком тащился! Чтоб ты ноги до крови стер! – представив себе хромающего по дороге Оуэна, оставляющего на асфальте окровавленные следы, испытал чувство мстительного удовлетворения. – Чтоб тебя в лесу загрызли волки! Нет, лучше африканский лев-людоед, сбежавший из зоопарка! – пожелал злорадно, но вспомнил, что для Демона Кайи хоть все африканские львы – что слону дробинка, и огорчился. – А тут еще набегут славные песики… на помощь хозяину…» – свернувшись клубочком под одеялом, он так и заснул с этим своим огорчением.

Улыбаясь своим мыслям, Оуэн быстро шагал по коридору. На его замечание «прогуляться до Берлина пешком» Герхард тут же подскочил с кровати и бросился голышом в ванную, сверкнув татуировкой над самыми ягодицами. Дворецкий невозмутимо отвел взгляд от голой задницы молодого барона, а он весело хмыкнул.

Как же тот извивался и скулил (бедный мальчик совсем не выносит боли), когда он разложил Герхарда на постели, собираясь от скуки попробовать себя в роли татуировщика. Хотел сначала наколоть свастику, но передумал. Решил, что эти паучьи лапки со временем начнут раздражать его и остановил свой выбор на орле. Теперь его любовник щеголял на своей заднице стилизованным изображением орла с армейских штандартов вермахта. Оуэн рассмеялся.

До Рождества оставалось два дня, а у него прекрасное настроение. Даже то обстоятельство, что придется сделать приличный крюк, чтобы отвести молодого Эгерна домой, в то время как его с нетерпением ждали Людвиг и остальные охотники, не вызывало сейчас досады.

Он был счастлив, возбужден и внутренне натянут звенящей струной. Его распирало от тысячи желаний. А еще безумно хотелось убивать. Погружать клыки и когти в трепещущую плоть. Напиться свежей крови, искупаться в ней. И жажда эта гнала его в дорогу голодным зверем. Натягивая на ходу перчатки, он спускался по лестнице вниз, мурлыча под нос арию ревнивца Хосе. Впервые предстоящее Рождество, кажется, могло порадовать и его тоже.В холле его дожидался дворецкий вместе с Герхардом, доедающим бутерброд с ветчиной. В глазах Оуэна сверкнул лукавый огонек. В отличие от Марка, его адъютант сегодня проспал свой завтрак.

На улице холодный, пробирающий до костей ветер заставил их поднять меховые воротники плащей. С нависшего над головой серого неба сыпало ледяной крупой. За те несколько минут, что автомобиль простоял у подъезда, его перекрасило из черного в белый цвет. Дворецкий раскрыл зонт и, загораживая хозяина от колючего, секущего лицо снега, проводил до машины. Придержал дверцу. Пожелал благополучно добраться до столицы. В такую непогоду его пожелание не было излишним.

– Я позвоню от Веберов, сразу же… – успокоил слугу Оуэн, уловив его тревогу. Завел мотор.Обогнув замерзший посреди двора фонтан, осветив его фарами, «майбах» выехал в предупредительно распахнувшиеся ворота. Даже зная, что в этом нет нужды, дворецкий по привычке осенил крестом скрывшийся за круговертью снежинок автомобиль.

Герхард оглянулся назад. Мрачный, а теперь казавшийся еще и зловещим особняк прямо на глазах исчез за пеленой снегопада. Его передернуло. Чувствуя себя совершенно разбитым, он был рад, что на этот раз ему досталась роль пассажира. «Может, Генрих был прав, не приглашая сюда…» – зябко поежившись, подумал он. Ночью ему приснился жуткий кошмар, и он не был уверен, сумеет ли когда-нибудь забыть этот так похожий на явь странный сон. Засунув руки поглубже в карманы своего нового плаща, уткнувшись носом в мех воротника, Герхард сделал вид, что задремал…

