Булочник и Весна

59 Дайте мёртвой воды!

Я отвёл себе на расчистку сердца неделю – до дня рождения и честно старался поставить точку. Начать с того, что мною было принято решение не возвращаться в деревню без признаков перемен. Всю неделю я ночевал в булочной – в кабинете на диванчике. Просыпался, бодро высовывался в окошко и пытался унюхать в воздухе обновление. А затем весь день, за любой работой, был занят отслежкой и выкорчёвыванием «лишних» мыслей. Однажды я даже нарисовал на обратной стороне накладной эту самую вожделенную «точку» – и мне показалось, что в её маленькую бездну и правда оттекло какое-то количество тоски.

Несколько раз в сумерки на меня накатывала «бренность». Не то чтобы страх смерти – скорее омерзение к жизни за то, что в ней нет ничего вечного. Одного такого приступа я не выдержал и позвонил Пете. Но он не смог мне помочь, поскольку и сам был не в форме. Его голос просел и угас, как старый снег. Решение Тузина не ехать в Москву подвело их с Ириной историю к удручающему, хотя и логичному финалу.

– Детский роман окончен, – угнетённо проговорил Петя. – Девочки просто играли в принцесс. Наряжались, хлопали ресницами. Больше ничего. Никаких реальных поступков! Никакой человеческой зрелости! А я ведь люблю её, замуж её зову, не чего-нибудь там!.. Принять решение она не может! Выйти из деревни не хочет! Меня не пускает! При этом болтает со мной, как с каким-нибудь родственником. И эта шинель! Я, говорит, никак не зашью Николаю Андреичу шинель. Пятый раз уже слышу этот бред. Да, блин, зашей наконец, раз так мучаешься!

Установленный мною срок пролетел быстро. В канун дня рождения я вернулся в деревню таким же, каким уезжал неделю назад. Поставил машину и, не заметив нигде Ильи, двинулся в сторону Тузиных. Пажковская стройка притихла – там шла отделка и уже месяц работал Серго, простившийся со мной полюбовно.

У тузинского забора я позвал хозяев. Они не откликнулись. С берёзы подуло кладбищенским листопадом. Я попробовал разогнать тоску весёлым воспоминанием: вот под этим самым забором в августе валялся, наклюкавшись французского вина, влюблённый Петя. Всюду жизнь – чего я боюсь?

Тут, на спасение мне, с дальнего конца участка пришла Ирина в резиновых сапожках и с граблями. Её сопровождала свита: серая Васька и страдающий шумной одышкой пёс.

– Здрасьте, Ирин! Как вы тут? Какие новости?

– Никаких, – проговорила она и кинула на меня быстрый, с укором, взгляд – как если бы это я был виноват в том, что её жизнь не переменилась. – Вы явились наконец. Вот и новость! – и, преодолев дурное расположение духа, улыбнулась.

– И что, больше ничего?

– Абсолютно! – подтвердила она, прислоняя грабли к штакетнику, и вдруг спохватилась: – А, нет, постойте! У Коли лавочка сгорела!

Мы прошлись по вязкой дороге к забору моего соседа. Лавки и правда не было. Среди палой листвы зиял дырой в небытие мокрый иссиня-чёрный пепел. Цвет его и горьковатый дух потянул меня в свою воронку – я склонился и зачерпнул черноту в горсть.

– Мы решили, это какой-нибудь пьяный дурак со стройки ночью курил и спалил, – сказала Ирина.

Я вышел на дорогу, держа на отлёте стылую, в мокром пепле ладонь. Не спеша мы дошли до края деревни, где начинался глинистый спуск. Прямо перед нами купол аквапарка, как огромный рубин, блестел заходящим солнцем.

– Видели, какую Илюше в часовне стеночку приготовили? Скоро можно приступать! – сказала Ирина, желая меня отвлечь. – Сходите поглядите. Я прямо ахнула, так мне хорошо показалось! Удивительно, такая развалина – а один кусочек как новенький. Всё по правилам – внутри выложили стеночку, какую-то там арматуру на соломе, шпатлёвку, всё! Илюша чуть не плакал – не понимаю, говорит, как так может быть? И это ещё не всё! Ему со стройки на неделю Серго отписали в помощь. И Петя приезжал со своим начальником, я их издали видела. Дня три назад… – Тут Ирина задумалась, считая в уме, и со смешной серьёзностью подтвердила: – Да, три! Костя, а можно к вам маленькую просьбу? – шепнула она и доверительно коснулась моей руки.

