Цена Шагала

–  Кого потерял?
– переспросил Паша.

–  Этого твоего старика.

–  Как потерял?

–  Да он, падла, в машине сидел с каким-то своим знакомым.

–  Ну и?

–  А что «и»? Где-то на повороте, видимо, соскочил. Я сейчас рядом с ним стою, а машина-то пустая.

–  Уверен?

–  Абсолютно пустая. Что мне делать? Этого вести?

–  Ни хрена не делать, - сказал Паша.
– Место на кладбище заказывать.

–  Паша, прости, - взмолился водитель.
– Я его найду, бля буду, из-под земли достану.

–  Бля, говоришь, будешь?
– угрожающе начал Павел.
– Ты у меня, сука, кровью изойдешь. Ну, ладно, сейчас не суетись, давай обратно к Управлению. Этот хмырь все равно на службе появиться должен.

–  А кореша его?

–  Да хрен с ним, с корешем, у тебя своя забота есть. Смотри, чтобы больше никаких проколов. Встанешь, как вкопанный, у входа и хоть до десяти вечера стоять там будешь. Рано или поздно он появится. Если еще раз упустишь, пеняй на себя, засранец.

–  Да не в жисть, Паша…

–  Все.
– И Павел отключился.

«Хитрый, черт, - думал он, повесив трубку.
– Не зря хозяин предупреждал, что ас из асов. Любопытно, когда он моего человека засек: когда на работу ехал или когда с друганом своим катался? Если с друганом, то это ничего, один раз не пидорас: подумает, что случайно, или урки какие, при его профессии это возможно. А вот если он его срисовал по дороге на службу, это хуже: поймет, что ведут его капитально. Впрочем, дел своих отменить он не сможет, а хозяину мне докладывать еще через день. Ничего, посмотрим, кто кого уделает».

Василий Семенович ничего не знал о размышлениях Павла, не знал он и о том, что машина слежения уже подъезжает к въезду в Управление и останавливается прямо перед входом. Он спокойно доехал до дома, где проживала Лена, расплатился с шофером, сетуя на маленькую зарплату, поднялся на нужный этаж и позвонил в дверь.

Сорин к этому моменту уже вернулся и ждал свою подругу со службы. Поэтому когда в дверь позвонил Трегубец, он, нисколько не скрывая своего присутствия в квартире, подошел и взглянул в глазок. А взглянув, слегка обмер. На одну секунду в голове промелькнула мысль: не сделать ли вид, что в квартире никого нет? Потом он понял, что Трегубец слышал, как он двигался по коридору. Для приличия спросив «Кто?», он звонко щелкнул крышкой дверного глазка и принялся отпирать дверь.

–  Ба! Василий Семенович!
– Сорин фальшиво улыбнулся.
– Что же вы без звонка?

–  Да уж так вышло, Андрей Максимович, не обессудьте. Мимо проезжал.

–  Заходите, заходите. Жалко, Лены дома нет: она бы нам что-нибудь поесть сообразила.

–  Да ничего, мы с вами по-холостяцки, на кухне кофейку попьем, - сказал Трегубец, но почему-то отправился не на кухню, а в глубину квартиры. Он заглянул в одну комнату, потом в другую, внимательно оглядывая обстановку, но не нашел ничего, достойного внимания, и повернулся к Андрею.
– Ну, так что ж, Андрей Максимович, где потчевать будете?

–  Вы же сами сказали: на кухне, - ответил Сорин и повел рукой в нужном направлении.

–  Ну, на кухне так на кухне, - добродушно согласился Трегубец.

«Не увидел», - радостно подумал Сорин, вспоминая о том, как задвигал за кресло пластиковый кейс с картинами и укрывал его газетами. Он усадил Трегубца на стул возле окна и засуетился у плиты.

