Будь что будет
Шрифт:
Такие войны – просто мечта. Потому что войны как бы и нет, жизнь в целом все так же прекрасна. Во втором армейском корпусе, на востоке, никто не знал толком, что, собственно, тут делает – врагов не видать, да они и в любом случае не пройдут линию Мажино, все спокойно ждут, солдаты тренируются, офицеры руководят маневрами, генералы инспектируют роты, вручают медали, пожимают руки, иногда появляется министр или кинозвезда, чтобы поддержать боевой дух войск, и снова все ждут. Тишь да гладь, свежий воздух. Жорж был уверен, что в конце концов их отправят по домам, все прекратится и до взрыва, до настоящего побоища дело не дойдет, потому что ни здесь, ни там никто не рвется умереть. Так что их команда снимала непреодолимые укрепления линии Мажино, учения на танках R-35, которые по маневренности не уступали переднеприводным, парад батальона перед военным кладбищем, сценки из повседневной жизни на фронте: парни стряпают, играют в белот, получают письма и посылки, все в прекрасном настроении, спокойны и расслаблены, как на каникулах, им показывают кино и даже вручают награды. Единственное, чего не видно в «Военном дневнике», – самой войны.
И все ждут.
Седьмого мая надежды рухнули,
Жанна и Морис уехали с близнецами в Динар. За два дня до отъезда Жанна раз десять пыталась убедить Мадлен взять Даниэля и отправиться с ними, но подруга вспылила, Отстань от меня, в конце-то концов! Мы остаемся, и точка. Морис предпринял последнюю попытку – перед тем как двинуться в путь, он велел шоферу остановить их «панар-левассор» перед домом Мадлен и стал умолять ее передумать, Мадлен послала его куда подальше, С какой стати мне ехать в Самарканд? Он не понял, о чем она, но времени спорить не было, Позвольте хотя бы забрать Даниэля, вы же должны его защитить! Мадлен засомневалась, подумала, что не имеет права подвергать опасности сына, но Даниэль был настроен решительно, Я ни за что не оставлю тебя одну. На тротуаре они расцеловались и попрощались – но увидятся ли они еще когда-нибудь? Даниэль крепко сжал руку матери. Когда автомобиль Вирелей отъехал, Мадлен сказала себе, что совершила ошибку, и пожалела о своем рискованном решении. Единственный светлый миг этого печального, хоть вешайся, дня – когда Тома помахал ей через заднее окно правой рукой.
За один день Сен-Мор, словно по волшебству, лишился обитателей, как если бы молниеносная эпидемия выкосила городок, – улицы опустели, магазины закрылись, самые бедные ушли пешком, таща набитые чемоданы или нагрузив велосипеды коробками и сумками. Бежали все куда глаза глядят, чтобы спасти свою шкуру. На улице Гамбетта перед входом в магазин Бернара Бонне толпился народ, притом что новые мопеды продавались там за бешеные деньги, по цене подержанного автомобиля, а пять последних трехколесных грузовых велосипедов «Ласточка» ушли по 2900 франков, что в три раза превышало их стоимость; забрали и мотоциклы с велосипедами, которые были отданы в ремонт, и наконец магазин закрылся, потому что все распродали. Но главная беда – везде кончился бензин.
Десятого мая наступление немцев в Арденнах застало врасплох французское командование, которое ждало решительного штурма в Бельгии и Голландии; в результате немецкого прорыва французская армия оказалась окружена с флангов и рассечена надвое. Двенадцатого мая немецкие танковые части без труда взяли Седан, вызвав массовое бегство гражданского населения, которое смешалось с войсками, идущими на фронт. Группа Жоржа освещала события в 3-й бронетанковой дивизии 21-го армейского корпуса для «Военного дневника». Они снимали исход, смятение, разделенные семьи, пробки на дорогах, сломанные машины, пикирующие «юнкерсы», общую панику. Самое странное, что, когда обстановка накалилась, Жорж не испугался, Мы же не воюем, мы вроде журналистов, нас не должны трогать. Пятнадцатого немцы взяли Стон, стратегически важную деревню на холме, и получили контроль над долиной Мёз. Французская армия бросила в бой сорок две тысячи человек, но немцев было вдвое больше. Завязалась яростная битва, которая длилась четыре дня и четыре ночи, городок стерли с лица земли – его брали и отдавали семнадцать раз, – французские танки перешли к обороне при поддержке пехоты и один за другим выходили из строя. К вечеру семнадцатого числа, учитывая интенсивность боев и пользуясь тем, что 91-й полк французской пехоты вновь укрепился на холме, главный оператор приказал собрать оборудование и уезжать, пока можно, – немецкие танки поднимались по дороге от Гранд-Армуаз, и был риск, что они перережут все пути эвакуации. Будь что будет. Машина армейской кинослужбы прямо по полям устремилась к ближайшему населенному пункту, трясясь на ухабах, но уперлась в непреодолимую расселину, водитель вынужден был остановиться и развернуться, и тут выстрел из немецкого танка взметнул фонтан земли слева. Шофер прибавил скорость, второй выстрел прошел справа, пассажиры в ужасе, метрах в двухстах – лес, если они доберутся туда, то будут спасены, водитель выжал газ до упора, виляя из стороны в сторону, чтобы уйти от прицела, но третий выстрел оказался удачным. Или неудачным, как поглядеть. Машину разнесло в клочья, остатки загорелись. Жорж не страдал, он погиб на месте, как и двое его коллег.
Ирен не тревожилась. От Жоржа вестей не было, но и до мобилизации он не часто давал о себе знать, так что она привыкла. Ровно четвертого мая ей приснился странный сон, а может, кошмар, не разберешь. Этот сон она прекрасно помнила, в отличие от других, которые сразу испарялись. Она увидела Жоржа, одетого в форму пехотного стрелка (что за глупость эти сны, Жорж носил штатскую одежду), он идет с винтовкой в руках (что тоже чушь, он должен держать кинокамеру), за ним трое солдат. Они спускаются по полю к опушке леса. Внезапно немецкий пулемет выпускает очередь, скашивая всех четверых, и они падают на землю. Тишина. Затем Жорж начинает шевелиться, отряхивается. Он встает, его не ранило! Берет свою камеру на штативе (теперь у него есть камера) и удаляется. Немцы стреляют автоматными очередями, пули сыплются вокруг него, выбивая комья земли, но ни одна не попадает. Он удаляется, насвистывая, улыбается Ирен, машет ей рукой, Что может значить этот сон? Говорят, у каждого
сна есть скрытый смысл. Да, но какой?Много лет подряд Ирен будет сниться тот же сон с бесконечными вариациями. Иногда Жорж отряхивает от пыли гимнастерку, иногда он в пиджаке, поправляет галстук, приглаживает волосы среди летящих пуль, ни одна из которых в него не попадает. Один раз убили только солдат позади него. В другой раз он сидит на белом першероне. Но Жорж, как и всегда, улыбается, элегантный и обольстительный.
Ирен узнала о гибели мужа только два месяца спустя; однажды вечером, вернувшись от Мадлен, она извлекла из почтового ящика письмо от Министерства национальной обороны и войны, в котором сообщалось, что Жорж Шарден погиб на поле битвы. У нее помутилось в глазах, земля ушла из-под ног, она потеряла сознание прямо в общем коридоре, пролежала на полу бог знает сколько, очнулась в темноте с шишкой на лбу, не понимая, с чего это она валяется на кафеле, с трудом поднялась, зажгла свет, увидела открытый почтовый ящик, скомканное письмо, все вспомнила, ее словно ножом пронзило, она задрожала, закричала, вцепилась зубами в кулак, переполошила соседей. В тот вечер, в том мрачном коридоре ее жизнь застыла. Она стала вдовой фронтовика, это как невидимая медаль в петлице, болезненная гордость, но Ирен не отпускало сомнение – она знает своего Жоржа, он ведь хитрец. Изображать героя точно не стал бы. Пока она собственными глазами не увидит его, бледного, в гробу, она не поверит. Проблема в том, что тела не было. Офицер из министерства заверил, что Жорж где-то похоронен, как и все мужчины, погибшие на фронте, но ни он сам, ни другой чиновник не может сказать, где именно. И ехать туда нельзя. Это зона боевых действий, оккупированная немцами.