– Валяйте, – кивнул я.

– Петя-то ведь на меня обиделся! – проговорила она, горестно сдвинув брови. – Из-за того, что я не принимаю решения. А разве я виновата? Разве я могу сама, одна, решить за Мишу, за Николая? Вы, пожалуйста, скажите ему, чтобы он меня понимал! Скажете?

Я не знал, куда мне провалиться. Господи, избавь меня от женских исповедей! От подозрений, жалоб, гаданий и особенно – просьб!

– Ирин, не подряжайте меня на такие дела. Мне бы что-нибудь прямолинейное. Дрова наколоть… это я могу.– Спасибо, не нужно, – вспыхнула Ирина и, трепещущей рукой подхватив Ваську, помчалась прочь. Сделав десяток шагов, она оглянулась. В её взгляде читалось общеженское презрение к мужчинам, не оправдавшим надежд: «Все вы трусы, все вы эгоисты!» – или что-нибудь вроде.

По вязкой глине, которой в последнее время начал бояться, я вошёл на участок и уставился на никчёмную, безвыходно пустую громаду терема. Всеми брусинами она налегла мне на сердце. Ну что, всё стоим?

Свет над новым крыльцом резал душу. Я поднял с земли брусок и швырнул в лампочку. С тихим звоном она рассыпалась. Если бы так запросто можно было уничтожить всю постройку, я бы сделал это сей же час.

На звон из дома выбежал Илья с чумазой, но вполне просветлённой физиономией. Штормовка его вся была залита побелкой.

– Вернулся? – воскликнул он, не обратив никакого внимания на осколки, и полетел мне навстречу. – А я вот только из часовни. Вижу – машина твоя, а тебя нет!

Я сказал, что был у Ирины.

– Хочешь, лавочку вынесу, посидим? – предложил он. – Я тут лавочку сколотил. Только её надо вкопать, – и, не дожидаясь ответа, помчался в дом.

Через минуту Илья и правда приволок лавку. Гладкую и весёлую, с закруглёнными концами, напоминающую чем-то лодку или ладью. За калиткой прислонил к забору и слегка вдавил в землю.

– Завтра вкопаем. Только я вообще-то её для Коли. У Коли-то лавка сгорела! Да ты садись! – И он ещё раз ладонью надавил на доску. – Я к моим заезжал на денёк. Тебе от Оли и от мамы, от всех привет. Чтобы всё у тебя было хорошо. За маму всё переживаю – никак мы не решим, что делать… – беспорядочно докладывал Илья.

– Ну а почему тянете? Ведь в мае уже собирались!

– Костя, там операция нужна. Говорят, во время неё сердце останавливают… Ты подумай, страшно ведь это! – И он с отчаянием посмотрел мне в глаза.

Я качнул головой и отвернулся.

– А в котельной я там закончил, – помолчав, проговорил он. – Кладовку осталось обшить – и всё. Не хочешь посмотреть?

– Не хочу, – сказал я честно.

Он растерянно умолк.

– Лучше скажи, как там в часовне у тебя? – переменил я тему.

– В часовне? – Илья поглядел на меня с грустью. – А что в часовне? Стену подготовили, известь, краски. Серго прислали в помощь. Даже не знаю, как благодарить, кого? Петю? Пажкова? Правда весной, говорят, на слом, – он вздохнул тихонько и вдруг спросил: – Костя, а ты Лёню помнишь? Мне Серго сказал, его под суд отдают! Он с начальством стройки поругался – какие-то нарушения там откопал. Ну и сразу оказалось, что он налоги по газете не заплатил и ещё там что-то. На него уже целый список. Понимаешь – не на них на всех, а на Лёню!

Несколько секунд я молчал, а потом меня прорвало.

