Центр роста

–  Почему бывает «нет сведений»?
– проквакал некто со средней парты.

Устин Садко, изготовившийся к высокому слогу, был сбит и немного замешкался, переходя на приземленный.

–  «Нет сведений» означает, что человек, может быть, еще и не родился, а как родится - сразу умрет. Или его не найти, он проживает в бедной стране, не имея подчас самого имени - туда не добраться с даймером: например, в заросли Амазонки… в Экваториальную Африку…

–  Только Дон и Магдалина, быстроходные суда, - пропели в классе дуэтом.

–  Что такое?
– не понял Садко.

–  Только Дон и Магдалина ходят по морю туда. Это Киплинг, господин лектор. Извините, что мы вас перебили.

–  Можно взглянуть на твой даймер?

– осведомился Садко у отвечавшего.

–  Дома забыл, - пробурчал паренек, словно речь шла о дневнике. Он нюхом чуял, что лектор не любит, когда его перебивают. И оттого нисколечко, совершенно не хотелось показывать ему даймер. Что-нибудь другое - пожалуйста, вплоть до причинных мест. А даймер - нет. Лектор не властен над даймером разумом, но властен, как все мы, дурным и недоброжелательным глазом…

Лектор продолжил:

–  Бог с тобой, давайте продолжим. Итак, Направляющий, Центровой, Замыкающий - это Вчера, Сегодня, Завтра. Это Божественная троичность в ее мирском отражении: начало, процесс, завершение. Человек, если вспомнить Булгакова, смертен так же дьявольски внезапно, как и прежде, но при этом он сделался более человеколюбивым - хотел он того или нет. Многим такое не нравится, и приходится не по их вольнолюбивому, а чаще - просто разнузданному нутру. Но это изменится, это поселится в генах - поселился же ужас… Поглядите, какие, благодаря управляемой заботе, появились зазоры, как увеличились промежутки между смертями. Сейчас, например, сию вот секунду, в нашем мире не умирает никто. Потому что ваш погибший товарищ был Замыкающим вашей учительницы. Там кое-что перетряхнулось, в базе данных, и она, непривычная к высоким технологиям, не знала… Теперь, пока она в хосписе, на Земле не умрет ни один человек…

…В хосписах, гуманности ради, даймеры отбирали, но пациенты давно уже вызубрили все назубок и примерно представляли себе очередность… Они вычисляли, кто станет следующим, и, рассаженные по коляскам, привычно слушали маленькие радиоприемники.

Учительницу биологии ожидали давно, и облегченно - прерывисто, правда - вздохнули, когда въехало кресло, заполненное ею, учительницей. Она, напичканная лекарствами, благожелательно и сонно рассылала улыбки налево и направо.

Какая-то раковая больная, из местных заводил, которые всегда объявляются при всяком сообществе, особенно замкнутом, достала блокнот и со значением посмотрела на ветерана, который был глух и смотрел телевизор: показывали старинный парад.

3. Перекресток

Устин Садко стоял на перекрестке, когда до него, Садко, дотронулся заросший космами, весь битый-перебитый калека с искривленной шеей и костылем; он был, однако, одет в дорогой, но донельзя выпачканный спортивный костюм; через лицо бежала тугая повязка, не скрывавшая, но подчеркивавшая одноглазость. Это был пилигрим, которых за годы повального человеческого братания действительно развелось видимо-невидимо. Такие скитальцы странствовали, разыскивая своих Направляющих и Замыкающих, выступая в качестве одиноких сирот-Центровых, а то и вовсе не поймешь, кто по счету за ними тянулся, и перед ними кто стоял - целые стайки людей, и каждый человек был человекам Направляющим и Замыкающим, а иногда, в приличных кругах, почитался за Центрового. Люди искали, о ком позаботиться, чтобы оберечься чужой неприкосновенностью. Искали, предчувствуя беды и тех, кто позаботился, а то и пекся бы о них непрерывно. Их заносило в пустыни и топи; они проникали в лепрозории Таиланда и Бирмы, высаживались на антарктических берегах.

