Через время, через океан

– Куда – к вам? Домой?

– Зачем же домой? В Дом искусств, я здесь. Но только обязательно приходите одна. И никому не говорите, что поехали ко мне... Вообще никому – поняли?..

– Да кому же я могу сказать... – начала Надя.

Но Магда ее не дослушала, быстро, понизив голос, произнесла:

– Все, больше не могу говорить.

И в трубке запищали короткие гудки.

А Надя, обхватив голову руками, села на постели. Ох, настоящее хмурое утро... В глазах щиплет, во рту, спасибо вчерашним коктейлям и джину, противный привкус. И еще почему-то подступает тревога. Хочется вскочить с кровати и бежать, бежать. Прочь из дома, куда угодно. Но с чего бы?

– Родя, – требовательно выкрикнула Надя. – Проверь. В доме чужой?

Таксик Родион, конечно, не защитник, но собака охотничья. Посторонних чует за милю. Однако пес лишь вскинул сонную башку, лениво повел носом и снова задремал. Значит, в квартире все чисто. Но отчего же на душе так нехорошо?..

И Надя даже кофе пить не стала. Быстро почистила зубы, оделась и выскочила на улицу, под теплый и явно недолгий летний дождик. Никакого такси, конечно, ловить не стала – самый час пик, в пробку встанешь часа на два. Поехала на метро. Добралась до Дома искусств быстро, за сорок минут. Ох, до чего же симпатичный особнячок! Сейчас, летним утром, он смотрелся особенно выигрышно – трехэтажный, со свежей штукатуркой, с фонтанчиком у входа, укутанный тенью лип...

Пожилой вахтер, которого она отвлекла от кроссворда, посмотрел на нее с удивлением, но тем не менее улыбнулся:

– К кому вы, ранняя пташка?

– К Магде Францевне.

– Думаете, зарплату даст? – подмигнул старик. – Сегодня не обещала.

– Да нет. Зарплату я получаю совсем в другом месте, – пробормотала Надя.

Тревога, подкравшаяся к ней еще дома, никак не отступала. Вдруг показалось: за спиной стоит Влад, и в руке его, кажется, нож...

Она резко обернулась. Никого, конечно. Вообще никого – люди искусства просыпаются куда позднее. По улице только торопливо шагают клерки, сигналят измученные утренним трафиком машины.

И опять привиделось: от Дома искусств, нарушая все правила, отворачивает и скрывается в переулке темно-синий «Ниссан Мурано». Точно такой же, на каком ее катал Влад...

Да что за наваждение! Но проверить не помешает.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась она к вахтеру. – А к Магде Францевне сегодня кто-нибудь уже приходил?

– Почему вы спрашиваете? – насторожился старик.

– Да вроде машину увидела. Нашего общего знакомого, – не стала ничего придумывать Надя.

– А ваш знакомый – он ездит на таком огромном розовом «Линкольне»? – ухмыльнулся старик.

– С чего вы взяли?

– Да потому что в Москве «Линкольн» такой один, – авторитетно ответил тот. – А всех остальных машин – десятки, сотни и тысячи. Даже «Бентли», знаете ли, минимум штук двадцать. Показалось вам, милая. Машин я сегодня еще не пропускал. Они ведь сначала должны у меня пропуск взять, чтоб во двор въехать...

«Или не въезжать во двор, чтоб не светиться, – мелькнуло у Нади. – Господи, да чего я панику поднимаю? У Магды наверняка какая-то очередная бредовая идея...»

И она спросила вахтера:

– А куда мне идти?

– Второй этаж, седьмой кабинет, лестница здесь, – с готовностью показал старик.

И пока поднималась в кабинет Магды Францевны, Надя убеждала себя: все ее тревоги – полная чушь. ПМС, наверно, по времени похоже.