– Потому что не надо быть идиотом! Камикадзе хренов! Соображать надо, с кем связываешься!

– А давай, может, съездим, вот хоть к Петиному Михал Глебычу, поговорим? Ведь дал же он мне в часовне поработать! Может, прислушается? – рассудил Илья.

– В какой часовне он дал тебе поработать? – сказал я злобно. – В развалинах под снос? Да он измывается и над Петькой, и над тобой! Он ржёт над вами как над особо забавными недоумками! Чтобы потом бульдозером твою фресочку!

Илья взглянул на меня укоризненно и ничего не ответил. Он словно выжидал, когда под пеной моего гнева обнаружится толковая мысль.

Я утих понемногу. Илья, ну что с тобой делать?! Я ведь не генерал ФСБ, чтобы отмазывать всяких Лёнь!

– А может, Пете позвоним? – робко сказал Илья. – Он же близко к Пажкову.

– На! – сказал я, резким жестом протянув телефон Илье. – Звони!

Он смутился.

Мне не хотелось нагружать Петю просьбами о спасении местечковых правдоискателей. Но и не сказать, раз уж так складывалось, было нехорошо.

Я ещё раз покосился на Илью и, вздохнув тяжелёхонько, вызвал Петин номер.

Он был в офисе – я понял это по тону, каким он ответил, и, не вдаваясь в сантименты, сразу перешёл к делу.

– Петь, будь другом, узнай у Пажкова, на кой чёрт ему дался Лёня! – сказал я. Должно быть, мой будничный голос – такой, будто Пете было раз плюнуть выполнить мою просьбу, польстил ему.

Прояснив после некоторых уточнений суть вопроса, Петя обещал навести справки и собрался уже закруглить беседу – у него были дела. Как вдруг спохватился:

– Стой! Поздравлять-то тебя завтра где? Если будешь у родителей – я заеду. А в деревню – даже не знаю, выберусь ли. Разве только ночью!

– Не поздравляй вообще, – сказал я. – Не хочу ничего праздновать.

– Ну и сиди! – обиделся Петя. – Давай. Созвонимся.

– Погоди, Петь, ещё секунда, – сказал я, вспомнив об Иринином поручении. – Тебе велено передать, чтобы ты понимал. То есть чтобы проявил понимание. Ясно?

Он помолчал и совсем иным, тихим и свежим голосом проговорил:

– Да. Я постараюсь.

Пока мы разговаривали, клюквенная мармеладина солнца истаяла на глазах и, растёкшись сладчайшей прослойкой, впиталась в тучи. Теперь я знал, что завтра на день рождения мне подарят ветер. Может быть, даже и ураган.

– Костя, ты прости, но я вот хотел уточнить: что праздновать? – тем временем взялся пытать меня Илья. – У тебя день рождения? Да?

Я велел ему отстать, но он не слушал.

– Что ж ты раньше не сказал? Я бы тебе что-нибудь придумал в подарок, а теперь не знаю, как успею!

Он вскочил, сделал несколько хаотичных шагов и, сев на корточки перед лавкой, с прищуром на меня посмотрел. Думаю, ему хотелось угадать, в чём я нуждаюсь и какому подарку обрадуюсь. Как-то холодно мне стало и сразу жарко – как будто только один Илья и мог раздобыть для меня фляжку с «мёртвой водой».

– Илюша, подари мне дух истины, – сказал я. – У тебя ведь есть!

– А тебе зачем? – с самой искренней заботой спросил Илья. – У тебя какой-то конкретный вопрос?

Я задержал дыхание, приминая всполох отчаяния. Нет, он всё же юродивый! – и сказал:

– Да, вполне конкретный. Где мне взять мёртвую воду, чтобы залить к чертям то, что уже никому не нужно.

Илья встал и с мягкой укоризной поглядел на меня:

– Это кого ж залить? Лизку твою?

Его слова нарушили хрупкое равновесие, я почувствовал страх. Он ударил чисто физически – в грудь и живот. Я достал сигареты и поскорее закурил. Не знаю, чего именно я боялся: повторения аллергии? Провала в безумие? Но всем телом и душой понимал нешуточность угрозы.