Этот пилигрим явно нуждался в ком-нибудь, похожем на стряпуху с ушедшими в прошлое пирогами - Капитолину Кузнецову, но был, к сожалению, бесконечно и очевидно одинок.

–  Извините, - обратился он к Устину.
– Какой у вас номер?

Спросить об этом было столь же естественным делом, как справиться о времени или ближайшем отхожем месте.

Садко пошарил в карманах.

–  Мой Бог!
– он огорченно взъерошил - встревожил короткие волосы.
– Вообразите - впервые в жизни! Я позабыл даймер дома. Но там стояла довольно крупная цифра. Во всяком случае, с утра.

–  Благодарю вас, - печально изогнул голову странник.
– Мне показалось, что убойные номера проживают где-то рядом.

–  Воспользуйтесь электронной почтой, - бестактно и не подумав предложил ему Садко.
– На бесплатной нумерологической бирже. Это в двух шагах отсюда.

Пилигрим вздохнул и, как мог, повел сведенными мускулами искалеченного шейного пояса.

–  Ах, ну да. Нет сведений, - спохватился тот, уже репетируя будущие дела.
– Извините. Мои соболезнования.

Устину моментально пришло в голову, что довольно странно искать и восстанавливать свою диаду наобум, в большом городе, где на случай, когда нет электронного адреса, существует специальный паспортный архив; сведения там отсутствуют лишь о жителях далеких кишлаков и архипелагов, где некуда сунуть младенческую руку для регистрации, да и носителя руки, не успеешь глазом моргнуть, уже не найти - не спрячут, так сожрут.

Прощаясь, пилигрим едва не шагнул прямо под колеса, но несколько цепких, осьминожьих щупалец из толпы его выдернули. Это смахивало на кадр из фильма ужасов, в котором хватают.

Краснея от возбуждения, Садко заглянул себе под ноги и отразился в мутной осенней луже: бритый ежом, с усиками, ладный и статный, но с укороченными по закону водных и атмосферных перспектив ногами. В руке - кожаный кейс, запертый на три замочка.

Он любил старые песни, спел и сейчас: «Осень, я давно с тобою не был». В луже действительно отражались птицы с облаками, но их заслонял Устин.

Рядом стояла мама с девочкой лет пяти.

–  Красный свет, - сказала девочка строго и придержала маму за плащ, тогда как та явно спешила и порывалась идти.
– Не забывай, что я твоя Замыкающая.

«Надо же, как бывает затейливо, - подумал Садко.
– Мать и дочка - в отношениях последовательности первого порядка».

–  Ах, сделай милость, отвяжись, - раздраженно вскинулась женщина, но все же повиновалась.

Зеленый огонь уже горел, и обе пересекли половину проспекта, когда ополоумевший микроавтобус влетел в пешеходную зону и выбил из мамы мозги.

Чтобы не слышать криков девочки, отделавшейся чем-то красным, Садко попятился, развернулся и быстро пошел, сам не зная куда. Хоть сам он не знал, да ноги ведали: домой. Устин жил неподалеку, в паре кварталов от перекрестка; начался дождь, и ему даже не пришлось раскрывать зонта. Ежик рыжих волос покрылся каплями, которые нанизывались на иголки, но Устин ничего не почувствовал. Зачем-то он вдруг решил сказаться больным и сегодня вообще не выходить из квартиры. Деловой кейс покачивался в руке, как неспокойная совесть.

Устин Садко обитал в старинном доме эпохи, незнакомой с очередностью. Точнее говоря, какая-то очередность - того или иного сорта - существовала всегда и касалась разных сторон человеческого бытия, но редко предавалась огласке.

«Уж лучше бы сразу назвали сроки», - мрачно мечтал Садко в минуты слабости, но это было в стародавние времена и намертво кануло в прошлое. Однако цыганам, которых вокруг и в самом деле не стало видно, такая сила ясновидения оказалась не по зубам, коронованным золотом. Они так и признались, как на духу.