А когда распахнула тяжелую, по виду из дуба, дверь с солидной золотой табличкой «М.Ф. Трушевская, главный бухгалтер», то с ее губ сам собою сорвался крик. Потому что первое, что она увидела, войдя в кабинет, – откинувшаяся в кресле фигура и остановившийся, уставленный в потолок взгляд. Взгляд мертвой Магды.

* * *

...Что было дальше – и не воспроизведешь, не вспомнишь. Одни обрывки. Ускользающие. Как в детстве, когда она тщетно пыталась лепить из пластилина хоть фигурку, хоть домик, а получалось нечто расплывчатое и неопределенное.

И сейчас Надя запомнила только отдельные штрихи. Яркий свет, резкие звуки. Жесткие вопросы быстро подъехавших милицейских. Свои собственные испуганные ответы. Да, она была знакома с покойной. Нет, отношения не дружеские. И не деловые. И не враги... Снова пластилин. Не объяснить никак, не вылепить – что же их связывало с Магдой?.. Но Надя смогла взять себя в руки. Рассказала и про запрос в прокуратуру, который она подписала по просьбе умершей. И про Магдин утренний истеричный звонок... Дальше, конечно, последовали требовательные вопросы: «Почему вы согласились подписать этот документ? У вас были основания подозревать господина Баченко?»

И Надя, путаясь в липких, пластилиновых словах, кое-как объяснила, что никаких определенных фактов у нее нет. Подозрительно просто, когда старуха завещает все свое богатство совершенно постороннему человеку... И они ж этим документом Баченко не обвиняли – просто проверить его просили...

– А что потерпевшая хотела вам сказать сегодня? – наседали на нее.

Когда же Надя начала лепетать, что не знает, погибшая сказала, что разговор не телефонный, смотрели подозрительно, с сомнением... Но все-таки никаких серьезных претензий не предъявили. И, к счастью, даже не спрашивали – виделась ли она в последние дни с тем же Баченко или с Владом... Про Влада вообще ни единого вопроса не задали.

«А вахтер, наверно, расскажет, – колыхалось где-то совсем в глубине подсознания. – Что я будто бы видела у Дома искусств машину нашего с Магдой общего знакомого. Прицепятся: что за общий знакомый? И точно ли его машина? Что тогда отвечать?.. Влад – он, конечно, негодяй, но подставлять его тоже подло. Тем более что я ничего наверняка и не видела... Прав вахтер – «Ниссанов» в Москве много...»

Но, похоже, страж об их разговоре даже не вспомнил. А когда Надя уже уходила – подавленная, запуганная, со все нараставшей головной болью, – то услышала из-за неплотно прикрытой двери одного из кабинетов горячие уверения старика, похоже, обращенные к кому-то из милицейских:

– Он, он это был, Егор. Определенно он. В половине восьмого пришел, я еще спросил его, чего так рано... Мы же его теперь все тут знаем – с тех пор, как он Лидочкины дела взялся вести.

Надя, немедленно забыв про головную боль, остановилась.

А вахтер продолжал:

– И опознать могу, и в лицо ему сказать, если отпираться станет. В семь тридцать две явился. Важный такой, не подступись – на-аследник! Я поздоровался с ним, вопрос задал, а он даже головы кочан не повернул. И, знаете, что меня еще удивило? Пьяный Егорка был, сильно пьяный. Хотя прежде за ним никогда такого не замечал.

«Вот это да!» – замерла Митрофанова.

И тихонечко, чтоб не начали орать, что она следственному процессу мешает, пошла прочь.

* * *

Домой Надя вернулась около часа дня. Едва двери лифта на ее этаже распахнулись, увидела: под дверью квартиры ее дожидается букет. Огромный и очень необычный – целая россыпь тюльпанов. Белые, розовые, лиловые, желтые, черные со светлыми прожилками и не виданные прежде голубые. Пестрота необычайная, но по-своему красиво – будто фейерверк в унылом, крашенном серой краской подъезде вспыхнул...