Будь что будет
Шрифт:
Закрыв глаза, Тома повторял как молитву, Надо подумать, надо найти выход, выход есть всегда. Обязательно. Несмотря на все усилия, он чувствовал себя беспомощным, затерянным в глубине пещеры, сердце колотилось – избавления от страданий нет, это ясно, освободиться от них невозможно, Увечному помочь нельзя. Ничего не поделаешь. Левая рука – его враг, из-за которого он не похож на других, стал инвалидом. Но что с этим поделать? Да, левая выглядит точь-в-точь как правая, однако Тома всегда чувствовал, что его аномалия здорово осложнит жизнь, хотя и представить не мог, что случится землетрясение, что его мир распадется и рухнет, ловушка захлопнется и он окажется навеки в плену, теперь он понимал, что надежды нет, ведь ловушка – это он сам. Ему не было страшно. Чего бояться? Сил не осталось.
Он повторял себе, что должен набраться смелости
Хватит.
Он им всем покажет.
Интересно, пускают ли левшей в рай, и как там, на той стороне, правда ли есть ангелы с разноцветными, как у бабочек, крыльями, волки, которые дружат с ягнятами, ангельский хор и арфа. Он встал, выбрался из укрытия – камни скользкие – и застыл в метре от края. Взял в правую руку кусок гранита, положил левую руку на камень и острым концом нанес три резких удара по этой бесполезной руке, которая его предала, брызнула кровь, костяшки встопорщились, он не сдержал крик, прикусил губу, посмотрел на свою изувеченную ладонь. Услышав рокот, повернул голову в тот миг, когда белая пенящаяся волна разбилась о берег, захлестнула его и втянула в себя.
Тома Виреля нашли на скалах, он лежал без сознания, холодный, с кровоподтеками на лице, синяками по всему телу и сломанной левой кистью, очевидно пострадавшей от удара о риф. Жандарм заметил эластичный бинт, змеившийся по земле, и решил посмотреть с тропинки вниз. Тома отвезли в больницу Артура Гардинера, где оказали первую помощь. Ночью он пришел в себя. Жанна, дремлющая в кресле рядом с кроватью, улыбнулась, Все хорошо, малыш, я здесь, ты скоро поправишься. И Тома кивнул. Утром, когда мать спросила, что же случилось, он ответил, Не помню, Жанна сказала, Ну, ничего. На следующий день тот же вопрос задал доктор Шарье, потом Мадлен, и всякий раз Тома давал тот же ответ с растерянным видом человека, который пытается вспомнить, что произошло, но натыкается на черную дыру. Обычное дело при такой травме, объяснил доктор Шарье, но в остальном мальчик здоров.
Из Тома получился бы хороший актер – он разыгрывал амнезию, но на самом деле помнил все.
К концу дня из Парижа прибыл озабоченный Морис Вирель; ему было неловко не только из-за возможных последствий несчастного случая с Тома, но и по причине того, каким тоном говорила с ним Жанна – она позвонила и отстраненно изрекла, Можете приехать, но это необязательно. И повесила трубку. Первым делом он заметил непроницаемое лицо жены; она отступила, когда он попытался поцеловать ее в щеку, ее голубые глаза потемнели. Без предисловий она довела до его сведения, Я приняла решение, Тома не поедет ни в какой пансион, я сама им займусь, буду учиться с ним и ему помогать. Морис не привык, чтобы Жанна бунтовала, но, пока он подбирал слова, она спокойно продолжила, И, как вы любите повторять, это не обсуждается и не оспаривается. Морис – человек сообразительный, он сразу понял, что не стоит доводить дело до скандала: во-первых, без жены он лишится большинства в совете директоров, а во-вторых, он прекрасно знает, что Жанна всегда действует под влиянием чувств, надо подождать, пока она передумает, спешить некуда, и он нацепил улыбку понимающего мужа, Что ж, хорошо, если вы думаете, что так будет лучше.
Жанна тайком попросила доктора Шарье не устанавливать точных сроков выздоровления сына, изложила ему обстоятельства несчастного случая, поделилась переживаниями, доктор засомневался, но согласился помочь, хотя никогда не обманывал пациентов. Тома выписали с забинтованной левой рукой, и тому была причина. Доктор заявил, что надо ждать, пока сломанные пясти и фаланга срастутся, Это зависит от переломов, объяснил он Тома. В вашем случае это может занять два-три месяца, и все это время вы не должны снимать повязку.