«Однако мальчик что-то нервничает, - подумал Василий Семенович.
– С чего бы это ему? Все мне вроде доложил. Ну, не ждал, ну, волнуется. Или, может быть, что-то скрывает? Может быть, почему-то я не должен находиться в данной квартире в данный момент? Может быть, кто-то должен прийти? А ведь это интересно! Он мне говорил, что оставил картины в Лондоне. Ну, хорошо, допустим. А связь? Ведь теперь из страны выехать он не может, значит, должна быть у него какая-то связь, с кем-то там он все-таки общался помимо этого Кошенова! Или не успел?»

–  Ну, как вам на родине?
– начал он разговор.

–  Да как! В гостях хорошо, а дома все равно лучше, - улыбнулся Сорин.

–  Неприятностей больше никаких нет?

–  А какие могут быть неприятности, Василий Семенович? Кроме вас никто и не знает, что я здесь живу.

–  Никто и не узнает, пока не надо будет.

–  Так я думаю, - сказал Сорин, ставя перед Трегубцом кофе, - и надобности такой не появится.

–  Вот как! Это почему же?
– спросил Трегубец.

–  Да есть у меня ощущение, Василий Семенович, что вы как-то самостоятельно, по собственной инициативе, что ли, стали мною заниматься.

–  Это с чего же такая мысль?

–  А вот судите сами. От бандитов вы меня вдвоем отбили: вы да ваш помощник, этот, как его, Ян. С громилой этим опять же сами разделались. Кстати, как он?

–  Это не у меня, - вздохнул Трегубец, - это у священников спрашивать надо. Но думаю, что с Богом он вряд ли разговаривает.

–  Я тоже так думаю, - согласился Сорин и продолжил: - Ну, так вот: сами вы все, сами, и там вдвоем, и тут вдвоем. Ни тебе опергруппы, ни тебе экспертов-криминалистов, в конце концов, даже «скорой помощи» не вызвали.

–  Для кого?

–  Да для бандюгана этого. Вот и задумался я: а не сами ли вы, Василий Семенович, мною занимаетесь, так сказать, во внеслужебное время, в виде хобби?

–  Ну, что ж, мысль ваша не лишена занятности, - согласился Трегубец.
– Только вам-то, Андрей Максимович, пользы в этих размышлениях ровным счетом никакой.

–  Ну, не скажите, Василий Семенович, - ответил Сорин, усаживаясь на стул перед следователем.
– Мы ведь с вами обоюдно друг в друге заинтересованы. Вы, насколько я понимаю, тем, чтобы этого Ермилова прижать, я - чтобы свою жизнь сохранить. Но вот закавыка-то в чем: вы меня паспортом и страхом, как уздечкой, держите, а я вас - вашим начальством тоже, пожалуй, под уздцы взял.

–  Это что же, - засмеялся Василий Семенович, - вы меня шантажируете, что ли, Андрей Максимович?

–  Да не в моей это природе, Василий Семенович. О каком шантаже речь!

–  Ну, значит, пугаете?

–  Да нет, просто ситуацию обрисовываю. Я, знаете, так уже напугался за все эти времена, что проснулось во мне какое-то сверхъестественное логическое мышление и жутко обострилось чувство самосохранения. Не хочу я ни под чью дудку плясать, понимаете?

–  Понимаю, понимаю, Андрей Максимович. И что же из ваших слов следует?

–  То, что слабоват я в ваши игры играть. Я же не ребенок и понимаю, что против вас и против Ермилова я - так, просто любитель. А потому, Василий Семенович, решил я с вами распрощаться.

–  Поясните, - сказал Трегубец.

–  Бог с ними, с картинками. Пусть лежат себе безмятежно в Лондоне, а я, пожалуй, поеду путешествовать по просторам необъятной родины. Душно мне в Москве, Василий Семенович, да и надежды, между нами говоря, на то, что вы вовремя придете меня спасти, никакой. Вы же сами говорили, что господин Ермилов человек серьезный, и вам с вашим напарником против него, вероятно, тоже не устоять. А как только вас аккуратно нейтрализуют (дай вам Бог, конечно, долгих лет жизни), тут и мне недолго останется. А я, Василий Семенович, жить хочу.