Собравшись с духом, я пожелал Илье спокойной ночи и велел идти. Задумчиво, ускоряясь на ходу, он двинулся к дому. Ему ещё предстояло сочинить мне подарок. А я курил и курил, разгоняя дымком подступавшую бездну. Как будто это и не бездна была, не смерть в безверии, а дачные комары.

Скоро ветер начал пошвыривать в лицо горсти дождя, забил по глине, брызгая на джинсы. И чёртов закат, отыгравший в миллиардный раз, и сознание, что однажды вместе с пеплом всех сигарет стану Колиной пашней, и жёлтый, пахнущий грибами и слёживающийся в коричневу листопад – всё засасывало меня.Прихватив под мышкой, как гитару, невкопанную лавку, я отнёс её для пущей сохранности к дому, а сам пошёл в бытовку и провёл остаток вечера со стаканом коньяку. В его компании я окончательно разобрался насчёт причин своих мук. Моё горестное прощание с прошлым затянулось, и за это время в душе отмерли какие-то зоны, отвечающие за радость. Поэтому и не могу поправиться. Мотя права: меня губит неотболевшее старое. Мёртвой воды мне! Дайте, дайте мёртвой воды!

60 Отрекаюсь

Ветер гудел, как пароход, толкал бытовку в бок. На рассвете я глянул в непрозрачное почему-то окно, дёрнул створку, и вместе с ветром мне в лицо ударила густая влага. Стекло давно и наглухо было залеплено ею. Я соскрёб комочек – снег! Ничего себе!

Конечно, даты – чушь. И всё-таки шанс начать новый год жизни с белого снега ободрил меня. Со внутренним ожесточением, готовый снести всё, что встанет на моём пути к освобождению, я вышел на крыльцо и увидел по серому небу – чёрную арфу Колиной липы. Увидел ещё забор, облепленный осевшей пеной снега, и над забором – рябину. Остальное загородил дом. Он стоял передо мной, непоколебимый и мёртвый, почти как пажковский комплекс.

От крыльца к калитке по тонкому снегу вели следы – Ильи, конечно. Я вытряхнул снег из кроссовок, забытых мною вчера на ступенях бытовки, и, влезши в них без носков, пошёл по юной тропе.

С улицы доносились голоса: Илья и Коля устанавливали на пепелище новую лавку. Вокруг ножек её уже была утоптана смешанная со снегом земля.

Увидев меня, Илья бросил лопату и полетел навстречу. Лицо его было усталое, но весёлое, штормовка посыпана свежей древесной пылью. Говорить поздравления он не умел, зато обнял крепко и сразу потащил в дом – смотреть подарок.

– Коль! Идёшь? – крикнул он, обернувшись от калитки, но Коля уже не мог разлучиться со своей новенькой лавкой.

Без охоты я последовал за Ильёй, подозревая, что этот тип будет ставить палки в колёса моим планам избавления от прошлого. Мы поднялись на крыльцо, прошли через холл в гостиную. Илья отвёл меня на середину комнаты и за плечи повернул лицом к дверям.

– Ну вот! – проговорил он взволнованно. – Если не нравится, я срежу и досочкой заколочу, незаметно будет.

Я поднял взгляд и застыл: над двойными дверьми гостиной, венце на четырнадцатом, появился барельеф – вырезанная в ширину бруса иконка.

На лугу среди ромашек, пижмы и васильков кружком расположились ангелы. Сначала мне показалось, что это фигуры знаменитой «Троицы», но нет – их лики были обращены больше к зрителю, нежели друг к другу. Приглядевшись, я заметил в них знакомые черты. В одном мелькнула Ирина, в другом – Лиза, в третьем почудилось что-то наивно-скуластое, Колино. Вдруг – прострелом – я догадался: эти ангелы были покровителями нашего старовесеннего союза.

– Вот, это тебе «почтовый ящик»! Чтобы никакая потребность души не утаилась. Чтобы не было одиночества, и во всём согласие, хотя бы вот между самыми близкими, между нами всеми… – сказал Илья и, не в силах стерпеть волнение – как-то приму его подарок? – вылетел прочь.