Ужин в тот вечер был мрачнее мрачного, Морис пытался подбодрить Жанну, Он поправится, нужно только пережить это тяжелое
время. Мари не прикоснулась к еде, встала, подошла к отцу, который не мог прочитать по ее лицу, о чем она думает, В чем дело, дочка?– Я тебя ненавижу. Ты мне больше не отец!
Морис вернулся в Париж один – Мари отказалась ехать с ним, она покинула Динар двумя днями позже вместе с друзьями на автомобиле. Жанна решила остаться с Тома до его полного выздоровления. Нет худа без добра, сказала она ему, тебе придется отказаться от своей вредной привычки. Ты вернешься в школу, когда научишься пользоваться правой рукой. Как все.
Жанна превратилась в детсадовскую воспитательницу, занималась с ним каждый день, Это будет долго и трудно, малыш, но у нас получится. Тома исписывал правой рукой целые страницы в клеточку, она следила, чтобы он не вылезал за границы, а буквы походили на человеческую письменность, подбадривала его, даже когда получалось неразборчиво. Тома упорно старался, каждая буква – это мука, тяжелые роды, наказание. Вначале выходили бесформенные каракули, но постепенно почерк улучшался, Тома расслабился, смягчился, обнаружил, что правая рука существует и она ему не враг. С правописанием было сложнее, но самое странное, что Тома часто знал правила, просто не задумывался и их не применял. Каждый день мать обращала его внимание на успехи, сравнивая сегодняшние результаты с самыми первыми. Сегодня мы хорошо позанимались, радостно замечала она. Каждый вечер они гуляли по Тропе таможенника, никого не встречая. Каждые две недели Жанна возила Тома в больницу, где доктор Шарье осматривал зажившую руку и, хотя тот свободно двигал пальцами, заявлял, Еще не совсем срослось, немного терпения, молодой человек. И снова заматывал длинным эластичным бинтом. В октябре слова стали разборчивыми, в ноябре выстроились по линии, в декабре еще не идеал, но Жанна заявила, что и так сойдет.
Странная девочка, ничего не скажешь
Теперь Тома неплохо писал правой рукой, и орфография наладилась. Но его беззаботность исчезла. На уроке он слушал или только делал вид, он понял, как себя вести, чтобы его оставили в покое, но оценки застряли между «посредственно» и «средне». Морис Вирель не мог удержаться от замечаний по поводу плачевного табеля, он нанял студента Горного института, который каждый вечер после уроков два часа занимался с Тома, в четверг он приходил на весь день, а в субботу – после полудня. Репетитор заверял, что Тома относится к занятиям серьезно и старается. В доме не говорили о несчастном случае в Динаре. Сошлись на том, что Тома еще юн и однажды расцветет, как те цветы, которые вдруг пробиваются сквозь снег. Но он не взрослел, отца боялся как прежде, и единственный прогресс был в том, что он научился прятать страх за улыбкой.
В августе тридцать восьмого Морис Вирель пригласил Джеффри Уильямсона, директора гонконгского банка, с которым они собирались объединиться для проведения крупной операции в Индокитае, погостить вместе с супругой несколько дней в Динаре. Перед их приездом Жанна сделала внушение юнцам, Ведите себя хорошо за столом, говорите, только когда вас спросят, покажите гостям, что вы примерные дети. Уильямсоны вернулись из Гонконга несколько дней назад, открыв новую авиалинию, которая позволяет добраться до Парижа всего за шесть дней и восемнадцать остановок – эта невероятная скорость достигалась благодаря трехмоторному самолету Девуатина, а невиданный комфорт обеспечивали диваны и звукоизолированная кабина. Банкир и его жена говорили по-французски с изысканным акцентом и перед ужином преподнесли хозяевам в подарок коллекционные китайские счеты, Это суаньпань из палисандра эпохи Цинь, азиаты двигают эти маленькие шарики с сумасшедшей скоростью и никогда не ошибаются, но я не умею ими пользоваться, кажется, это довольно сложно.
– Вовсе нет.
Все повернулись к Арлене; та взяла счеты из рук Уильямсона и положила на стол. Сначала нужно установить их на ноль, шарики в верхней части сдвинем наверх, а в нижней – вниз. Считаем справа налево, первый ряд – это единицы, второй – десятки, третий – сотни и так далее, тринадцатый ряд, последний слева, – это миллиарды, каждый верхний шарик – это пять единиц. Например, чтобы написать 7812, двигаем шарик в 5000, два по 1000, один по 500, три по 100, один по 10 и два по 1. Арлена медленно передвигала шарики. Обычно костяшками щелкают, но я первый раз пользуюсь счетами.