Как только они переступили порог спальни, Генрих нетерпеливо толкнул его к стене. Не было ни ласк, ни поцелуев. Он хотел утолить только свой голод. Протестующий возглас вырвался у него помимо его воли. Но уже скоро Герхард позабыл про все свои терзания и обиды. Доверившись нежной жестокости сыто мурчащего довольного зверя, его тело могло лишь сладко вздрагивать от наслаждения в умелых руках Генриха. А после, опустошенный страстью, счастливый, как никогда, он лежал рядом с ним, и тела обоих блестели от пота. Но стоило Генриху потянуться за сигаретами, и тень ревнивого сомнения отравила радость в сердце Герхарда. В который уже раз, не удержавшись, он спросил, любит ли тот его. Помедлив, Генрих поднес сигарету к пламени свечи и сказал, что любит. При этом лицо его осталось эмоционально невыразительным, как и голос. Равнодушным. Казалось, задумчиво разглядывая сизый дымок тлеющей в его пальцах сигареты, он был уже где-то не здесь. Но его «люблю» все равно прозвучало для Герхарда обещанием блаженства. Он поверил, даже зная, что тот лжет. Он хотел быть обманутым.

За окном, вызывая непонятную тревогу, по-волчьи тоскливо завывала метель. Прислушиваясь к вою ветра и сонному дыханию Генриха, он вздыхал, ворочался и все никак не мог заснуть. Ему впервые позволили остаться до утра. Он впервые видел его спящим. Растянувшись на спине, Генрих спал, прикрыв тыльной стороной ладони глаза. А он и не подозревал, насколько беззащитным может выглядеть его божество, когда спит. Это растрогало его до глубины души. Осторожно, чтобы не разбудить, он прижался щекой к груди Генриха и закрыл глаза, считая ровные удары его сердца.

Наверное, он все же уснул, потому что за ним пришли демоны. Четыре красноглазые твари бесшумно выступили из темноты, напугав его до смерти. Вытащили из постели и поволокли к дверям. Он закричал, забился, вырываясь из когтистых лап. Но его громкие, отчаянные крики почему-то не разбудили Генриха.

Один из демонов, прежде чем оглушить его увесистой оплеухой, оскалившись в неприятной ухмылке, сказал:

– Не волнуйся, хозяин придет посмотреть на тебя!

Очнулся Герхард уже в подземелье, до безобразия похожем на средневековую камеру пыток. А может, это она и была. Закованный в кандалы, цепь от которых тянулась вверх к закопченной балке, голый, он дрожал от нервного озноба и гуляющего по подземелью сквозняка.

– Кто вы? Что вам надо?! – воскликнул он, озираясь кругом.

Его испуганно дрожащий голос, отразившись от стен, освещенных чадящими факелами, вернулся к нему еще более напуганным эхом. Герхард невольно вздрогнул, и грубое железо тут же больно врезалось в запястья. Ощутив себя в этот момент маленьким мальчиком, брошенным в темном лесу, он всхлипнул и громко позвал:

– Генрих!

В ответ раздался хриплый, лающий, издевающийся над ним смех демонов. Герхард зажмурился, чтобы не видеть их плотоядно горящих глаз. Но демоны продолжали хохотать, железо впиваться в кожу, и вся спесь барона Эгерна вместе с высокомерием куда-то испарились.

Тысячи раз он видел других – тех, кого заковывали в цепи, пытали, мучили, а потом убивали, и давно уже, уверовав в священную неприкосновенность офицера СС, научился смотреть на это равнодушно, как это делал Генрих. Но оказаться самому на их месте! Так не должно быть! Только не с ним! Все его существо охватила паника. Сорвавшись в истерику, вырываясь из цепей, не замечая, что ранит себя, он плакал и снова жалобно звал Генриха.

Цепь со скрежетом поползла вверх, отрывая его от пола. И он задохнулся от боли. Если бы его просто подвесили за руки – это было бы не так жестоко. А стоять на цыпочках, вытянувшись во весь рост, чувствуя, как от напряжения начинает ныть каждый мускул, растягиваются связки и хрустят, выворачиваясь, плечевые суставы, было намного мучительней. По рукам потекла кровь.

