Chercher l'amour… Тебя ищу

— Какой же ты…

— Поговори со мной, — не реагирую на ее слова. — Просто поговори. Спокойно, с улыбкой, со слезами, с шутками или подколами. Предлагаю ослабить хватку. Юль, так ведь можно челюсть свернуть.

— Не надоело? — грубо огрызается.

— Нет.

— Не с кем, видимо, разговаривать? Заискиваешь? Клянчишь ласку и внимание? Ничем не смогу помочь. А как же эта Леся?

Отличное начало! Она то ли ехидничает, заводится и неприкрыто злится, то ли ревнует и размечает территорию, мол:

«Это все мое, чужие больше здесь не ходят, Святослав».

— Я хочу поговорить с тобой. А ты зачем-то цепляешь к нам чужого человека.

— Боже-Боже! — запустив руки себе в волосы, взъерошивает их, расчесывая и без того взлохмаченный пучок. — Хм-хм, ну что тебе сказать такого, чтобы ты отстал…

— Перестань. Этот вампиризм и грубость тебе совершенно не идут. Я помню другую Юлию Смирнову.

— Наверное, потому что я Красова, Мудрый. Стиль несколько преобразился, а сама носительница всех побрякушек приобрела такой вот сучий флер. А знаешь, что? — сильно задирает нос и до смертельной бледности поджимает губы.

— Нет, не знаю.

— Надоело это все. Я, может быть, стараюсь побыстрее отделаться от всего этого. Забыть, как страшный сон, и продолжать движение вперед, а ты сам не живешь, и другим мешаешь. Хотел фамилию для сына? Я ведь согласилась. Никто не знает, чего мне это будет стоить.

— Мне тоже, — влезаю в слишком эмоциональный женский монолог. — Тоже надоело слушать, как ты упираешься, как поносишь на чем свет стоит все то, что было хорошего, как вырываешь с корнем из памяти эпизоды с моим участием, как отнекиваешься от чувств, как строишь из себя благочестивую жену, которая чтит супружеский долг и честь, при этом…

— Не можешь не перебивать, да? Решил напомнить?

— Не могу. И да! Решил напомнить. Ты ведь не призналась муженьку? Не сказала Котеньке, как провела один погожий день на той старой речке? Под носом у своих родителей ты была со мной и ни черта тебя в тот момент не смущало. Наверное, простила все? Потом, правда, внезапно горечь заступила. Там я сам, конечно, виноват.

А настроение, е. ать, меняется, как ветер в нашей ровной местности. Только вроде было все спокойно, как на тебе — сносящий с ног ураган, суровая пурга, звенящая по перепонкам гололедица молниеносно раздувают щеки, разрывая собственные ноздри, разнося все то, что не пришпилено, по разным плоскостям.

— Что? Что я должна была сказать?

— О том, что было, — убавляю звук и пришепетываю. — Помнишь?

— Зачем?

— Это правильно, верно, разумно, — погромче и увереннее обоснование преподношу. — Ты врешь любимому муженьку.

— Замолчи!

Она ровняется со мной, окидывает весьма пренебрежительным взглядом весь образ и мою фигуру, как будто что-то там прикидывает, где-то сильно выступающее подгибает, что-то подрезает, к чему-то что-то нарочно подгоняет, а удовлетворившись результатом, немного отклоняется, чтобы на свое творение со стороны непринужденно посмотреть.

— Это ведь шантаж, Мудрый?

— Господь с тобой, — округляю бельма.

— Не сказала и не скажу. Это не то, чем стоит женщине гордиться.

— Тебе лучше знать. Как думаешь, а пидор что-то чувствует? Понимает, что это все из-за жалости. Ваша «сюпрюжеская» жизнь — сплошной обман. Такой себе законный фиктивный брак. Юлька, остановись, пока не стало поздно.

— Замолчи!

— Блин, блин, наверное, ошибся. Из-за благодарности. Из чувства долбаной признательности. Или потому, что ты внезапно потеряла гордость. Вот! — рукой указываю на пространство между нами, пальцами поглядываю в пол. — Возьми, подними ее. Не твоя ли?

