Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Сволочь! — сгибает в плазменную дугу и без того наэлектризованный воздух.
— О! И снова-здорово? Сейчас мы можем наблюдать, как Юлия Сергеевна включила благородную герлУ. Надо бы напомнить, как ты шипела матерщину, когда выплясывала, — отпускаю край полотенца и кручу под носом той рукой, которая сегодня во всех местах провела пошлые исследования, — вот на этом!
— Не смей меня стыдить и…
Да что ты, «солнышко» — как говорит Сергей Смирнов — и в мыслях даже не было!
— А я стыжу? — пырскаю. — Ты ошибаешься, Юла! Я счастлив. Рад тому, что между нами было. Я мечтал…
— Замолчи! — бьет по вращающейся перед нею кисти. — Прекрати, придурок.
«Ага. Сейчас-сейчас. Разрешите выполнять, товарищ… Кто ты? Что ты?» — да как тебя назвать?
—
— Не была, — упорно отрицает.
С ума свести решила? Я отдаю себе отчет в том, что мы творили с ней. Мне не стыдно! Отнюдь — я даже счастлив. Счастлив от того, что взял ее, что она не сопротивлялась, что помогала, подсказывала, направляла. Уверен, по доброй воле она была со мной.
— Ты галлюцинируешь? — и тут же добивает нехорошей версией.
— Стерва! — незамедлительно шиплю, огрызаясь.
Блядь… А если так?
— Святослав, давай, пожалуйста, забудем обо всем.
Попалась детка. Значит, стопроцентно было! А я опять засомневался в том, что между нами здесь произошло.
— Нет! — как на докладе сообщаю.
— Это ведь ошибка. Я была напугана твоим напором…
Напором? Еще одна издевка, похоже, подвалила.
— Я напирал с просьбой об игрушечном оружии, Смирнова. Не смей, — почти по буквам ей в мозги стучу, — Игорю угождать покупками того, что ему совсем не нужно.
— Хорошо, — быстро соглашается, кивает шустро головой.
— Договорились!
Неплохо бы поцеловаться и закрепить довольно неплохой и крепкий результат.
— А потом ты стал трогать меня.
— И?
Теплее, теплее, теплее… Когда же будет горячо? Что ж такое-то? Тяжело признать, что было хорошо? А главное, необходимо? Необходимо нам обоим!
— Я ошиблась, — повесив нос, бухтит, отставив нижнюю губу. — Очень сильно! Это так неправильно. Понимаешь?
Интересный разговор и обоснования продуманные.
— За ошибки нужно платить, Смирнова. За сказанное отвечать, за то, что натворили… Неплохо бы для начала все признать, а потом…
— Нет, — еще сильнее надувает нижнюю губу. — Я тебя очень прошу.
— Да, Юла. Не проси, Смирнова.
Я заплатил! Пусть и она заплатит…
— Такое больше не повторится, — клянется и несбыточное обещает.
— Слыхала про выражение: «Никогда не говори никогда»? — хмыкаю и осторожно дую ей в лицо.
— Не повторится, Святослав. Услышь меня, пожалуйста, — мотает головой, сжимает кулачки, натягивает руки и бьет себя по бедрам, как будто бы наказывая за несдержанность. — Не будет больше ничего. Это грязь… Это незаконно. Подло, Господи, как же это подло! Почему ты не прекратил все это?
— Температура все же поднимается? Жар накатывает? Вирус забрался к тебе в мозги или ты по умолчанию с тараканьими бациллами была? — снова организовываю ей ширму и еще разочек грозным тоном предлагаю. — Снимай к ебеням все.
«Идиотка!» — такое только про себя шепчу.
— А ты? — кивает на мой облезлый мокрый вид.
— Мне нормально, — хотя кисти рук дрожат как будто их хозяин страдает от стойкого абстинентного синдрома.
Странно, если честно, что с ее отцом в этом направлении существенных проблем не оказалось. С большим трудом верится, что Сергей похмельем не страдает: то ли опыт, то ли есть какой-то собственный секрет.
— Это мерзко. Сука! — ругается, через зубы грубость произносит. — Твою мать! Ты меня принудил, Мудрый. Будь ты проклят…
— А ну-ка, папино ты солнце, рот чем-нибудь заткни! — рявкаю в ответ. — Я тебя заставил? Теперь я девок должен заставлять? По твоему скудоумию, типа изнасиловал, да? В реке? Отвел на глубину и там бедняжку грубо взял. Держал тебя за ноги, шею, пока одной рукой е. ал. Ты думай, когда такое при мне говоришь. Что конкретно гложет: возникший поневоле недотрах — понимаю, Юля, ты ведь шишку между ножек не почувствовала, я тоже сперму внутрь не спустил; наслаждение, которое ты стопудово испытала, когда висела куклой на плече; стыд, который
где-то за спиной скулит или…— Этого не может быть! — вскидывает на меня глаза, в которых читается откровенная мольба. — Скажи…
— Нет!
