Чайки за кормой (сборник)

В Виллтаун, главный город Пикра, партфункционер и чекист прилетели уже не врагами.

Глава 4

Детство Вовы Красносеева было военным и безрадостным. Когда в кубанскую станицу пришли немцы, ему было четыре года. Знакомство с оккупантами оставило мало хорошего в его воспоминаниях. Однажды случилось так, что маленький Вова стащил у фрица плитку шоколада, но был пойман. С красными ушами и сильной болью пониже спины – там, куда попал кованный немецкий сапог, он, заплаканный, пришел домой. Шоколада он так и не отведал. Вот и получилось, что он с младых ногтей стал ненавидеть фашизм и на собственном опыте понял, что воровать надо с умом.

Красная Армия прогнала солдат Вермахта, и на освобожденной земле вновь возобновили свою работу советские институты власти. Вова подрос и пошел в школу. Став октябренком, он с гордостью носил звезду с еще курчавым вождем в центре. Через пару лет прием в пионеры десятилетний Красносеев и двое его товарищей отметили тем, что стащили у глухой бабки Акулины бутыль с самогоном. Мутный первач был выпит за старым повалившимся сараем. Когда алкоголь возымел свое действие на еще неокрепшие организмы юных пионеров, они пробрались на колхозный двор и завели старенький трактор. Возможно, цели были у них вполне нравственные: вспахать, там, поле, либо отвезти цистерну с молоком на приемный пункт, но вышло по-другому. Тугие рычаги трактора плохо слушались слабых детских рук, и разрушения, причиненные железным конем, впоследствии были определены, как значительные.

У всех троих отобрали красные галстуки и исключили из школы. Родители, не особенно сильные в педагогике, со своей стороны реагируя на данный факт, более напирали на телесные наказания.

С этого трактора жизнь Вовки и не заладилась. Чем больше его били, тем более неисправимым он становился. В то тяжелое послевоенное время родители целыми днями пропадали на работе, и воспитание подростка пришлось перепоручить милиции. А у тех разговор был коротким – в первую ходку Вова пошел уже в шестнадцатилетнем возрасте.

Поскольку натуру имел бойкую, в тюрьме он прижился. Там молодой зек научился многим полезным вещам. После отсидки он мог хорошо драться, вскрывать ногтем замки, хирургически точно залезать в карманы, а также хитрить, «косить» и выкручиваться.

Но второй срок не заставил себя долго ждать. Вова с приятелем ночью забрались в продуктовый магазин и обчистили его полностью. На деньги, вырученные от продажи товаров, они с месяц погуляли. Потом их взяли.

Дали Красносееву много. Чтобы облегчить свое существование и скостить срок, он притворился послушным арестантом и стал посещать библиотеку. Замполит колонии отметил тянущегося к знаниям молодого зека и пригласил к себе на беседу.

Вот с этой самой беседы и перешла жизнь Вовы совсем в другое русло. Замполит был старым большевиком, прошедшим Гражданскую и все последующие войны. Он простыми и доходчивыми словами рассказал Красносееву о Великой Цели и Светлой Жизни. Речи коммуниста смутили молодую душу Вовы. Он под контролем замполита изучил «Капитал» и сраженный железной логикой теоретика, приступил уже самостоятельно к чтению сочинений Ленина.

Покончив с Полным собранием, Красносеев прозрел. Он упал в идеологическую пропасть так глубоко, что выбраться из нее уже не представлялось возможным. Он стал убежденным ленинцем. Но стоит учесть, что помимо глубокой веры, юный зек не сбрасывал со счетов и чисто практический интерес. Во-первых, выйти через полсрока перекованному мазурику было более реально. Во-вторых, Вова имел ум и понимал, что в Стране Советов дороги открыты лишь людям, убежденным в правоте марксистского учения.

Дело дошло до того, что после отсидки, Красносеев поменял себе имя. Теперь он с гордостью именовался Владленом – от ВЛАДимира ЛЕНина.

