Чандрагупта

жизнь положит на то, чтобы отомстить за их гибель.

“Но ничего, — усмехнулся про себя Чанакья, — у меня найдется средство усмирить и Ракшаса. Все, что

он замыслит против нас, обернется против него самого. И в конце концов он еще станет первым министром и

верным другом Чандрагупты. Я-то сам всего-навсего брахман, и цель моей жизни — постигнуть суть бытия. Я

не алчу ни власти, ни богатства, я чужд желаний, но одно живет во мне — исполнить клятву и возвести на

престол Паталипутры, сделать властелином империи Магадхи отрока, посланного мне судьбой. И я не совершу

греха. Напротив, будет высшей справедливостью вернуть то, что принадлежит ему по праву рождения. Разве не

справедливо заслуженное возмездие? И разве не заслужил кары тот, кто посмел оскорбить подозрением

благочестивого, образованного и пекущегося о его же благе брахмана; тот кто в ответ на благословение сначала

оказал милость и покровительство, а потом, наслушавшись советов корыстных завистников, взял назад свое

царское слово?”

Как прибой в океане, бились мысли в голове у Чанакьи. Когда под конец он вспомнил об оскорблении,

нанесенном ему при дворе Нандов, живо представились его взору события того дня. Вот он с достоинством

вошел в царский совет и благословил раджу; вот, увидав его горделивую поступь и величественную осанку, все

пандиты смешались и стали бросать на него горящие злобой и завистью взгляды. Чанакья хорошо запомнил

лицо того брахмана, который, когда раджа оказал почет пришельцу, поднялся со своего места и повел коварные

речи, смущая подозрением душу раджи. И раджа пошел на поводу у низких корыстолюбцев! Чанакья запомнил

каждое слово своего проклятия, посланного легковерному радже, — слова эти до сих пор горели в его душе,

точно выжженные огнем. Он запомнил каждый свой шаг, когда, поруганный, покидал государственный совет.

Он снова, как в зеркале, увидел себя: гневного, оскорбленного, пылающего жаждой мщения. И вновь с его уст

слетели слова проклятия:

— Запомни, глупый раджа! Оскорбив благородного и благочестивого брахмана, ты словно наступил на

черную кобру. И теперь эта змея укусит не только тебя, она изведет весь твой род до последнего семени. Это

говорит Вишнушарма — нет, нет, Чанакья. Помнишь ли ты еще это имя? Вишнушарма! Оно вновь обретет

бытие, когда кровью Нандов с него будет смыт позор. Теперь ты понял?

В этот миг Чанакья очнулся: он услышал звук собственного голоса и одновременно шорох чьих-то шагов.

Он спохватился, что его могли услышать, и замер. Должно быть, это встал кто-то из его учеников. Неужели до

их ушей дошло то, что он бормотал здесь? Нет, верно, нет! А то подумают еще, что их наставник помешался от

ненависти и гнева. Надо лечь и уснуть.

Но как уснешь, когда душу терзает жажда мести? До самого рассвета сон так и не пришел к Чанакье. К

утру глаза его покраснели, словно восходящее солнце наполнило их своим кровавым светом. Только раннее

солнце светило кротко и нежно, а глаза Чанакьи сверкали грозным, пугающим блеском.

Гла в а XIII

ЗОЛОТАЯ КОРЗИНКА

С того дня как Чандрагупта поселился у Мурадеви, странное чувство родилось в ее душе. С первого

взгляда на юношу сердце ее было смущено радостью и тревогой. Увидав сына своего брата — красивого, как

бог любви, отважного и исполненного благо родства, она порадовалась всем сердцем, но с каждым разом, глядя

на него, она все чаще вспоминала, что и ее сын, будь он жив сейчас, был бы так же красив, воплощал бы в себе

мужество и добродетель, — и радость ее омрачалась. Представив Чандрагупту радже, она сказала:

— Махараджа, это сын моего брата Прадьюмнадева. Брат и моя мать прислали его ко мне. Если вы

позволите, я оставлю его пожить у себя на недолгий срок.

Не до говорив до конца, Мурадеви вдруг закрыла лицо руками, голос ее прервался, из глаз потекли слезы.

Раджа бросился утешать ее и спрашивать, что у нее за горе, отчего она плачет. Но от его утешений она лишь

разрыдалась еще сильнее и не могла вымолвить ни слова. Раджа привлек ее к себе, ласкал, долго уговаривал и

настойчиво выспрашивал, пока наконец она не сказала:

— Сын арьев! Как могу я говорить о том, о чем мне приказано молчать, что велено навсегда вычеркнуть

из памяти? Махараджа, я могу не говорить об этом, но забыть я не в силах. Если мать забудет своего сына, то

кто же вспомнит о нем? Увидав Чандрагупту, я… мой сын… такой же…

И она опять захлебнулась слезами. Тень омрачила лицо раджи, он горько, но ласково улыбнулся и мягко

пошутил:

— Милая, если ты будешь так горевать при виде Чандрагупты, я ни за что не позволю ему остаться.

Пообещай, что ты все забудешь, только тогда я дам ему позволение Я поклялся, что ты никогда больше не

узнаешь горя, и если его вид вызывает у тебя слезы…

— Нет, нет, — Мурадеви поспешно подняла голову, лежавшую на груди раджи, и вытерла слезы. — Я

справилась уже со своим горем. Чандрагупта невольно задел мою рану, но больше этого не случится. Я прошу

вас разрешить ему остаться здесь на время, как того хочет мой брат.

— На время? — перебил ее Дханананд. — Да пусть живет столько, сколько ты захочешь. Если нужно, я

дам ему власть, пусть вместе с моим Сумальей учится управлять государством. Что, Чандрагупта, ты желаешь

учиться?

Услыхав вопрос, юноша немного смутился, но ответил скромно и достойно:

— Кто в Арьяварте не почтет милость махараджи за счастье для себя?

Раджа Дханананд тотчас отметил изысканность и учтивость его ответа и, оставшись этим доволен,

продолжал:

— Прекрасно! Ты, кажется, искусен в речах. Ты будешь хорошим приятелем моему Сумалье. Погоди, я

пошлю тебя к нему.

— Нет, нет, сын арьев, — вмешалась Мурадеви, — он только сегодня пришел н Паталипутру, не надо