А я смотрел, как заворожённый, на свой «почтовый ящик», не зная, какое письмо отправить. Ничегошеньки не было в моей голове, кроме молитвы о «мёртвой воде». Нет, Илья, пожалуй, ты опоздал с душеспасительными подарками.

Откурившись от светлого мира ангелов парочкой сигарет, я прикинул в уме боевой план дня и направился в бытовку собираться, но едва успел соскочить с крыльца, как за забором накатило и вжикнуло. Треснуло, свистнуло – и через десять секунд, пряча ключи в карман, на участок вломился Петя.

Он двигался бодрым шагом по тонкому слою снега, оставляя за собой чёрный след. На башке его зачем-то была нахлобучена оранжевая каска. Он сорвал её, как шляпу.

– Что, нравится? Подарить? – и, отшвырнув на снег, обнял меня.

– Ты ж сказал, что сегодня в Москве!

– Успею! – улыбнулся он щедро. – Сначала – к тебе! Потому что люблю тебя, брат, любовью самой святой! Представь, ехал сегодня и столько всего перевспоминал из детства! Как ты рожу мне разбил мячом. Кровищи! А тут как раз из школы мама выходит! Потом вспомнил, как гуляли нашим маршрутом – от музыкалки и к трамвайным линиям! Я домой приходил малиновый просто от ржачки. Чего мы ржали так, не помнишь? И это каждый раз!

Я улыбнулся, падая в тёплое, пропахшее старым московским асфальтом время.

– То-то! – просиял Петя и качнул головой – словно и сам не верил таким давним нашим корням.

– Петь, ты что-то больно лирический. С Ириной, что ль, помирился? – спросил я.

– Да нет. Просто позвонил и сказал, что понимаю её. И всегда пойму, что бы ни было. А там – ладно… Никто не знает, что будет.

Он помолчал, глянув в сторону тузинской дачи. Синие тучи наползали на еловый, осыпанный редким берёзовым золотом лес. И, возвращаясь к цели своего визита, продолжил:

– Вот что, брат! Думал я, думал и понял: не хочу тебе дарить ерунду из магазина. Нужно мне тебе в подарок оторвать кусок души! – На этих словах он снял с запястья свои понтовые, в масть машине, часы. – Я их купил, помнишь, в декабре. Покупал и думал – пижонство, конечно, но вот захотелось, чтоб было, на счастье! И почти сразу встретил Ирину. Конечно, замотала она меня, но ведь не это главное. Вот пусть теперь они на тебе потикают. Тебе это надо. – Он защёлкнул браслет, легший точно по руке.

– Петь, а у тебя нет, случаем, мёртвой воды? – спросил я, сбитый с толку его трогательным подарком.

– Че-во?

– Мёртвой воды надо – потравить, чтоб не зеленело.

– Чего потравить-то? Майю, что ли? – сказал Петя, точь-в-точь как вчера – Илья. – Да ведь дело-то не в ней! Стал бы ты по такой дуре два года мучиться! У тебя душа выколупливалась, вот что. Я так думаю, она у тебя в своё время недопрорезалась. Знаешь, как зубы мудрости – не сразу вырастают, а попозже. И больно. И не у всех!

– Выдрал бы я лучше эти зубы…

– Нет, терпи! – возразил он строго. – Душевные раны – это ангелы становления. На них мёртвую воду лить нельзя.

Наивная Петина отповедь удивила меня.

– Петь, ты часом не пил шампанского за моё здравие? – сказал я. – Бутылок этак пару? А то смотри, не садись за руль!

Петя принял мои слова за комплимент.– Да теперь уже можно и без бутылок – я снова мудрый. Я ведь теперь играю! – заявил он простодушно.

Петины речи, как, впрочем, и иконка Ильи, не смягчили моей решимости отрубить прошлому голову. Перед отъездом я зашёл в гостиную – взглянуть на вырезанную в брусе Троицу. Единство ангелов лишний раз говорило мне, что я нахожусь вне блаженного круга. Мне нет места на том лугу. Даже если б меня позвали – я не пошёл бы, потому что всё им там затопчу, продымлю сигаретами. Нет, ребята, я попросту не дорос до чистой жизни. Буду маяться, как могу.