— Я грязная, да?
— Ты в песке, Смирнова. Неплохо бы, по всем гигиеническим правилам, конечно, — ничего другого не подумай — принять хороший душ. Таблеточки рассасывать не нужно. Просто напоминаю, что нужное тебе, чего уж тут, проникновение, к сожалению, не произошло. Совесть вовремя включилась…
— Ненавижу! — рычит и наконец-таки начинает стягивать мокрые трусы.
Гладкий по бокам лобок с темной дорожкой коротко постриженных волос посередине, дрожащие бедренные складки, сильно напряженные мышцы и поперечный шов внизу впалого живота.
— Аппендицит, Смирнова? — искривляю губы.
— М-м-м, — двумя руками прикрывает неосмотрительно показанное срамное место. — Подними голову, придурок.
— Одевайся, нимфа. Красиво! Просто для справки сообщаю. Набить бы татушечку на это место. Зубки подрисовать, губки и высунутый язычок. Красиво штопано, Смирнова. Просто идеально ровная полосочка, ни к чему не подкопаешься. Супердоктор шил? Были, что ли, непредвиденные осложнения? Довела до перитонита? Не удивлен. Это целиком и полностью в твоем стиле, — задираю нос, щурюсь, высовываю язык, вожу им по губам, кое-что из своих чертогов на свет Божий извлекаю. — Помнишь, как ты пищала, что придется идти на простую консультацию в стоматологию? Не удивлен, что так тебя распанахали, Смирнова. У нормальных людей — три дырочки и все в ажуре, а у тебя тут полноценный разрез. От уха до уха, почти мексиканская улыбка. Знаешь, что это такое? Ходила до последнего, видимо? Что ж твой благородный муженек не проследил и от беды не уберег?
— Замолчи, — всхлипывает, шмыгнув носом, пальцами вытирает нацелившуюся на песок соплю. — Боже мой, какой ты… Жес-то-кий! Ты чужой! Твоя военщина уродует жизнь. Не только бывшему солдату, но и всем, кто с ним рядом находится. А за что? Мне! Мне за что? Ты крушишь мою только выстроившуюся жизнь. Считаешь, что достойно себя ведешь? Юморишь, да? Тебе весело? Строишь из себя рубаху-парня. Похотливую херню воротишь. Ты хоть понимаешь, каково это…
— Ну-ну, как комарик укусил, — ехидничаю, нахально усмехаясь. — Чик-чик и всё!
— Тварь! — вдруг вскидывает на меня лицо, плюется и, выбросив вперед руки, так же, как и Игорь с дедушкой недавно поступил, вцепляется мне в уши и угрожающе шипит. — Большая голова у твоего сына, крупный плод, да неправильное расположение, продолжительный период без вод, он рвал меня, кромсал собой изнутри… Потому что в родовых путях бедненький застрял! Запутался и бился там в безуспешных попытках перевернуться, но ни черта не выходило, зато ребенок душил себя пуповиной, которая еще сильнее обвивала маленькое тельце. Он трудный мальчик, очень непростой ребенок. Он достался мне фонтаном бьющей кровью. Я не могла потужиться нормально. Думала, что это и есть смерть! Ты исчез, а твой сын доканывал меня. Дышала выброшенной на берег полудохлой рыбой и ловила драгоценный воздух, а он там мучился, страдал. Наверное, безмолвно кричал. Вот так! — она по-рыбьи раскрывает рот, хлопая губами несколько раз. — Так же, как и ты, Игорь прятался, сладкий от меня скрывался, он возвращался, наверное, назад, в тепло, туда, где было ему спокойно, и не спешил показываться на свет. Он стал голодать у меня внутри. Это блядские проблемы, Мудрый. Кризис неотвратимо приближался. Я подыхала, а показатели — все эти визжащие датчики, суетящиеся вокруг меня акушеры, засовывающие внутрь пальцы, выворачивающие мне внутренности, захватывающие его шейку, вслепую снимающие с его позвонков упругий пульсирующий канат — не улучшались, хотя изначально все было нормально. Видимо, конституция у меня такая, а может, настроение подкачало. Хотя я лично ставлю на то, — хищно скалится, растягивает губы и сипит, — что задница у меня не как у всех. Что застыл? Что-то еще добавить? Ты высказал предположение, позволил себе остроты, дал рекомендации… Я с выбором определилась. На этом месте я набью простое пожелание: