Человек с крестом

— Это какая же неприятность? — насторожился отец Василий.

— Ну… видите ли, самоволка; выпили е дружками… Так, знаете, самую малость.

— И что же?

— Так судили меня. Два года, будь здоров, живи богато.

— Отсидели?

— А как же… Сидел как миленький.

— Так, так. А дальше как жили?

— Ну… отпустили, когда срок кончился. Потом я подался в семинарию.

— Так сразу и в семинарию?

— А куда еще? — удивился отец Николай. — В институт бы меня не-приняли.

— Весьма логично…

Проханов помолчал, а потом, бросив косой взгляд на младшего своего коллегу, — спросил приглушенным голосом:

— Давайте на полную откровенность, отец Николай. Ваша неприятность выглядит весьма невинно. А так ли это?

— Ну, что вы, батюшка! — отец Николай даже руками всплеснул возмущенно. — Как так можно!.. Вот вам крест святой, — и он истово перекрестился, глядя на церковь.

Однако Иванин кривил душой, заверяя, что судим за самовольную отлучку. Он говорил правду только в том отношении, что, действительно, после окончания школы был призван в армию. Служить пришлось в Одессе, но эта служба не нравилась Николаю. Баловень семьи, «сметанник», он привык к постоянному вниманию, а тут он из нарядов не выходил за проступки, не совместимые с воинским уставом. Всем он должен подчиняться, а подчиняться Иванин не любил. Друзей в части он не нашел, зато они нашлись в биндюжных закоулках. Его друзья оказались мастерами на все руки, но особенно виртуозно они проявили себя по части мошенничества. В этом искусстве они достигли почти совершенства.

После окончания службы Николай не уехал в колхоз, а остался в городе, где цветут каштаны, где море синеё-синее, хоть оно и зовется Черным, где даже чайки умеют петь под гитару. Николай Иванин рассуждал просто, зачем ему возвращаться в колхоз и «вкалывать» трактористом, когда он тысчонку-другую может приобрести запросто, как говорится, за здорово живешь, тем более, что у него появились такие «братишки», которым море по колено.

Неделю после демобилизации Николай провел у одного из давних своих друзей, с которым познакомился еще солдатом. Звали его Стивой. Николая он привлек усиками, тонкими, как ниточка. Будто кто-то обвел его губы густым черным карандашом. У Стивы было все особенное. Курил он мастерски; сигарета словно приклеивалась к краешкам губ и могла в один момент перелетать из одного края рта в-другой.

А плевал Стива как! Метров на десять от себя попадал точно в круг диаметром в каких-то полметра. И пел Стива на манер Козловского, и танцевал он, и гитарист был первоклассный, уж не говоря о том, как разговаривал с девушками.

Правда, Стива нигде не работал, но жил припеваючи. Денег всегда полно у него, насчет выпить в любое время дня и ночи «пожалуйте», и ходил Стива во всем с иголочки.

Николай, конечно, понимал, что деньги с неба не сыплются, их откуда-то достают, и он выразил желание обучиться искусству легкого приобретения «презренного металла», как восхитительно, «с настоящим парижским прононсом» говорил Стива.

Стива по-приятельски хлопнул по плечу Иванина.

— Быть тебе, Николай, первым из первейших при таком учителе.

Первое «дело», на которое самостоятельно вышел Иванин, было, с точки зрения Стивы, сущей пустяковиной.

…У входа в кассовый зал стоит юноша. Он сжимает в потной руке две или три сторублевки и с отчаянием смотрит на закрытые окошки касс. Диктор объявляет о прибытии поезда «Одесса — Москва».

К юноше подходит высокий широкоплечий человек в полувоенной форме, строго смотрит на страдальца и еще строже спрашивает:

— Пач-чему маладой челавек нос повесил?

Спрашивает строго, а большие черные глаза смеются: не робей, малец! Иль не видишь, что шучу?

— Билет не можу достаты.

— Шось теке? Не гарно… А куды хлопче нде?

— Да у Харькив…

— Так и я же в Харькив. Ну, хлопче, пидвезло тоби. Ладно, можу помогнуть. Тилько так. Двадцать карбованцев за подмогу…

Хлопец не верит в удачу. Но двадцать рублей все-таки жалко. Он торгуется. Сошлись на пятнадцати.

Веселый попутчик устремляется в толпу, бежит к своему хорошему знакомому в кассу за билетом, а хлопец в струну вытянулся, ждет. И вдруг попутчик возвращается.

— А гроши, гроши-то!..

Ну, надо же! О деньгах хлопец и забыл. Берите! Только скорее, поезд подходит…

Попутчик идет прямо в святая святых… Хлопец не знает, что сразу за кассами есть проход, через который и выходит Николай. За пять минут — две с половиной сотни.

«Что ж, и это неплохо», — подбадривает он себя.

Двумя часами позже был пир горой по случаю боевого крещения «младенца» Иванина в полноценного мошенника.

Но особенно запомнилась Николаю «классическая» и, кстати сказать, последняя комбинация.

…На углу улиц, недалеко от порта, где низким мощным басом ревет корабль, стоит «иностранец» — Николай Иванин.

По улице идет не старый человек, во все глаза смотрят на море, на заморские корабли и насмотреться не может.

— Мсье! Синьор! Мистер! — умоляюще произносит «иностранец» на сквернейшем русском языке. — Просим, синьор, помогайт…

Выясняется, что «иностранец» попал в весьма затруднительное положение и хотел бы продать перстень. Алмаз, правда, не очень крупный, однако ж…

Прохожий — он был из Киева — ничего не понимает в драгоценностях. Да и зачем ему?

— Хотите десятку, нет — двадцать рублей… — добреет он. — Не надо мне вашего. Ни к чему оно… — и сует две десятки Иванину.

«Иностранец» возмущен…

О, нет! Синьор напрасно принимает его за нищего. Подаяние он не может принять. Он хочет Просить политического убежища «в Советах», но ему надо расплатиться с командой и чтоб себе осталось. Нет, пусть синьор его не обижает, он не возьмет ни пессо…

Это «пессо» с шикарным произношением «иностранца» Иванина заставляет киевлянина заколебаться. А тут еще подходит элегантно одетая молодая женщина, вмешивается в разговор, сочувствует.

— Надо помочь. Как-никак, гость. Есть у меня знакомый ювелир. Пройдемте к нему, он оценит, скажет — сколько. И вообще… Специалист все же.

Владелец перстня остается на месте: ему неудобно, он в чужой стране, пусть его правильно поймут.

Ювелир живет неподалеку. Они встречаются с ним совершенно «случайно» на лестнице. Ювелир спешит на работу после обеденного перерыва. Его ждет такси, они, наверное, заметили у подъезда.

— Давид Самуилыч! Товарищ Маркензон, прошу вас, оцените, — молодая женщина смущенно протягивает перстень. — Вещь случайная, кто его знает…

«Ювелир», и он же по совместительству Стива, смотрит сквозь очки, поднимает их на лоб и даже вскрикивает изумленно, но, спохватившись, сухо говорит:

— Могу купить, если хотите продать…

— Понимаете, надо не совсем удобно. Скажите, скользко… Во что оцениваете?

«Ювелир» мнется. Он бы дал восемь тысяч.

— Восемь тысяч! — женщина, кажется, ушам своим не верит. — Вы можете подождать?