Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Юль? — Свят поворачивает голову к поймавшей лихорадку пассажирке. — Все будет хорошо.
Ну что сказать?
«Спасибо, парень» — наверное, будет не в удел, но про себя смолчу.
— Он тебя обидел? — я продвигаюсь ближе, активно ерзаю некрупной задницей по мягкому сидению. — Говорю о муже, Юля.
— Я все заслужила!
Ох, чтоб меня черти к ебеням на адские задворки взяли.
— Решила выпить кровь, Смирнова?
С ней раньше не было проблем: ни по детству, ни по отрочеству и юности. Видимо, это расплата нам с чикуитой за то, что горюшка со старшей курочкой не знали. Теперь старательно пожинаем не очень вкусные плоды.
— Я выбрала, отец. К нему не вернусь, — отвечает мне, поглядывая через мое плечо, бросая беглый взгляд на сына.
Не
— На будущее запомни, мое ты солнышко, — громко сглатываю. — Подобным образом, грубым и, чего уж там, дурацким, не ведут себя, тем более с беспокойными родителями. Мы, — опять пересекаюсь зеньками со Святом, — не враги! — заикаюсь и замолкаю, потому как хочу добавить «вам», но все же не решаюсь.
— Сладкий, ты как? — задает внимательный вопрос для сына, я тоже обращаю к мелкому князьку свое лицо.
— Нолмально…
Она… Она такая же, совсем как та, другая. Она, как моя маленькая мать, которая имела охренительные рычаги влияния-давления на мужика, командовавшего когда-то, в прошлой жизни, большим отрядом неугомонных лоботрясов, у каждого из которых был свой непростой анамнез в кармане серого огнеупорного бушлата.
Автомобиль мягко притормаживает перед жирной стоп-линией на светофоре. Водитель глубоко вздыхает и поворачивает голову. Он через окно обозревает обстановку, царящую по левую сторону от него, затем прислоняется лбом к стеклу и пару раз прикладывается костью о тонированное полотно.
— Свят? — несмело шепчет Юля.
— Да? — не оборачиваясь, сосредоточенным затылком отвечает.
— Свят?
— Угу?
— Люблю…
…Когда дочь выбралась из вынужденного банного укрытия, то, потупив взгляд, внезапно предложила всем поужинать, а мне к тому же и переночевать. От последнего, конечно, я бы не отказался, будь у них хоромы побогаче и побольше, а так, мое недолгое пребывание на жалких квадратных метрах, которые выделяет родное государство для отставных военнослужащих, рисковало превратиться в оккупацию жилплощади, где и втроем с большим трудом можно разминуться, не отрицая большого риска встретиться задницами в довольно узком коридоре, по ощущениям и глазомеру рассчитанному на половину взрослого и габаритно небольшого человека. Я уверен, что он, Свят, точно бьет поклоны, когда проходит, например, на кухню. С его-то физиологическими данными, нешироко работая коленями-локтями, в том месте можно только по-пластунски тощей задницей вилять.
Пришлось, конечно же, выпить кофе с каким-то цитрусовым печеньем, выкурить трубку мира и выступить с предложением о том, чтобы всем вернуться к нам, в лесок. Тяжело дискутировать с теми, кто считает себя абсолютно правым по всем позициям и направлениям. Да и по количеству их в два раза больше, но и тут, как говорится, Бог помог. Внук выскочил, как маленький чертенок из чудо-табакерки. Игорь забежал на кухню, шлепая босыми ножками по каменному полу. Князек, подпрыгнув, залез ко мне на шею и, пристроив щечку на моем плече, попискивал от наслаждения. Соскучился малыш…
— Мамочка! Господи! Мамуля! — прижав ко рту тугие кулачки и сильно вытянув шею, скулит Юла.
«Доброе утро, моя любимая жена!» — а я соврал, конечно, когда надменно сообщил, что чика приболела, но истину сказал, когда о нервном напряжении заявил. Заждавшаяся Женька встречает нас на улице, что называется, при полном неудовлетворительном параде: от недосыпа на смуглом личике отсвечивают очевидным безумием сильно воспаленные глаза, лоснящаяся от слез кожа натянута на маленькие кости идеального черепа, как будто бы на барабанный остов, а до безобразия раздутый нос сжирает напрочь испанскую красоту, доставшуюся ей в наследство от наглых вездесущих кабальерос. Ей-богу, до такого состояния я за всю нашу совместную жизнь ее ни разу не довел. Старшая малышка оказалась талантливее своего отца. Смогла, сделала,
преодолела и обогнала. Побила до сей поры неперешибаемый рекорд своего отца. Убежден, что наш развод чикуита мягче преодолевала, чем неземные выкрутасы «романтичной и совсем не ветреной» Юлы.— Не плачь, — Свят осипшим голосом хрипит. — Сладкая, слышишь?
— Простите меня, пожалуйста. Па-по-чка-а-а-а! — Юля громко всхлипывает, а обращение ко мне вдруг жалобно канючит.
— Заканчивай херню молоть! — рявкаю и краем глаза тут же отвлекаюсь на окончательно заснувшего ребенка. — Натворила, а теперь… Ты еще за руку маму подержи, как будто провожая в последний долгий путь. Мы, бл, не умираем, Хулия, а ты уже оплакиваешь. Раньше, твою мать, надо было думать. Чего уставился? — про себя рычу коронное «урод» и повисаю нехорошим взглядом, которым полосую чересчур сосредоточенного на моей персоне Свята. — Не смейте сейчас здесь устраивать обедню и изображать наемных плакальщиц, которым не выдали обещанный аванс. Оба — в дом. Живо и без долгих проигрышей на студеной улице! Она, похоже, с голыми ногами стоит, — теперь присматриваюсь к жене и той одежде, которую она успела натянуть себе на худенькое тело. — И ей, по-видимому, сегодня всыплю. Чике все-таки не дал Бог нужные мозги. А здесь, похоже, все с эксклюзивными приветами.
— Она плачет. Господи! — вопит Юла, пока мы тихим ходом подкатываемся к ступеням.
— Жить будете в твоей комнате. Кровать там что надо, на двоих вполне достаточно. А князь будет у себя. Все! Еще вопросы?
— Папуля… — ее как будто подменили. Дочь обминает кресло, лезет через весь салон с объятиями, бьется в жестких путах своего ремня мелким раненым зверьком, постанывает и сильно-сильно мотает головой. — Я хочу быть счастливой. Очень…
Так будь, ей-богу! Кто мешает? Красов, вероятно? Из разговора на той армейской кухне я понял, что Мудрый не соврал, когда заверил меня в том, что дочь подала заявление на развод. Она волнуется, что Костя не отпустит? Насколько знаю, похожих прецедентов в семейной практике, впрочем, как и в мировой, как будто не было. Рано или поздно наскучившие или уставшие друг от друга разбегались по намеченным и самовольно выбранным свободным сторонам. Я знаю, что на подобное определенно нужно время: и Косте, и Юле, и нам, тут всем собравшимся. Муж заартачится? Значит, судебным образом спокойно разведем!
— Встречай гостей, чикуита, — раскрыв пошире дверь, вещаю из теплого салона. — Выкурил сереньких волчат из их секретного логова. Жень?
Она летит ко мне, перебирая по ступенькам ножками.
— Ты чего? — душит, когда закидывает ручонки мне за шею. — Ты выбьешь из мужа дух, жена…
Чтоб меня, но ведь действительно я не могу дышать!
— Господи! — теперь вторая всплескивает тонкими плетями.
— Сладкий! — вопит родная ложно тихая сирена. — Как ангелочек спит. Дети-дети! — жена проталкивает меня в салон и лезет на мои колени. — Свят! — обхватывает грозного засранца, перекинувшись через водительское кресло, целует гада в обе щеки, непрерывно повторяя. — Ну, как же так? Ну, как же так?
— Женя, я…
Ух ты, а этот наглый хрен, по-моему, теперь не знает, что сказать? Сейчас, наверное, самое то — ввернуть противное «противное»:
«А я же, сука, говорил!»?
— Тетя Женя, успокойтесь, пожалуйста. Ну же, ну же, — только успевает что-то «очень мудрое» сказать, как моя Смирнова перекидывается с объятиями на непослушную дочуру.
— Мамочка! — визжит, скрипит Юла. — Мамуля!
— Детка, детка, детка, — Женька жалит поцелуями непослушного великовозрастного ребенка. — Слава Богу! Я… Я… Я…
— Да-а-а-а! — запрокинув голову, ворчу куда-то в потолок, прошивая грубым зовом крышу стреноженного тормозом автомобиля. — Зальете все тут к ебеням…
Женька прыскает от смеха и тут же забирается неудержимым хохотом — из крайности в другую спешным образом заходит. Вот это верный признак только-только начинающейся истерики. Обхватив ее за талию, оттаскиваю от зарядившей извинения дочери, спиной раскладываю на своей груди и, стиснув зубы, шиплю сухие утешительные слова:
— Перестань, чика. Перестань, слышишь? Хватит, мать…