– Перестаньте! Пожалуйста, хватит! Мне больно! – закричал он, понимая, что долго так не простоит.

Через несколько бесконечных для него мгновений цепь наконец поползла вниз. Пятки коснулись каменного пола, он судорожно перевел дыхание. Изо рта непроизвольно потекла слюна. И тут счастливая мысль озарила сознание. Этого ничего нет! Нужно только проснуться… и все исчезнет! Снова зажмурившись, Герхард горячо взмолился, неожиданно для себя вспомнив любимую молитву баронессы.

Его обращение к Богу прервал веселый, молодой, совершенно человеческий смех. Он открыл глаза. С надеждой, вспыхнувшей в сердце, какую-то минуту думал, что это ангелы, откликнувшись на его мольбу, явились спасти его. Красивые, юные, белокожие, с длинными светлыми волосами, они и в самом деле походили на ангелов. Но за спиной у них не было крыльев, а их обнаженные тела ничем не отличались от его собственного. Да и смотрели они на него желтыми, по-змеиному завораживающими глазами. Улыбались, показывая острые клыки. И он понял, отчего бледна их кожа. Носферату! Вампиры! Ночные кровососы!

Они обступили его со всех сторон. Гладили, оставляя на теле саднящие порезы своими длинными ногтями. Целовали, оставляя на коже багровые следы засосов. Кусали, и он чувствовал, как вместе с кровью они высасывают из него жизнь. Забыв о своей гордости и гордости своих предков, забыв, что в его жилах течет кровь воинственных, суровых готов, униженно, будто последний раб, всхлипывая и давясь рыданиями, он молил их не убивать его.

Кто-то больно схватил Герхарда за волосы, запрокинул назад голову и сказал, чтобы он перестал хныкать, словно девчонка.

– Хозяин не велел убивать! – рассмеявшись, вампир вонзил клыки ему в шею.

И он ощутил ледяное дыхание смерти. Услышал, как остановилось его сердце. «Вампир… эта проклятая тварь обманула… Я все-таки умер…» – булыжниками в голове ворочались мысли, а он не понимал, почему вообще о чем-то думает, если душа его уже бредет вместе с другими по небесам. С трудом разлепив свинцовые веки, увидел все тоже подземелье. Оно никуда не делось, как и кандалы.

С него ручьями, вызывая дрожь во всем теле, стекала холодная вода. От слабости кружилась голова. Вокруг сидели большие собаки – или это были волки? В свете факелов их густой мех отливал серебром. Высунув длинные языки, они часто дышали, с клыков на землю стекала вязкая слюна. Звери следили за ним, не мигая. Одним своим злобным взглядом они уже рвали его на части. Он дико заверещал, когда они, как по команде, вдруг бросились на него.И снова холодный поцелуй смерти коснулся его лица. Снова остановилось сердце. Но мертвые не чувствуют боли, а он чувствовал. Открыл глаза, не сомневаясь, что увидит все тоже подземелье. И не ошибся. Эти твари не разорвали его на части, нет. Они вылизывали его своими горячими, слюнявыми, будто наждачная бумага, шершавыми языками. Сдирая с него кожу. Эта обжигающая боль и привела его в чувство. Он больше не плакал и не звал Генриха. Он кричал от боли и просил дать ему умереть. А дальше…

Сквозь сумятицу воспоминаний в сознание проник шум мотора. Герхард ощутил тряску едущей машины. Огляделся. Снегопад усилился. Дворники с трудом счищали лепившийся к лобовому стеклу снег. Свет фар терялся в сплошной стене падающих белых хлопьев. Дорогу впереди почти занесло. Разумнее всего было бы съехать на обочину и переждать метель. Поездка в такую погоду была чистым безумием.

Покосился на Генриха, но тот продолжал уверенно вести машину. Придерживая руль одной рукой, в другой держал плоскую фляжку и, отпивая из нее маленькими глотками, мурлыкал что-то мелодичное себе под нос. Подумав, почему он должен тревожиться, если Генриха это совсем не волновало, сменил позу, немного поелозил на сиденье и снова закрыл глаза. Его щеки стыдливо покраснели.

