Былые

Он выпрямился для следующей череды вопросов, чтобы далее реагировать на ответы с отстраненным умом.

— Прошу, скажи, эти фрагменты ты начал собирать до того, как сюда прибыл, или это недавняя практика?

Должно быть, вопрос был метким, потому что Николас возбужденно потер ладони и весь размялся в предвкушении ответа.

— Ну-у, похоже, я занимаюсь этим дольше, чем себя помню. В этом-то и трудность, понимаете: я не могу уверенно вспомнить такую давность, — он потер подбородок, чтобы поторопить объяснение. — Это что-то вроде бессонницы — кажется, вы так говорите, когда сон нейдет. Иногда в такие долгие ночи спишь, но снится, будто ты бодрствуешь. Иногда не спишь, но находишься в состоянии, когда едва ли чувствуешь себя в сознании. В подобных состояниях время смазано и расплывчато. Реальность и сон там равные иллюзии. Как разделить их четко и объективно на следующее утро? Или в моем случае — через несколько лет, — Николас был доволен собой и откинулся, чтобы посмотреть, может ли Шуман понять. Затем показал на него пальцем и со смехом сказал: — По-моему, за такой ответ я заслужил дополнительные баллы.

— Да… да, вероятно, — Гектор сбился с толку. — Ну хорошо, а можешь поведать о каких-нибудь мыслях о своей предыдущей жизни?

— О! Лично я думаю, что провел на этом острове по меньшей мере две тысячи лет, — улыбка расширилась вдвое. — Вот почему я и оказался здесь, знаете ли, — добавил он и подмигнул.

Гектор не обратил внимания на смену тона и гнул свое.

— Какое самое раннее время ты можешь вспомнить с уверенностью?

— До того как снова выйти из реки, я вроде бы лежал в иле, в верховье. Сразу перед морозной ярмаркой [4] , когда Темза замерзает и замедляется. Кажется, тогда меня стронуло с места и унесло в трясину у старого веселого Ламбета, и с тех пор я здесь.

4

В период так называемого европейского «Малого ледникового периода» (с XVII и до начала XIX вв.) прямо на льду Темзы проводились «морозные ярмарки» (frost fairs).

Его беспечный тон и легкость, с которой он городил чепуху, начинали действовать на терпение старого ученого. Он подозревал, что тратит время впустую и что это отнюдь не один из Былых, а полноценный сумасшедший. Возможно, Комптон ошибся в своих сведениях. Нужно было доказательство, что-то прочное, чтобы поверить этому простецкому и раздражающему человеку. Он решил зайти в расспросах с другой стороны.

— Не мог бы ты обратиться памятью к тому времени и рассказать, что произошло, когда и как ты оказался здесь?

У Николаса снова дрогнуло лицо, и после этого облик изменился. Утвердился уже иначе.

— Сюда я загремел опосля того, как помер старик, года эдак через два, — его акцент драматически преобразился. Мягкий шоколадный настрой охрип; чувствительная гнусавость надтреснула. По словам непредсказуемо били гортанные тормоза. Точно так же говорил водитель такси. Николас перешел на кокни.

— Ты заговорил по-другому! — воскликнул Гектор, не в силах сдержать изумления от столь театральной перемены.

— Так я говорил тогда, а как иначе. Все так говорили. Старик вот мой тоже. Эт я от него поднабрался. Когда я вышел из ледяной воды, речи-то у меня вовсе не было. Сперва я бродил. Потом нашел его сад и там уснул. Навроде как закопался, в листьях да земле. Но потом он меня заприметил. Спустился на мня глянуть. Больше никто. Он один. Только он мня и увидал. Вот я у него и остался, значит.

— Я тебя не понимаю — пожалуйста, говори как раньше.

— Чо?

— Пожалуйста, говори внятно, как говорил раньше, — сказал Гектор, сбиваясь с мысли и начиная думать на немецком.

— Когда раньше — тогда?

— Да.

— Ну так спрашивай, — голос грубел с каждой фразой.

— О чем. О чем я спрашивать? — Гектор знал, что от него ускользает грамматика, но не знал, почему. Земля уходила из-под ног.

— Спрашай обо мне тогда, — хохотал безумец, раскачиваясь от смеха.

— Что, что спрашивать?

— То, то! — кричала трепыхающаяся фигура, катаясь в неуправляемом смехе по койке.