И пошла жизнь у новообращенного, как в сказке. Его ставили в пример, им гордились. Как же – урка стал человеком социалистической формации! К его счастью, ум у Красносеева был, и ему не составило большого труда всей этой возней вокруг его персоны умело пользоваться.

Ему не было еще и тридцати лет, а он уже был парторгом крупного предприятия. Избирался во всевозможные Советы и комиссии. Жизнь страны по-прежнему оставалась нелегкой, но Владлен Борисович уже ел хлеб с толстым слоем масла. Икра иногда тоже наслаивалась.

Так бы и дожил до глубокой старости коммунист Красносеев, весь труд которого только и состоял в работе глотки, но грянула перестройка. Ее Владлен Борисович встретил очень насторожено. То же, что началось позже, вызвало у него острую неприязнь.

Страна бурлила. Строившаяся десятилетиями система рушилась и летела в тартарары. Граждане, сбитые с толку наивными лозунгами перестройки, меняли свои взгляды, как батарейки в фонарике. Давно киснувшая в болоте застоя политическая жизнь вдруг резко набрала ход. Народ, который выдумал скатерть-самобранку, с детства верящий в то, что щука может исполнять желания, а пролежав 33 года на печи, есть возможность всех победить – этот народ неожиданно проснулся и, отбросив веру в чудеса, все больше и больше стал опираться на собственные силы.

У второго секретаря появилась бессонница. Ночью он шел на кухню, чтобы не слышать спокойное посапывание жены. Там он пил чай, курил и ворошил себе душу размышлениями.

«Когда же это произошло? Когда наши люди, наш честный советский народ превратился в дикое племя жадных варваров? Где же мы недоглядели? Почему все это обрушилось на нашу Великую страну? Обрушилось, как снежная лавина, холодная и беспощадная.

Может быть, когда мы сквозь пальцы смотрели, как наши дети натягивали на себя джинсы, жевали чиклис и прятали пионерские галстуки в портфель, а комсомольские значки в карман? Хотели же как лучше! Пусть молодежь выглядит модно и красиво. А они уже тогда подцепили эту американскую заразу, которую те называют «свобода».

Даже когда появились ларьки, торгующие всяким барахлом, казалось, что партия делает все правильно – легкая промышленность не справлялась с увеличивающимися запросами населения, госторговля была неразворотлива. А потом? Что же началось потом?»

Выпивая пятую чашку, гадостного, недавно появившегося, турецкого чая, Красносеев продолжал рвать себе душу.

«Когда же меня первый раз назвали на улице «господином», а не «товарищем»? В 88-ом или позже? Как упивались собственной крутизной все эти новоявленные господа! А мы, старые партийцы, недоумевали и полагали, что это временные проблемы, как при НЭПе. Думали, что партия разберется, партия справится.

Даже после 91-го, когда все полетело в пропасть, не было у нас, у настоящих коммунистов, паники. Была уверенность, что все наладится. Страна очистится от всякой нечисти и выйдет из этого испытания обновленной…Развелось партий всяких, как клопов в матрасе. Межрегионалы, депутаты народные, демократы и прочая сволочь – все наемники капиталистов. Одни «полозковцы» держались. Да и те, в конце-концов, продались. Сейчас вон жируют, да ламбады танцуют. Гады!»

Так и мерил шагами большую кухню элитного дома, построенного для партноменклатуры, Владлен Борисович до тех пор, пока интересы партии, как он думал, не позвали его в поход.

Глава 5

Пикр был тихим островом. Здешние жители были далеки от политики и без особого шума делали свой маленький бизнес. Очень часто он перерастал в большой, но и в этом случае шумиху не поднимали. Местных банкиров мало заботила идеологическая принадлежность доверяемых им денег. С одинаковой охотой они работали как со средствами близких им по духу капиталистов, так и с финансами социалистических стран.

Красносеев и Оглядкин в урочное время вошли в просторную залу Пикрского Национального банка. Их встретили и отвели в нужный кабинет. Владлен Борисович предъявил необходимые документы и процесс пошел. Менеджер оформлял важные бумаги, Красносеев их подписывал, Оглядкин напряженно хлопал глазами.