Былые

Доктор оказался пухлым и грубоватым человеком с изломанным носом и неучтивыми, небрежными манерами, от которых сквозило непритворным равнодушием. Белый халат был чумазым и протертым на рукавах. Под ним Бэррэтт носил старый твидовый пиджак, почти что белую рубашку и галстук из клуба регби.

— Ну, так чем мы можем вам помочь?

— Уже ничем. Я встретился с тем, с кем просил. Все прояснилось, у меня осталось всего несколько мелких вопросов, — сказал Шуман с примесью досады.

— Валяйте.

— Прошу прощения?

— Валяйте, задавайте свои вопросы.

Шуману этот человек нисколько не понравился, так что закончить хотелось поскорее.

— Сколько уже пациент 126 находится в этом заведении?

— Вопрос хороший. По нашим прикидкам — лет пятнадцать, но уверенным тут быть нельзя. Большинство из нас сами проработали самое большее лет десять, а он уже был здесь, когда мы пришли. Кое-кто из пациентов постарше считает иначе, но чего еще ожидать; кое-кто говорит, он тут вообще провел целую вечность, — усмехнулся Бэррэтт.

— Должны же у вас быть записи?

— Записи были, но во время войны все перепуталось. Здесь и в «Вике» несколько лет царил чертов хаос. У вас-то, должно быть, было не лучше.

Последнюю реплику Шуман пропустил мимо ушей.

— Медицинские карты?

— То же самое, полно пробелов и пропавших бумаг, что же тут непонятного. Я чуток порылся, когда услышал о вашем приезде, но мало что нашел, — он начал поднимать с рассохшегося стола бумаги, книги и неоткрытые конверты. Гектор заметил погребенный край тарелки в глубине проседающих кип папок, рентгенов и журналов.

— Видел же где-то здесь, — доктор отказался от серьезных поисков и только сказал: — Николас говорит, он здесь уже сотню лет.

— Да, он мне рассказывал. Еще говорил, будто ему две тысячи лет и некоторое время он провел на дне Темзы.

— Легковесно, старина, легковесно. У нас тут отдельные личности заявляют, что они дедули Мафусаила и жили на луне, — Бэррэтт еще пошуршал бумагами и нашел бисквит, что вызвало на его лице неподдельное удовольствие. — Без толку, попробуй тут что найди. Уверен, потом еще попадется. Но там правда мало что дельного. Он у нас из самых малоинтересных случаев, — он рассеянно пожевал бисквит. — Надо сказать, нас немало удивила ваша просьба о встрече с ним. Чертовски долгий путь, чтобы глянуть на такой незначительный образчик. У нас там есть и кто посмачнее — такие ребятки, что и вашего старину Зигмунда в тупик заведут.

Балагурщина Бэррэтта начала коробить Шумана.

— Так что у вас за интерес? Какое-нибудь ошибочное опознание, пропавший наследник огромного состояния, человек в железной маске, что-то в этом духе? Явно же не клинический.

— Вы можете ответить, какие препараты и лечение ему прописаны?

— Легко — никаких.

Шуман взглянул с плохо завуалированным отвращением. Он не доверял гоям; они всегда его разочаровывали. Было в них от природы что-то пустое и обманчивое. Как, вероятно, и в их перевранной религии. Он полагал, его недоверие пошло с тех пор, как мать начала водить их домой. Не то чтобы он многое помнил из такой давности. Но знал, что это причина их с ней изгнания из лона семьи. В итоге оно их только закалило. Единственное, что как-то резонировало в нем от жалких мелких волн с того дальнего берега, — молитвы. Один из ее приятелей-христиан молился посреди ночи вслух. Молился о прощении — и казалось, будто молился откуда-то из-под кроватки маленького Гектора.

— Он безобиден, всего лишь умеренная шизофрения. Мы за ним только приглядываем, не больше. Он просто много болтает, целыми днями моется и слушает свое радио. Еще очень помогает с другими пациентами, особенно пожилыми. Вот почему у него собственная палата.