Но Ирен не поверила по двум причинам. Во-первых, она не чувствует горя, а у нее это на уровне инстинкта, она доверяет интуиции, а не тому, что ей говорят, в ней теплится огонек и некий голос повторяет: Жорж жив! Такое не объяснишь. Если бы ее мужчина покинул этот свет, огонек бы погас, голос умолк, она разбилась бы вдребезги, осталось бы только лечь и умереть. Вивиан без устали твердила, что дочь совсем рехнулась, раз продолжает себя обманывать, под напором матери Ирен засомневалась и отправилась на Венсенский бульвар к мадам Надии, которая к тому времени успела стать подругой. Ирен прождала своей очереди почти час и спросила, Умер ли мой муж? Надия целую минуту тасовала карты Таро, четыре раза сняла, снова перетасовала, положила колоду перед Ирен, та вслепую указала на пять карт, Надия их перевернула и разложила крестом: «Дом Божий» [21] , «Суд», «Колесница», «Маг», в центре – «Влюбленные», Не буду ходить вокруг да около, этот человек не умер, с таким раскладом это просто невозможно, однажды он точно вернется. Когда? Не могу сказать, он этого хочет, но что-то ему мешает.
21
«Дом Божий» – карта из «Марсельского Таро», аналог «Башни».
До последнего дня Ирен пребудет в уверенности, что Жорж не погиб, как было сказано в письме, в бою под деревней Стон, а сбежал еще до танковой атаки и начал новую жизнь под вымышленным именем где-нибудь в Голливуде – ее бы это не удивило. Или же у него амнезия, в этой неразберихе он потерял документы и не знает ни кто он, ни что его ждет семья. За оставшиеся двадцать восемь лет жизни Ирен тысячу раз вздрагивала от пронзительной уверенности, что заметила Жоржа, узнала его валентиноподобный силуэт на рынке или в толчее метро, в большом магазине или на улице. Она будет понапрасну окликать, хватать за рукав или останавливать десятки людей, и всякий раз ее постигнет разочарование, она станет извиняться, но не сможет перестать выслеживать мужа. Она-то знает правду. Напрасно Арлена повторяла, что хватит надеяться, нужно признать случившееся, оплакать и облачиться в траур, – Ирен не сдавалась, Я почти каждую ночь вижу сны о нем, и это не кошмары, в твоего отца попадает пуля, но он встает, целый и невредимый, и уходит с улыбкой. Твой отец жив, однажды он вернется, и не одна я в это верю. Когда я говорю об этом с мадам Мадлен, она отвечает: «Кто знает, иногда я сама сомневаюсь, но ждать – это невыносимо».
Часто Ирен просыпалась среди ночи с бьющимся сердцем, в полной уверенности, что Жорж вернулся и спит рядом, она пыталась нащупать его, и уверенность разваливалась на куски, безмерная печаль накатывала волной, и много дней она оставалась в оцепенении. Никто не понимал ее скорби, Ирен казалась сломленной, повторяла раз за разом, что хотела бы умереть вместо него. Никто не понимал этого глубокого отчаяния. Ни ее подружки, ни Вивиан, которая считала, что дочь перебарщивает, растравляя свое горе, Что правда, то правда, Жорж был душевным парнем и записным бабником, с кучей друзей, но как муж – горе горькое, редкостный враль, неисправимый юбочник, изменял ей со всем, что движется, а теперь она оплакивает его, словно ангела во плоти. А уж какой из него был отец, тут и говорить не о чем, пустое место. Нет, никто не мог понять, с чего Ирен впала в такую безоглядную печаль. Кроме Арлены. Та решила, что если мать так оплакивает отца, значит он этого достоин, и полюбила еще больше незнакомца, который лишь мимолетно появлялся в доме, чтобы оставить на столе немного денег, никогда с нею не разговаривал, не обнимал, не играл, не занимался ею, как, впрочем, и сестрами. Который забыл поздравить ее с получением аттестата, где стояло десять баллов по всем предметам, но в то же время, попав на фронт, послал ей – и только ей – открытку с гордой статуей Карла Гонзага на Герцогской площади Шарлевиль-Мезьера:
Я очень горжусь тобою, дочь. Ты получила потрясные оценки. Они греют мне душу среди теперишних трудностей. Я рассказал о твоих подвигах друзьям, и они тоже просто обалдели, какая способная у меня девочка. Так держать, дочурка. Обнимаю тебя от всего сердца.
И Арлена решила забыть его безразличие, забыть злые слова, которые он в сердцах бросал жене, прежде чем хлопнуть дверью, и то, как рыдала потом Ирен. Наверняка это не имело особого значения, иначе мать так не страдала бы сегодня. И Жорж стал героем, настоящим, погибшим за Францию. А значит, за них всех.