Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Я люблю Костю, Святослав.
Нельзя любить двоих!
— Ложь! Специально это говоришь. Я… — обхожу Юлу и становлюсь прямо перед ней, лицом к лицу, — через многое прошел.
— Твой выбор сознательный, Святослав. Ты кадровый военный, приведен к присяге. Мой дедушка — пожарный, полковник, начальник самой лучшей в городе пожарной части. Мы с детства знаем, что такое долг, честь, чертова обязанность. Мой отец воспитывает будущих пожарных. Он тоже аттестован…
— Я не откажусь, Юла, — настаиваю на своем.
— Помнишь, как я умоляла тебя остаться, быть всегда со мной, найти свое призвание здесь, как ты говоришь,
— … — подбородком указываю, что к неприятным всполохам из прошлого давно готов.
— Я жалкая!
— Не было такого, — отрицаю. — Это ложь!
— Скучная!
— Я такого не говорил. Юль, что с тобой?
— Тю-ти пу-ти…
— Зачем ты придумываешь? Наговариваешь?
«Зачем ты врешь?» — насупив брови, заняв стойку для стремительного нападения, налитыми кровью глазами ей, не проронив ни слова, надсаживаю грудь, бессловесно свой вопрос кричу.
— Я искала тебя, Свят. Тебя! Я всю жизнь тебя ищу. А найдя, жду. Дождавшись, получаю хлесткие затрещины о том, что нет во мне великой идеи, что я… Я глупая, потому что не осознаю всего, что в гадском мире происходит. Да! — зеркально копирует меня, занимает то же положение, таращится, не отводит глаз, дергает руками, убирает от лица осенней свежестью накинутые завитые локоны. — Война не для меня, Святослав. Я мать! Сынишка полностью зависит от меня. Он сильный и слабый. Все, черт побери, одновременно. Ему нужен мир, покой, любовь…
— Я здесь! — развожу руки. — Здесь! Вот он я! Ты нашла, я больше не уйду. Я живой, Юлька. Прости, прости, прости, что пропал, что исчез, что попал в херню, на которую не рассчитывал. Я спешил к тебе, к вам, — тут же исправляюсь. — Пойми, пожалуйста, это долг…
— Ему нужна семья, — она не слушает и, конечно же, ни хера не понимает. — Долг — семья, Мудрый! Мужчина обязан заботиться о своей семье, а не колесить по миру, наводя порядок там, где его об этом не просили. Мы обсуждали это. Ни черта не изменилось. Я по-прежнему считаю, черт возьми, я убеждена, настаиваю на этом, кричу, а ты… Глухой! Как, впрочем, и всегда. Что изменилось? Что изменилось с того момента, как мы побултыхались в этой луже?
Так это теперь называется? Я все иначе понимаю!
— Нам было хорошо. Зачем ты опошляешь?
— Кончил?
— Юля! — настораживаюсь, голосом ее предупреждаю о том, что это скользкий лед, нельзя скользить без защиты — без пластикового шлема на башке.
— Мне было хорошо. Это ведь ты хотел услышать?
— Нет!
— На этом все!
Для этого — чтобы сказать «на этом, Святик, все» — она забралась в эту глушь? Приперлась, притарабанила ребенка, устроила прием на речке, позволила себя любить. Все это для того, чтобы сообщить, что между нами все закончилось, что я чертова пропажа, о которой она больше не думает и не вспоминает. Она смирилась с тем, что сгинуло, а воскрешение из мертвых…
— Это не по мне! Я не смогу обманывать мужа. Я уже чувствую себя падалью. Озабоченной сучкой, которую стоит только пальцем бывшему поманить.
— Бывшему? — шурюсь, но все еще слежу за приближающимся к нам Сергеем.
— Да.
— А настоящее что, разреши спросить.
—
Моя семья — мой муж и наш сын.Мой! Мой сын и моя жена… Я раздавлю их, если по-хорошему Юла не понимает.
Я угроблю…
Я расправлюсь…
Я рассчитаюсь…
Сочтусь…
С чистой тварью поквитаюсь!
— Этот Костя? — выкрикиваю имя пидора. — Костя твоя семья? Твоя вынужденная находка? Он подмена, он, сука, должен в сторону отойти. Его ты так самозабвенно искала, когда меня надолго потеряла? Так я нашелся! Юля-я-я, пожалуйста, давай начнем сначала, — последнее скулю. — Я хочу…
— Прекрати, — пытается опустить мои широко расставленные в стороны клешни. — Хватит!
— Я не намерен сдаваться, Мудрая.
— Красова! — хрипит. — Я Красова. Он не отпустит меня.
— Я его убью! — сквозь зубы угрозу ей шепчу. — Разорву вот этими руками, — киваю на свои ладони. — Мудила не туда залез…
— Он не отпустит, потому что я не захочу уйти.
Сергей подходит к Юле со спины. Уложив свои руки ей на плечи, бережно разворачивает, обращает дочь лицом к себе, несколько секунд внимательно рассматривает, будто бы родственный штрихкод читает, удостоверившись в наименовании «живого несговорчивого товара», подтягивает и плотно прижимает.
— Тшш, солнышко, — баюкая, ей тихо говорит, а мне шипит сквозь зубы. — Свят, прекрати.
Топчусь на месте, танцую бешеную джигу, поднимаю носками охладившийся песок, дрожу от того, что все еще в мокрые штаны и футболку одет, нервничаю. От мировой, е. ать, несправедливости в мирной жизни за ни за что охреневаю!
— Я не исчезну, — повторяю, исподлобья тараня взглядом Сергея и Юлу. — Пожалуйста, — еле двигаю губами. — Юля, послушай… Сергей!
Мне кажется, где-то близко, очень рядом раздается топот мелких шустрых ножек. Так и есть! Сын гарцует по траве. Он присаживается за кустик, прячется, неумело маскируется, а вытянув тоненькую шею, выглядывает из-за до конца не облетевшей что-то шелестящей ему в ушко оранжевой листвы. Прицеливается, щурит глазик, выставляет руку, в которой я вижу все тот же игрушечный пистолет. Игорь что-то шепчет, словно с кем-то важным по невидимой рации общается, затем ложится на живот и, пару раз перекатившись, подбирается к невысокому холму.
«Он в войну играет» — Юлины стегающие мою спину резкие слова!
— Я тебя ищу! Моя очередь, Юла, — перевожу свой взгляд на спину, по которой Смирнов монотонно водит крупными ладонями. Он успокаивает старшую дочь, которой я, как навсегда к боям приговоренный, сообщаю о намерениях, наплевав на то, что невозможно, неправильно, противно обстоятельствам, противоестественно и, вероятно, аморально. — Я буду искать везде… Я!
Сын подбегает к нам, но останавливается в точности передо мной. Вынужденно преклоняю никогда до сих пор добровольно несгибающиеся колени и подаюсь к нему вперед:
— Сладкий, прости меня.
Мальчишка поднимает правую ручонку и приставляет к моему лбу черный и холодный ствол. Это пистолет!
— Сдавайся, Свят! Я тебя поймал.
Таращусь мертвым взглядом…
«Суки наступают…».
«Их очень много…».
«Целей слишком много — я здесь уже один…».
«Сдавайся!» — орет, который у них, по-видимому, добровольно избранный походный командир.
— Сдавайся, цюдисе! — пищит приказ малыш.
Смаргиваю…
Сглатываю…
Давлюсь…