Человек находит себя

— Куда же вы, товарищи? — заволновалась Таня, уже во дворе догоняя Шадрина и девушек-сверловщиц. — Куда же вы? Ведь мы договорились собраться!

— Разбегаться впору, товарищ Озерцова, — угрюмо заявил Шадрин, останавливаясь.

Девушки тоже остановились и ждали. Тане показалось, что в глазах Шадрина она увидела нечто более страшное, нежели досада или сожаление. «Не будет из тебя толку», — как бы говорили они.

Опустив голову, Таня медленно пошла в цех. В конторке сидел один Алексей Соловьев.

— Вот, значит, как, Татьяна Григорьевна, — участливо сказал он. — Разошлись все до единого. Ясен вопрос?

— А вы для чего остались? — с горечью спросила Таня. Она встретила взгляд Алексея и потупилась, но вдруг вскинула голову. — Вы, наверно, думаете про меня: «Вот липовый мастер, даже работать не умеет, а еще инженер!» Думаете ведь, правда? — с обидой проговорила она. — Так я вам скажу, раз уж вы один пришли на это злосчастное собрание. Слушайте меня и — верьте или не верьте! — мне все равно! Я умею работать, я могу! Не первый год на такой работе. Сами видите, кручусь, целый день без отдыха, присесть некогда! Каждую ночь слышу, как вы домой приходите. Все спят давно, а я сижу… Сводки там всякие, наряды… Ни воздухом подышать, ни на реку сходить! Единственный раз только тогда, помните, к Ярцеву зашли, музыкой развеялась немного. Ну хоть бы проблеск, хоть бы чуточку улучшилось что-то! Все хуже и хуже… Люди разговаривать со мной не хотят.

— Вот что, Татьяна Григорьевна, — сказал Алексей, — послушайтесь вы меня, побывайте разок-другой в смене Любченко, он в третьей сейчас, поговорите с ним. Мастер он хороший, и человек с совестью. — Алексей замолчал и, подумав, добавил: — Для пользы дела. Ясен вопрос? В общем, удивляется он сам себе. Вечно его смена была в отстающих, Шпульников тоже не справлялся, а тут… как только смену вам Костылев передал, оба они в полтора раза больше задания делать стали. Помните, я на станции вас встретил, вы еще смеялись насчет «людоедства»? Ясен вопрос?

В дверях цеховой конторки показалось чумазое лицо и сверкнули цыганские глаза Васи Трефелова. В улыбке блеснули его белые зубы.

— Бил свиданья час, не спугнуть бы вас! — с пафосом продекламировал он и рассмеялся.

Алексей сердито сдвинул брови:

— Не можешь без трепотни? — Он обернулся к Тане: —Учтите, картинка может проясниться…

Вечером, собирая удочки и другой рыбачий инвентарь, Алексей слышал, как Таня сказала Варваре Степановне:

— Ночью я уйду в цех, так вы не удивляйтесь, если утром меня не будет дома.

Варвара Степановна насторожилась:

— Алешка вроде «вылечиваться» начал, так хворь-то его на вас, что ли, перекинулась? —В голосе ее была тревога. — На себя поглядели бы, Танечка! У нас в гроб краше кладут.

— Ничего, Варвара Степановна. Надо….

Алексей, уже совсем было собравшийся на рыбалку, услышав этот разговор, почему-то вдруг отставил удочки, и рука его, протянувшаяся за плащом к вешалке, застыла. Он как будто решал: ехать или не ехать. Подумал. И все-таки взял с вешалки плащ, сказал матери:

— Я, мама, к утру вернусь. — Он вышел.

В дверях мастерской показался Иван Филиппович. Подошел к окну.

— Что, Танюша, не везет? — как бы между прочим спросил он, склоняясь над кустиком лимона, ярко зеленевшим на подоконнике.

— Не говорите, Иван Филиппович.

— Это ничего. Я, пока до звуковых секретов дерева добрался, столько добра на дрова перевел, знали бы вы… — Иван Филиппович обломил сухую веточку, повертел ее перед глазами и, выкинув за окошко, снова склонился над кустиком. — Все будет хорошо, вот увидите… Варюша, а как там насчет ужина? — спросил он жену, поворачивая перед собою горшочек с лимоном и все так же внимательно разглядывая листья.

— Что это с тобой? — удивилась Варвара Степановна. — Когда так не дозовешься, а сегодня сам на еду напрашиваешься?

— Работа так подошла, перерыв требуется… А тут, Варюша, на твоем цитрусе опять, между прочим, букашки завелись, надо будет их дустом поперчить. — И снова повернулся к Тане. — Давайте, Танюша, рассудим так. Ежели бы все дела получались гладенько да без хлопот, без переживаний да бессонницы, да без головной боли подчас…

— А головная боль, Танечка, с дедовой болтовни и начинается, — вставила Варвара Степановна, направляясь в кухню. — Садитесь-ка за стол лучше, — добавила она уже из-за двери.

Иван Филиппович уселся за стол, жестом пригласил Таню.

— Короче, после поражения победа ощутимее вдвойне. Что же касается Варюшина замечания, то учтите— женская мудрость начинается…

— Ты вот что, Иван Филиппович, — перебила его супруга, возвращаясь с миской окрошки, — если будешь Таню за столом разговорами донимать, я тебя в сенях кормить буду, а дверь в дом на крючок стану запирать. Понял? — Вооружившись поварешкой, она стала разливать окрошку по тарелкам.

Иван Филиппович подмигнул Тане и показал на поварешку:

— Вот про это самое я и хотел сказать: женская мудрость начинается вот с него, с кухонного предмета, ежели его в правой руке зажмут!

Несмотря на отвратительное настроение, Таня рассмеялась. А Иван Филиппович, как ни в чем не бывало, склонился над тарелкой. Усы его вздрагивали.

— Это что, Иван Филиппович, победа или поражение? — спросила Таня.

— Пока победа, — ответил Иван Филиппович, подвигая к себе солонку. — Поражение будет после, когда вы уйдете. Явления меняются местами. В семейной жизни частенько такое бывает, так что, Танюша, рекомендую: никогда не «женитесь».

4

Ночью, увидев Таню в цехе, Любченко удивился:

— Что это вы, Татьяна Григорьевна, не в свою смену пожаловали? Я бы на вашем месте спал да сны разглядывал.

— А мне вот не спится. Сюда в цех потянуло, хочу перенять ваш опыт.

— Мой опыт?

— Да… А посоветовал мне Соловьев. — И Таня рассказала о причине своего прихода.

— Понятно. — Любченко нахмурился. — Пошли.

Он повел Таню по цеху. Работали все станки. Они наполняли цех спокойным гулом, сухим шелестом стружки. Работа шла ровно: ни суеты, ни бестолковщины…

Таня ходила и завидовала: и цех тот же, и станки те же - ее станки, — только другая, совсем непохожая обстановка. Пока Любченко ходил с Таней, никто не подошел к нему, никто не оторвал: видно было, каждый занят привычной работой.

Из-за шума говорить было трудно, и Любченко с Таней вернулись в цеховую конторку. Они сели у стола! Любченко рассказывал, перекатывая ладонью косточки на счетах, и та обстановка, в которую с первых дней попала Таня, прояснялась все больше и больше.

— Наши-то две смены по одному, по два изделия гонят, а все остатки, все «концы» — все, что мы не успеем закончить, — вам достаются. Да вам еще и свое выполнять надо. Пока Костылев первой сменой сам командовал, «концы» мне доставались, редко когда Шпульникову, ну а теперь… Да вот сами смотрите…