Будешь моей женой. Снова

В гардеробной я надела сорочку и халат, затем легла, обнимая дочь. Святослав вышел одетым минут через пять. Я закрыла глаза и погасила свет. Он стоял над нами какое-то время, потом ушел. Только тогда я выдохнула.

У меня была неделя подготовиться к приему у губернатора и личной встрече с родителями. С папой я уже общалась по телефону, и разговор был малоприятным. Он не звонил мне два года, вообще не интересовался жизнью, но как только я объявилась в городе — обвинил во всех смертных грехах. Прямо Иуда, а не дочь. Ни одного вопроса о том, как я. Родила ли? Кого: девочку или мальчика? Это же их внучка! Они не поддержали меня, и я могла потерять Ульяну. Они виноваты ровно так же, как и Нагорный! Каждый из них убивал меня по-своему: веру, надежду и любовь. Все они сделали меня другой: я больше не верила в чувства и не надеялась стать счастливой по-женски. Но я дала себе слово, что я буду такой мамой, какой не было у меня: свою девочку я не оставлю, не подведу и не предам. Я буду и за маму, и за папу, а бабушка и дедушка у нее есть, в Сибири. И я к ним вернусь, рано или поздно, но не оставлю стариков. Они много для меня сделали, ну а я не зря бабушку Машу научила пользоваться видеозвонками. Хотя бы так общались.

Утром Алла Георгиевна принесла мне целую стопку приглашений: нас с мужем зазывали на ужины, благотворительные приемы, званые вечера и творческие вылазки. Все они значились на имя супругов Святослава и Ярины Нагорных.

Я посмотрела на свою правую руку — кольцо точно такое, как у меня было: золотой ободок, полностью обсыпанный мелкими бриллиантами. Очень красивое. У Свята самое обычное, классическое, строгое, мужское. Только человек, разбиравшийся в украшениях, мог понять, насколько оно дорогое. Дешевку и суррогат Нагорный не признавал.

— Спасибо, Алла Георгиевна, я посмотрю, — убрала приглашения. Да, теперь моя жизнь снова состояла исключительно из банкетов, вечеринок, концертов.

— Ярина Дмитриевна, может, вам помощь нужна? Ну что же вы сами готовите? — она вышколена и не привыкла, чтобы господа делали что-то не по статусу.

— Мне нравится, — пожала плечами и посадила на руки дочь, игравшую рядом. — Я привыкла заботиться о себе и о ней сама.

Алла Георгиевна улыбнулась, очень робко.

— У вас красивая девочка. Славная, — рука дрогнула в попытке дотронуться до темных волос. — Улечка на вас похожа очень.

— А вас не смущает отношение хозяина к ней? Ко мне? — захотелось спросить. Я ведь никогда для нее лично не была авторитетом, только той, кого выбрал господин Нагорный. Хозяин.

— Дети ни в чем не виноваты, — тяжело вздохнула, — а взрослые… Упрямый он, Ярина Дмитриевна, жестокий порой. Я давно у них служу, знаю… — Алла Георгиевна пыталась что-то сказать, но преданно хранила тайны хозяев. — Но вас… К вам…

— Не нужно, — остановила ее, — это все уже неважно.

Мне неинтересно. Я не хочу знать, больше не хочу. Когда-то хотела, теперь нет. Время упущено. Возможно, если бы Святослав был откровенен со мной, мы не стали бы заложниками чужих интриг и его вспыльчивого жесткого нрава.

Маргарита Петровна сегодня работала с обеда, ей нужно было к врачу. После вечеринки в доме в гостиную переместился рояль, но мне не хотелось играть для этих стен, а вот съездить в музыкальную школу можно. Осталась ли она? Или была создана исключительно ширмой для махинаций и отмывания денег?

Я приехала к зданию на Фонтанке, долго смотрела на тяжелые двери, вроде бы открыто, и табличка висела. Я потянула за ручку. На ступеньках скопилась пыль, а в углах паутина, но я слышала протяжный плач скрипки и пошла на него.

