Человек с крестом

— Нет уж, возьмите, отец Василий. Мне такие вещи не по карману покупать. Разговоры пойдут. Зачем это мне?

— Ах ты, господи! Вот ведь незадача какая! Даже не знаешь, с какой стороны к ней подойти…

Мария Ильинична кинула на батюшку хмурый взгляд. У нее вертелся на языке вопрос, ко она не решалась задать его.

— Ну, чего молчишь-то? Спрашивай, коль уж не терпится.

— А зачем вам, батюшка, изобретать какие-то Пути подхода? Дарить, хитрить, улещать. Женились бы на женщине посолидней и жили бы, как все живут. Ведь вам шестьдесят.

— Эх, Марьюшка! — Отец Василий огорченно вздохнул. — Ты же знаешь: взять жену второй раз не имею права по закону божьему.

— Если по закону божьему нельзя жениться официально, — не дала договорить ему Мария Ильинична, — то, выходит, можно вот так? — она указала глазами на ковер. И столько было в этом ее взгляде откровенного гнева и презрения, что лицо Проханова заметно потемнело.

— Скажи, пожалуйста, какие времена пошли. Нет никакого почтения к духовному отцу. А я-то ночами не сплю, с боку на бок поворачиваюсь и молюсь, молюсь во здравие ее. И вот она, благодарность.

Мария Ильинична рассмеялась.

— Уж я-то, батюшка, знаю, отчего вы не спите по ночам. Вам не дают спать стуки-перестуки в окна да в двери….

Проханов сделал вид, что не понял намека.

— Глупа ты, Марьюшка, ох как глупа. Бог-то попадью иметь разрешает, и была она у меня.

— Знаю, что нельзя иметь вторую.

— А спрашивала зачем?

— Потому что непонятно: почему тю законам божеским жену вторую иметь нельзя, а грешить со встречной-поперечной можно?

— Уймись, Марья. Не кощунствуй. Бог тебя накажет за эти твои еретические речи.

— А меня бог и так наказал. Ехать дальше некуда. Одна живу на свете, и каждый может обидеть. Как вы вот, к примеру…

— А ты еще не знаешь, как бог наказует. Не гневи, не гневи его, Марья.

— А он что же, наказует только таких, как я? А вас, батюшка, милует? — Мария Ильинична задохнулась бт слез. — Все для вас, попов. Вам пироги и пышки, а нам синяки и шишки! Где же она, правда? Где же милость богова?

Лицо Марии Ильиничны покрылось пятнами, глаза горели. Проханов, не ожидавший такого разговора, уходил от ее взгляда и не знал, что ответить. Он только бормотал:

— Уймись, Марья, уймись бога ради. Бес в тебя, что ли, вселился?

— А я не хочу униматься. — Мария Ильинична зло рассмеялась, испытывая от этого смеха наслаждение. — Почему я не могу вам правды сказать?

Она опять расхохоталась, но этот смех ее был нездоровым. Наступал кризис, она это чувствовала, но остановиться не могла.

Она все высказала Проханову, что у нее наболело. Голос ее постепенно возвышался, накалялся, и вдруг все сразу оборвалось. Мария Ильинична будто куда-то провалилась…

Очнулась Мария Ильинична глубокой ночью. Она лежала истерзанная, изнемогающая от слабости, жажды и тошноты.

В комнате был полумрак. Мария Ильинична скосила глаза, но никого рядом не увидела. Она подняла голову, собрав для этого все силы, и будто сквозь туман разыскала взглядом Проханова. Он сидел за столом, рвал зубами огромный кусок мяса и что-то бормотал себе под нос. Никогда еще Мария Ильинична не видела его таким пьяным.

Он пил и пил стаканами…

Когда спиртное кончилось, Проханов никак не мог понять, почему в бутылках ничего не осталось. Он ухватился за край стола, поползал по скатерти осоловелыми глазами и сделал попытку поймать графин. Но рука его все время попадала в тарелку с винегретом.

Было смешно и страшно смотреть на этого человека. Наконец ему удалось изловить графин. Он потряс его перед глазами и опрокинул в рот.

Свободной рукой ом потянулся к тарелке с винегретом, набрал полную ладонь и отправил все это в рот. Потом он стал вытирать руки о скатерть. Вытирал долго, будто ритуал выполнял, и наконец удовлетворился.

Следующим этапом был подъем из-за стола. Проханов ухватился за его края, рывком поднялся, но не рассчитал усилий и повалился грудью, на тарелки с закусками.

Все это было бы очень смешно, будь Мария Ильинична сторонним наблюдателем. Но ведь она была близкой с этим человеком и носила под сердцем его ребенка. Он — отец ее ребенка! Она будет всю жизнь зависеть от этого человека. Ей захотелось кричать во весь голос и бить, бить… Бить все подряд, что попадется под руку, бить изо всех сил, до изнеможения!

Она уже хотела вскочить, но в этот момент батюшка повернулся, глянул на кровать, где в бессильной позе разметалась Мария Ильинична, и дыхание у нее приостановилось. Выписывая какие-то сложные вензеля босыми ногами по ковру и что-то бормоча себе, под нос, он устремился к кровати.

Мария Ильинична будто застыла и не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Она только смотрела на него расширившимися зрачками и молча ждала.

Проханов наконец добрался до постели, сел и начал стаскивать с себя рубашку. Но он забыл расстегнуть ворот и никак не мог стащить ее через голову. Рассвирепев, он так рванул рубашку, что потерял равновесие и свалился на ковер. Он долго барахтался на полу и наконец захрапел…

Мария Ильинична боялась шелохнуться, чтобы не привлечь его внимания. Она долго лежала, ни о чем не думая. Потом расплакалась. Плач ее перешел в рыдания.

И вот тогда-то произошло то, о чем пришлось горько и долго жалеть потом.

Муки Марии Ильиничны были так сильны, что казалось, она сейчас умрет. Она вскочила и устремилась к столу. Ей хотелось не думать, ни в коем случае не думать. Мария Ильинична схватила бутылку, вторую, третью, но они были пусты. Только в графине осталось немного водки. Она вылила остатки в стакан, жадно выпила, но хмеля не почувствовала.

Мария Ильинична вспомнила — отец Василий приносил бутылки откуда-то из кухни. Она бросилась в другую комнату, где сразу же заметила в полумраке холодильник. Мария Ильинична распахнула дверцу. Холодильник был забит продуктами. Тут стояли и три бутылки с водкой. Она схватила одну, вторую и, не закрыв дверцы, спотыкаясь, побрела к столу.

…Через час Мария Ильинична уже ничего не помнила и не отдавала себе отчета, что делает.

Глава 11 Открытие Марии Разуваевой

Мария Ильинична ненавидела Проханова и все-таки осталась жить у него. Она часто плакала, но еще чаще, чтобы утолить тоску, прикладывалась к бутылке.

Было очень тревожно на душе, но Мария Ильинична убеждала себя, что здесь она только из-за ребенка. Не будь его, ноги бы ее не осталось в этих хоромах.