Только на середине фразы Бэррэтта Шуман наконец вернулся в неопрятную комнатку и прислушался к смыслу в его голосе.

— Знаете, его послушать, так он помогал еще раненым с войны, а кое-кто из старожилов это подтверждает. Он вам рассказывал о своем старике?

— Да, упоминал мельком, — сказал Шуман, вновь целиком сосредоточившись.

— А картинки показывал?

— Нет.

— Какая жалость, это же самое что ни на есть интересное. У него в комнате две маленьких печатных иллюстрации — видать, выдрал из книжки какой и теперь стережет не на жизнь, а на смерть. Говорит, на одной из них — его старик. Мы вначале думали, он о своем отце, но нет, все еще лучше. Он говорит, это тот, с кем он жил после того, как вынырнул из Темзы. Кстати, пока вспомнил: вы уже были на острове Спайк, в «Вике»?

— Вик? Нет, о чем вы?

— Остров Спайк [6] Королевский госпиталь Виктории в Нетли.

Шуман глядел с озадаченным видом.

— Я приехал только повидаться со 126-м.

— Просто у них там парочка таких же. Это самое что ни на есть редкое в Николасе и его байках. У нас чего только не наслушаешься, знаете ли. Самый что ни на есть странный бред, самый завиральный и причудливый. Воображение наизнанку, обнаженное и непредсказуемое. Но вот таких, как он, лично я видал только троих.

6

На самом деле больница (1856–1966; на момент постройки — самое длинное здание в мире) находилась в районе Шолинг на берегу рек Итчен и Хэмбл; «остров Спайк» — местный топоним, пошедший в народ.

— Каких? — спросил Гектор с нетерпением.

— Автопогребателей. Людей, которых нешуточно тянет похоронить себя заживо. Никогда не читал и не видел других случаев, а здесь в радиусе восьмидесяти миль — аж сразу трое.

Мысли Шумана метнулись обратно к замерзшему саду и Кунцу, пытавшемуся закутаться в холодную землю, накрыться ворохом листьев.

— Большинство маний вызваны страхом перед этим кошмаром, а не его притягательностью. Викторианцы этой блажью вовсе были одержимы. Кое-кто из сметливых предпринимателей сделал себе небольшое состояние на придумке и продаже гробов с колокольчиками да трубками, чтоб, как только преждевременно погребенный проснется, он мог позвонить, выстрелить из ракетницы или помахать снизу флагом и тем привлечь к себе спасение. В мрачных и увлекательных рассказах Эдгара Аллана По полно случайно или намеренно погребенных заживо. Но даже его воспаленный мозг не удумал самопогребение, — внезапно Бэррэтт сам услышал, что заболтался. — Должен извиниться за свою трепотню — это что-то вроде моего конька или хобби, причудливое воображение-то.

Бэррэтт махнул рукой на забитый под завязку шкаф, заставленный альбомами художников, отдельными фотографиями картин и толстыми зачитанными томами по истории искусства.

— Но к чему это я: у Хеджеса в Нетли есть два пациента с военными травмами, за которыми приходится следить, чтобы они не закопались на территории. Можно было бы подумать — после окопов это самое последнее, чего им возжелается.

— И вы говорите, что Нико… что 126-й делает так же?

— Да, по крайней мере шесть раз с моего прихода. Но это уже прекратилось. С тех пор как получил радио и новое имя, он стал другим человеком.

Теперь, когда Шуману что-то понадобилось от Бэррэтта, он сменил тактику.

— Вы не могли бы помочь мне договориться о приеме в Нетли, чтобы взглянуть на эти диковинки?

— О чем речь, старина. Нынче же днем позвоню Хеджесу.

Гектор улыбнулся и пожал ему руку, пока оба направились к дверям. Затем Бэррэтт резко остановился, воздел указательный палец к потолку, покачал им и воскликнул: «Чуть не забыл!»

Широким шагом прошел по комнате и принялся рыться в шкафу. Из стиснутых и перепутанных книг посыпались фотографии и клочки бумаги. Наконец он завладел томиком и вытащил, отчего выпали еще два-три, оставшись незамеченными.