Чайки за кормой (сборник)

– На железнодорожный вокзал! – возбужденно крикнул Красносеев, садясь в машину.

Потапыч, подхвативший динамику второго секретаря, плюхнулся на заднее сидение.

Водитель слегка подивившись яростной, как шахтерская забастовка, атаке, осмотрел неожиданных пассажиров и, как приговор, огласил:

– По штуке с каждого!

– Идет! Только поехали быстрее! – рявкнул Красносеев.

Больше шофер голоса не подавал, устремив авто к легкому заработку.

За окнами машины мелькал Прибреженск. По давно не убираемым улицам метался озабоченный народ. Граждане, видимо, полагали, что своими перемещениями они обезопасят себя от тяжелых ударов переходного периода.

На раскладушках, поставленных прямо на тротуарах, лежали в пятый раз перепродаваемые джинсы и куртки, завезенные Красносеевым с Пикра.

– Сколько стоит?

– Прошу пятнадцать.

– Три.

– Э-э-э… Давай!

Вся страна, ставшая одним сплошным базаром, болезненно входила в рынок.

Владлен Борисович презрительно посмотрел на бурлящее, как Первый съезд народных депутатов, торжище и тихо сказал:

– Лучше бы на заводах трудились.

– Чего, Владленушка? – заискивающе спросил Потапыч.

– «Чего, чего», работать надо, а не ваньку валять! – зло крикнул второй секретарь.

Вокзал был недалеко, как и все в небольшом приморском городе, – доехали быстро. Поезд на Москву отправлялся через пять минут, в кассе билеты были.

«Кто за правое дело, тому – зеленая улица!» – удовлетворенно подумал Владлен Борисович.

Глава 9

Тормашкин, кое-как отбившись от необоснованных нападок жены и выпроводив ее из кабинета, устало опустился в кресло. Щеки его пылали, как угли пионерского костра. Было по-мужски стыдно и обидно. Увесистая слеза руководящего работника уже была готова появиться на свет.

– Вот же наградил бог дурой! – в сердцах рубанул он, беря себя в руки.

Многолетние страдания, которые он испытывал от притеснений Анастасии Владимировны, уничтожали его нервы. Григорий Петрович подошел к своему рабочему столу и с нижней полки достал початую бутылку водки «Распутин». Налив половину стакана, он, игнорируя тост и глупые ритуалы, внедрил в себя огненную жидкость.

Водка разлилась по венам, но облегчение почему-то не наступило.

«Паленка, блин!» – подумал первый секретарь, но минуту поразмыслив, понял, что дело не в этом.

– Портфель!!! – дико взревел он.

Огромная воображаемая оса больно укусила его между лопаток.

Обыскав кабинет не менее тщательно, чем сделала бы это следственная бригада МУРа, Тормашкин, у которого буквально на глазах рушилась жизнь, выбежал на улицу.

Гневно размахивая руками и с трудом подбирая слова, он выведал у партийцев, курящих на крыльце, что Красносеев с Матюковым буквально только что поймали машину и поехали в сторону вокзала.

Григорий Петрович, теряя на бегу большие капли пота, устремился в гараж горкома. Еще издали он увидел своего шофера Володю и истошно закричал:

– Заводи!!

Водитель, пораженный картиной мчащегося шефа, запрыгнул в машину и повернул ключ зажигания. Через несколько секунд рядом тяжело плюхнулся Тормашкин.

– На вокзал! – рявкнул первый секретарь.

«Хорошо, что хоть не «на Берлин!», – с облегчением подумал Володя. Он искоса посмотрел на начальника. Вид у того был, как у проигравшего соревнование гиревика – усталый и злой.

– Быстрее, Вова! Быстрее!

Вова, который последний раз видел товарища Тормашкина таким возбужденным лет десять назад, когда городу вручали переходящее Красное знамя, давил на акселератор. Служебная «Волга» неслась по улицам так быстро, как этой ей позволяли ее конструктивные характеристики и мерзко пахнущая мутная жидкость, которую на заправочной станции, видимо, по ошибке, окрестили 76-м бензином.

На вокзал погоня прибыла поздно – состав уже начал набирать ход. В одном из окон купе первый секретарь увидел Красносеева. Тормашкин метался по перрону, словно теннисный мяч по грунтовому корту. Он пытался запрыгнуть в вагон, но проводницы, следуя инструкции, уже закрыли все двери. Зеленая железная змея, весело стуча своими составляющими, выскользнула из рук первого секретаря вместе с приличной суммой денег. Что-либо изменить в печально складывающихся обстоятельствах Тормашкин был не в силах, и это его, мягко говоря, расстраивало.

Там же на перроне Григорий Петрович столкнулся с высоким сутуловатым парнем, имеющим обезьянье лицо. Это был Юра, племянник Тормашкина, обладатель прозвища «Гагарин». Как-то, когда Юра еще учился в начальной школе, учительница сказала ему: «Будешь, Юра, учиться хорошо – станешь героем, как твой знаменитый тезка». «Это кто еще?» – хмуро спросил он. «Космонавт Юрий Гагарин». «Не хочу». «Почему?!» «Он плохо кончил». После этого случая кличка «Гагарин» навсегда заменила ему имя.

Гагарин был коротко острижен и имел за спиной походный баул.

– Гагарин, привет!

– Здравствуй, дядя!

– В поход собрался?

– Пришел.

– А где был?

– На зоне.

– ???

– Откинулся я.

Тормашкин вспомнил, что не видел племянника, с которым мало общался, года два-три.

– Так, так… Значит, ты сейчас, выходит, ничем не занят?

– Выходит, так.

– Отлично! Поехали со мной. Поможешь мне в одном деле.

«Как все неожиданно усложнилось. Тут без помощи мне явно не обойтись», – думал Григорий Петрович.

– А домой?

– Еще успеешь. Садись в машину. Вова, едем на станцию Кудаково – там первая остановка поезда. Только очень, подчеркиваю, очень быстро.

Шофер решил сегодня ничему не удивляться, а молча делать свое дело. Он позволил себе только одно замечание:

– Туда дорога очень плохая.

– Можешь угробить машину, я разрешаю. Но в Кудаково мы должны прибыть раньше поезда!

На заднем сидении устроился гориллообразный Гагарин. Он положил баул на колени и принялся рассматривать быстроменяющийся пейзаж за окном. После колонии даже простое наблюдение за природой приравнивалось для него к просмотру голливудского блокбастера.

В это время на нижней полке купе нервно ерзал Красносеев. Он видел на платформе взъерошенного Тормашкина.

– Устроит погоню. Надо что-то предпринять.

– Кто устроит? Какую, Борисыч, погоню? – робко спросил Потапыч. Он слегка заискивал перед вторым секретарем, желая укрепить свое место в составе экспедиции.

– Тормашкин.

– Григорий Петрович?!

Потапыч так дико взглянул на Красносеева, будто бы напротив него сидел не полновесный член партии, а какой-нибудь Чикатило.