— Катя? — позвала тихо своего бывшего зама. Она занималась с девочкой, больше учеников не было. Старая подруга, моя однокурсница, вскинула голову и изумленно произнесла:

— Ярина… Ярина?! — она шепнула что-то ученице и бросилась ко мне. Мы обнялись. Я не сдержала слез, Катя тоже плакала. Я даже не думала, что остались в этом городе люди, которые скучали, переживали и рады меня видеть искренне. Я ведь пропала резко и оборвала все контакты с Петербургом. Сначала Яна, теперь и Катя.

— Господи, ты как? Мы вообще не знали… Что с тобой и где… Я уже самое плохое думала…

— Пойдем, кофе выпьем, расскажешь мне все.

За час я узнала, что после моего исчезновения в школе устроили обыски, забрали все документы, компьютеры, закрыли их на несколько месяцев. Финансирования лишили, а мы работали как некоммерческая организация: многие талантливые дети просто не могли платить за обучение.

— Мы, конечно, открылись, — продолжала Катя, — но, как видишь, еле концы с концами сводим. Педагоги ушли в более хлебные места, остались самые идейные, — грустно улыбнулась. — Учеников берем совсем мало. До нового года доработаем, и придется закрываться. Аренда… Ты как?

— С мужем проблемы были, — задумчиво ответила. Эта школа была моим детищем. Да, отец подарил ее для определенных целей, но больше этого нет и не будет! У меня есть деньги, и я воскрешу это место! Одной мне вряд ли справиться, но я вернулась как жена Нагорного, а ей вряд ли откажут в спонсорской помощи. Только я девочка пуганная, и никаких мутных схем через меня больше не пройдет. Больше я не такая доверчивая дурочка, которая подмахивала отцу не глядя.

Когда вышла из школы, то рядом с бентли, возившим меня, стоял Нагорный. Ясно, Артем был не только водителем, но и следил за мной. Не удивлюсь, если мой телефон и социальные сети прослушивались и просматривались.

— Ностальгия? — Свят сделал глоток кофе и подал мне большой стакан. — Раф на кокосовом, как ты любишь.

— Больше не люблю, — не приняла кофе, — это суррогат, а я полюбила все натуральное.

— Зачем ты здесь? — напускная расслабленность слетела. — Тебя послали сюда?

— Я хочу помочь школе, — проигнорировала намеки. А что мне сказать? Что я не знала, какие документы подписывала? Что отец воспользовался моим доверием? Но у меня нет никаких доказательств и желания оправдываться. Обелять себя — значит, иметь причины для этого, а мне глубоко плевать, что Нагорный обо мне думал. Предательница, изменница, шлюха — пускай. Но так и Святослав Игоревич не чистый агнец — он заслуживает именно такую женщину. — Это ты ее лишил субсидий и городской поддержки?

— Я.

— Это же дети, Свят. Просто дети!

— Просто дети?! — его перекосило. — А что же ты не думала о них, когда с папочкой обкрадывала меня? Или это другое? — схватил меня за руку и притянул к себе.

— Деньги. Деньги. Деньги! Ты. Отец. Артур. Вам всем всегда от меня нужна была какая-то выгода! — вырвала локоть. — Никто никогда не любил меня по-настоящему, — это уже шепотом. Я резко развернулась и перебежала дорогу. Он не должен видеть моих слез. Никто не должен! Но как же тяжело быть не человеком, женщиной, женой, дочерью, а мясом, инвестицией, выгодным приобретением, собственностью!

— Стой! — Нагорный догнал меня. — Ну объясни мне! Оправдывайся! — орал на всю набережную. Люди оборачивались и смотрели на нас, кто-то даже останавливался в предвкушении драмы. — Я поверю тебе!

Я молчала. Пусть сам подумает и решит. Он же вынес приговор без моих оправданий, так к чему они сейчас? Узнает, что я чиста перед ним, и заново любить начнет? А куда денутся измены, злые слова, мучения, ночь, когда унизил и растоптал меня как женщину?

— Я мог многое тебе простить, Ярина, — принял мое молчание за согласие с обвинениями. — Все, кроме… кроме этой девочки… Твоей дочери… Этого никогда не прощу, — покачал головой с первобытной яростью в глазах.