Тут Гектор понял. Понял, что имеет в виду пациент и как его вернуть.

— Сколько ты уже живешь в этой комнате? — перекричал он шум.

Эффект был мгновенным. Николас сел навытяжку и вытер слезящиеся глаза сперва руками, а потом полотенцем, выхваченным из-под сдвинутой подушки. С силой загладил волосы обратно в ровные контуры и мало-помалу вернул себе равновесие, обаяние и улыбку.

У Гектора чуть ли не захватило дух. Раньше он о подобном слышал, но никогда не видел воочию. Коллеги в Гейдельберге играли с техниками гипноза и транс-терапии доктора Фрейда. Некоторые философы интересовались наблюдаемыми результатами. Бергер и Шульц рассказывали ему об одном сеансе с пятидесятилетним лавочником. Тогда подопытный вернулся в детство. Его регрессировали до шестилетнего возраста. Подопытный заговорил детским языком, ребяческим фальцетом. Когда его вернули к нормальности, вернул он и свой сипловатый баритон. Не это ли Шуман засвидетельствовал сейчас? Не сместил ли каким-то образом действительность, так что Николас смог вернуться в другое время, когда и говорил иначе? Такой вывод казался притянутым за уши. Возможно, все это замысловатая мистификация, а с ним играют, как с податливым простаком.

Он снова уставился на Николаса. Тот был собран, но слегка раскраснелся.

— Интересно, каким голосом ты заговоришь теперь? — слегка поддразнил Гектор. Николас чуть нахмурился.

— О чем вы, профессор Шоумен?

Неужели правда? В точности тот же голос, что и раньше. Полное неведение о том, что произошло во время транса. Шуману нужно было убедиться. Он проведет еще один опыт. В глубине души, где-то под колеблющимся сомнением и отвращенным возмущением, он получал удовольствие.

— Итак, Николас, — сказал он строго, — я хочу, чтобы ты рассказал мне о том, как был в Темзе.

Он придвинулся на впитывающем покрытии большого кресла и следил за реакцией удивленного собеседника. Николас ссутулился, вытянул к профессору длинную шею. Рот снова заходил в той же жующей манере, что и раньше. Казалось, он повторяет, смакует или слегка обсасывает последние слова Гектора. Затем он хлестнул головой назад с такой неожиданной силой, что старик подскочил на липком сиденье. На сей раз Николас-таки впился зубами в воротник у загривка. Резкость вздернула его вверх и бросила навзничь на застонавшую кровать. Тело изогнулось и обмякло. Койка жаловалась под мертвым бессильным весом. Из сжатых челюстей и ануса зашипел воздух. Комнату пронзило ароматом морских ракушек и корицы.

Шуман соскользнул с серого кресла и подбежал к кровати. Николас — или то, что было Николасом лишь в этом здании, — лежал безо всякого движения. Кожа лишилась своего блеска, а глаза — света. Они казались бесцветными фотографиями глаз, вырезанными и втиснутыми под пассивные веки. Дыхание как будто отсутствовало, а пульс, когда Гектор попытался его найти, был редким и гаснущим.

— Николас, ты меня слышишь?.. Николас… Ты меня слышишь, Николас?

Ответа не последовало, и в уверенность Шумана заскреблась шепчущая паника. Он ввел это существо в кому и не представлял, как его вернуть. Если не действовать быстро, на руках будет труп. Нужно воспользоваться настоящим временем, чтобы выдернуть его назад. Крючком «сейчас» подцепить из приостановки «тогда».

Он отстранился от койки и потребовал:

— Николас, расскажи, когда ты впервые поставил здесь радио?

Зубы с клацаньем отцепились от воротника, из неподвижных губ раздался звук. Голос снова сменился. Недолго, пока жизнь приливала обратно, голос принадлежал радио. Крошечный, металлический и невозможно далекий. Это привело Шумана в ужас и сменило тайную радость стыдом.

— Это подарок… я его получил… три года назад.

Тело вздрогнуло и встряхнуло голос до вибрато, а глаза прояснились от почти что жизни. Он начал садиться, оглядываться, в недоумении и нерешительности. В его внутреннюю полость жадно всосался воздух, а следующие слова вырывались тихим, но уверенным тембром человека, сидевшего здесь прежде.