А дальше… Дальше эти твари совокуплялись с ним или, может, он с ними? Наверное, в их слюне была какая-то отрава, потому что его вдруг охватила необузданная похоть. Он уже не понимал, прикован ли цепями. Не знал, чей язык лезет ему в рот, и кто прижимается к нему. Перед ним мелькали горящие глаза демонов. Ангелоподобные улыбки вампиров. Исходящие слюной, оскаленные морды оборотней. Его пальцы погружались в густой, пушистый мех. Ладони скользили по прохладной чешуе или гладили нежную, теплую кожу. Он больше не был хозяином своему телу. Болезненное возбуждение, достигнув пика, взрывалось в голове яркой вспышкой, чтобы отхлынув, тут же вернуться с удвоенной силой. Черные провалы в сознании становились все длиннее и возникали все чаще. Герхард не сомневался, что скоро умрет. Эти твари убивали его.

Неожиданно его отпустили. Скорчившись на холодном каменном полу, весь искусанный, в порезах и ссадинах, словно его голым протащили по асфальту, он трясся всем телом, не в силах остановить бившую его крупную дрожь. Сильная боль толчками пульсировала в голове, выдавливая наружу глазные яблоки, а сердце билось так, будто хотело сломать грудную клетку.

– П-пожалуйста, не делайте со мной н-ничего, п-пожалуйста… – стучал он зубами, задыхаясь и хватая воздух потрескавшимися губами.

Увидев освещенную светом факелов сияющую фигуру Генриха, услышав привычную иронию в его голосе: «Наигрались? Ну, и довольно с принцессы… мальчики!» Решил, что на этот раз действительно умер. И проснулся.

В спальне, в теплой постели, под одеялом. С придушенным хрипом судорожно перевел дыхание. К нему склонилось лицо Генриха, в глазах светилась насмешка. Показалось или нет, но разглядывал он Герхарда с любопытством натуралиста, открывшего новый вид насекомого.

– В чем дело? Мои ласки так утомили тебя ночью? Ты проспал завтрак! – потрепав его по щеке, Генрих встал с кровати. Он был уже в форме. – Хватит валяться! Я еду в Берлин! Ты неплохо позабавил меня, я буду любезен и подброшу тебя до города! – сказал он, одергивая перед зеркалом китель.

Но Герхард пропустил его слова мимо ушей. Пребывая в расслабленном состоянии осознания, что это только жуткий сон и ничего больше, он продолжал лежать в постели и глупо улыбаться.

Постучавшись, в спальню вошел дворецкий, доложил, что машина подана. Помог своему хозяину надеть плащ. Собираясь выйти из комнаты вслед за слугой, обернувшись, Генрих спросил:

– Предпочитаешь прогуляться до Берлина пешком?

Замечание было сделано не ради пустой угрозы. Откинув одеяло, как был голышом, Герхард бросился в ванную. Но сначала сунулся к зеркалу: на теле ни ран, ни синяков, ни ссадин. Он еще раз облегченно вздохнул. Сон, просто страшный сон…

Через несколько минут он уже спускался в холл. Внизу его ждал дворецкий с чашкой горячего кофе и бутербродами на маленьком серебряном подносе. Завтракая стоя, Герхард удивился:

– А где же Генрих?

Английская физиономия дворецкого важно вытянулась; он доложил, что его господин, по-видимому, сейчас беседует со своим юным гостем.

«А, мальчишка…» – досадливо скривился Герхард. На лестнице показался Генрих, он улыбался. На ходу натягивая перчатки и напевая какую-то мелодию, легкими шагами стал спускаться по ступенькам.Бросив недоеденный бутерброд на поднос, Герхард торопливо натянул плащ. Выхватил у слуги фуражку с перчатками. В приоткрытую дворецким дверь сразу же ворвалось завывание ветра. Разгулявшись вчера к ночи, метель и не подумала униматься. Они вышли на улицу…