— Он не пидор! — почти наскакивает на меня. — А ты… Ты… — да ее сейчас родимец хватит. — Солдафонский хам!

Странная и чрезвычайно неоднозначная картина. По крайней мере то, что происходит, со стороны, наверное, просматривается именно так. Женщина, красивая, немного обстоятельствами расстроенная, с влажными и покрасневшими глазами, излишне эмоциональная, очень стройная, практически субтильная, с безобразно пузырящейся пеной у идеального рта, подпрыгивает возле здорового козла в попытках что-то доказать и даже опровергнуть, снять с себя ответственность и переложить вину на плечи этого же мудака. Чего всем этим она, несчастная, собирается добиться? Куда, черт возьми, необдуманно метит? На что настроилась? А главное, к чему все эти прыжки, подскоки, выпады, рывки и недоразвитые нападения могут привести, если вдруг типа жертва задумается на одну секундочку о том, как дать ей сдачи и остудить не абы какое рвение?

— Как ты здесь оказалась? — иду наперерез.

— Не твое дело.

— И все же?

— Сказала, не твое дело.

— Тебе Леся сообщила, что я…

— Все по-прежнему крутится вокруг тебя, Мудрый? — перебивает со смешком.

— Из тысячи специалистов, практикующих в нашем городе, ты остановила свой выбор на Шепелевой? Это твоя легенда? Разочарую, потому как не поверю, а значит, выдумывай еще.

— Она предложила свою помощь еще там, у Суворовых. Я беспокоилась о сыне, поэтому не стала отказываться, — пожимает плечами. — С чего бы?

— Вы, что ли, подружились? — а я язвлю и пошло передергиваю.

— Я не отказываюсь от услуг таких специалистов. Еще раз повторить?

— Жизнь, видимо, тяжелая? — поднимаю верхнюю губу, демонстративно оскаливаю зубы. — Не знаешь, к кому податься? К нелюбимому мужу или к тому, на кого — любя, Юла, любя — сильно точишь зуб?

— Я тебя сейчас ударю! — она действительно замахивается, заносит руку, почти расчесывает неосторожно собственную бровь. — Замолчи! Немедленно заткнись. Я в клочья разорву тебе лицо.

— Рви! — подаюсь к ней тем, во что она так обстоятельно и с ненавистью метит. — Рви, только не строй из себя благородную девицу, которая заряжает про домострой и супружеские обязанности. Семья святое, Юля. С этим фактом не стану спорить. Но только ты, скуля, со мной кончая, всю святость жизни с Котей опошлила. Всего один разок, но этого, — ехидно провоцирую, выставляя нагло подбородок, — вполне хватило. Попробуй, папино солнышко, поговорить с мудаком о том, что это было умопомрачением, например. Меркурий там или еще какая херня не так по орбите пробежали. Возможно, месячные не вовремя в трусяшки подвалили или гормональный сбой произошел. Еще можно о «по пьяни» завернуть. Говорят, работает. Но знаешь, что? Если бы моя женщина сказала об этом, я бы…

— Разорву! — шипит.

— … отпустил ее! Она не ошиблась, просто эта жизнь, эта сказка, в которую она по моей милости попала, ей по образу не подходит. В народе говорят, что не судьба со мной. Я не тот. Не герой ее романа. Мои алые паруса или гранатовый браслет не для нее. Я не стал бы, Юля, мучить и себя, и ее, настойчиво выстраивая «крепкую» ячейку общества. Измена, — громко хмыкаю, — а ведь это была она, не должна быть прощена. От нее нужно избавиться. Вырвать с корнем! Потом желательно забыть, простить, перешагнуть, но ни в коем случае не давать второй, третий, десятый, сотый шанс на обманчивое счастье. Его не будет, потому что между вами всегда будет стоять факт твоего предательства, Смирнова. Это чистейшее предательство, Красова Юлия Сергеевна! — теперь намеренно надавливаю на настоящую фамилию. — Ты предала того, кому клялась хранить верность. Если он мужик, то никогда не простит. Сейчас могу поведать, почему так вышло. Готова?