С наступлением дня снег растаял. Синие тучи над жёлтым лесом и ветер в лобовое стекло встречали меня на съезде с холма. Я позвонил Моте и сказал, что минут через двадцать подъеду к её дому, если она не против.

У меня были разные идеи насчёт того, как получше угробить свой день рождения. Для начала наведаюсь в булочную. В конце концов, должны ведь Маргоша с Денисом меня поздравить! А после сокращённого рабочего дня мы с Мотькой рванём в Москву. Бросим в центре машину и прогуляем вечер и ночь по местам, где зажигает «демон времени».

Чтобы намеченное на сегодня убийство прошлого не сорвалось, мне хотелось начать день весело. Приехать к Моте бодрым, а желательно бы даже «крутым» – этаким Петей. Я припарковался у её забора и с подходящим выражением лица вышел.

И сразу Мотя выбежала из калитки – взволнованная, в чёрном пальтишке. В её глазах был вопрос человека, всю неделю прождавшего – будет ли чудо? Я отвёл взгляд в сторону, потому что понял, что не могу врать. Мне хватило минуты, чтобы изменить своему намерению и признаться Моте: у меня всё по-прежнему. На мою душу нет мёртвой воды.

Мотя опустила лицо и, набычившись, принялась обдирать со штакетника старую краску. А секунд через десять на её воротник и руки закапало.

– Знаешь, Моть! Ты тоже молодец! – сказал я в отчаянии. – Где я тебе возьму эту «воду»! Думаешь, всё так просто?

– Да, просто! Элементарно, если человек решил! – зло стерев слёзы, крикнула Мотя. – Надо было поехать к ней и сказать: ты мне до фонаря! И этому её парню – мол, прощаю, живите счастливо! И так, чтоб от всего сердца! Ты это сделал? Ни черта! Всё шатаешься! И поэтому мне тебя не жалко! Дохни один в своей бытовке!

Я смотрел в её мокрое рассерженное лицо, и на меня, как снег, нисходил ответ: ну конечно, она права! Просто я до сих пор не отдал этим людям то, о чём они так умоляли меня: Майе – равнодушие, Кириллу – прощение.

Я швырнул окурок и, обещав Моте быть к вечеру, стремительно сел за руль.

По дороге в Москву мне позвонила Лиза. Я слегка сбавил скорость и выслушал её праздничную речь. Она поздравила меня весело, насколько хватило детских силёнок, и под конец прибавила, что Кирилл уже везёт её к бабушке. А ты, папочка, где? Ну так, значит, скоро увидимся!– Да! – сказал я и, узнав от Лизы, что «мама дома пакует вещи», взял маршрут на нашу старую квартиру, где так давно и недавно мы жили втроём. Я знал от родителей, что после официального развода Майя наконец решилась начать нормальную семейную жизнь с новым мужем и уже подыскала жильё побольше, чем то, которое до сих пор снимал Кирилл.

В мареве мутных осадков, под тяжёлый рок и без мыслей я прибыл по назначению. В подъезд зашёл, избежав домофона, вместе с соседкой, а домашнюю дверь мне открыл Кирилл. Он только что вернулся. В доме пахло мокрым зонтом – я увидел на вешалке его чёрный букетик. И то правда – поставить сушиться его оказалось некуда. Коридор был завален – нет, на этот раз не обоями. Две внушительные сумки, распахнутые и заполненные наполовину, занимали почти всё расстояние от стены до стены.

Увидев меня, Майя бросила снятые с вешалок шмотки поверх сумки и подскочила к Кириллу. Взгляды их слились в одну реку и устремились на меня.

– Да у вас тут дел завались! – сказал я, осматривая развал. – Ну да я на минутку.

– Я Лизу уже отвёз! – сказал Кирилл.

– Это ты молодец. Спасибо. Но я-то не за Лизой. Я, в общем, к тебе. Ты меня в деревне кое о чём просил, помнишь?

Кирилл взглянул с напряжением, так что складка между бровей стала резкой.

– Или, может, уже неактуально?

– Почему неактуально… – возразил он, немного растерявшись.

– В общем, так, прощаю тебя, брат по планете! – сказал я, нисколько не издеваясь. – Можешь жить с чистой совестью! Это серьёзно, без шуток! – и протянул ему руку. – Ну давай! Мир!

Он помедлил, должно быть, вспомнив заклятие, которое я наложил на него во время нашего рукопожатия в деревне. Но всё же решился и сжал мою ладонь. Мы пробыли так несколько мгновений – как перед фотокамерами. Я почувствовал, что в его руке спрятана «взятка» – благодарность, готовность по первому зову отплатить мне добром. Так ты мой должник? Ну что ж, авось пригодишься.

Я взялся уже было за дверную ручку, как вдруг Майя, всё это время тревожно следившая за мной, воскликнула:

– Костя, ты можешь сказать, что случилось? Что это опять за выходка? Ты нас дуришь?

– Да никого я не дурю! – возразил я. – Ты сама мне сказала, чтобы я о тебе не жалел. Потому что ты изменилась. Помнишь? Я подумал на эту тему и понял: так оно и есть. И мне этот образ опростившейся Наташи Ростовой не близок. Так что спи спокойно, больше нет никакой любви. Даже симпатии нет, вот честно!

Майя смотрела мне в лицо, расширив глаза, наполняемые изнутри детской обидой.

– Удачи вам, ребята! – сказал я, сглотнув этот взгляд, и вышел вон.

Проехав на лифте пяток этажей, я услышал, как вторая кабинка тронулась в путь. У меня не было ни малейшего сомнения, что её вызвал Кирилл.

– Чего забыл? – спросил я, когда у подъезда он догнал меня.

– Давай поговорим!

Я взглянул снисходительно:

– А что, надо? Ну давай!

Лавочки были мокрые – не присесть. Мы спрятались от дождя под козырьком подъезда. Из форточки второго этажа лился запах жареной картошки и музыка из советского мультика про Винни Пуха. Какая-то семья с детьми собиралась обедать. Мне захотелось закрыть глаза и уплыть, но моему врагу требовались гарантии.

Отечески потрёпывая его плечо в намокшей футболке, я убеждал Кирилла довериться мне. Мол, слов своих назад не беру. Всё – значит, всё. Переболело. Лизку «тягать» не собираюсь. Да и вообще, дело моё ещё молодое, проживу и без вас. Жалко, дурак был, убил два года на иллюзии. Окажешься на моём месте – не повторяй ошибок.

Кирилл слушал меня, не перебивая, но лицо его выдало скорбный вопрос: неужели подобное может произойти и с ним? Как вообще такое бывает? Ну, Кир, ну так! Поживёшь – узнаешь!

По козырьку барабанил дождь. Я отрекался с размахом. Мне не нравилось только, что Кирилл всё никак не проникнется радостью. Да ты, брат, обнаглел! Чего тебе ещё надо? Я чувствовал себя каскадёром, рискнувшим жизнью и не получившим аплодисментов.

– Ты сейчас ведь к родителям? – вдруг спросил он.

– С чего это ты взял?

– Я же Лизу отвёз! Ты на ночь к ним? – с нелепой настырностью допытывался он.

– Да отстань ты! В деревню я еду!

Он внимательно поглядел на меня.

– Не один хоть будешь? Есть там кто? Друзья?

– Да какое твоё дело собачье? – рассвирепел я.

Он отвёл взгляд на бурлящий дождевыми кругами двор и всё же рискнул прибавить:

– Тебе бы сейчас лучше на людях.

– Слушай, тебе чего надо-то от меня? – спросил я, слегка надвинувшись на него корпусом. – Сказано: простили! Больше не подам!

– Ну как знаешь, – проговорил он и, приложив ключик, быстро вошёл в подъезд.

«Ну вот! Нормально… – подумал я, переводя дух. – Нормально». Теперь оставалось только заскочить к родителям.В общей сложности на приём поздравлений от мамы, папы и Лизы у меня ушло часа полтора, а затем я извинился и сообщил, что меня ждут люди, которых не могу обмануть. Можно даже сказать, меня ждёт новая жизнь. «Ну, раз новая – топай!» – горько проговорила мама.