Чёрный лёд, белые лилии

Со сном дело обстояло чуть хуже, особенно в последние дни. На смену дождливому апрелю пришёл сухой и безветренный май. О наступлении открыто не говорили, но ждали, чувствовали его каждой клеточкой, а потому готовились. Дни и ночь напролёт Таня вместе с девчонками рыла укрепления, стирая ладони в кровь, таскала какие-то бесконечные ящики, готовила себе позиции. Таня благодарила Бога, если ей удавалось поспать хотя бы часа четыре. Сначала было ужасно тяжело: веки слипались, ноги просто не двигались, голова гудела, но к маю она привыкла, вместо сонливости ощущая лишь какую-то постоянную лёгкость во всём теле.

А вот невозможность помыться сводила её с ума, особенно первые дни.

Началось всё с того, что прекрасным ясным вечером Машка, расчёсываясь обломком какого-то гребешка, обнаружила у себя вшей. За ней — Валера, потом Надя, а потом и Таня. Рут над их причитаниями и слезами только посмеялась. Сказала постричься, если не жалко, а если жалко — можно и так ходить. Мол, всё равно вывести их в таких условиях невозможно.

Машка сразу же отрезала надоевшие ей волосы по уши. Валера, Надя и Настя Бондарчук продержались чуть дольше. Таня пока не сдавалась, каждый день со слезами распутывая клубок длинных, густых, свалявшихся волос. По утрам (или когда было время) она тщательно заплетала тугую косу, сворачивала её в пучок, прятала под кепку, но за день волосы всё равно собирали в себя всевозможные листики, травинки, камешки, и каждое расчёсывание обращалось в пытку.

В середине апреля зарядили непрекращающиеся дожди. Все вокруг ходили грязные, потные, в непросыхающей вонючей одежде. В окопах временами мутная вода доходила до голени, забираясь в берцы.

И во время всего этого — непрерывная, изнуряющая работа, окопы, окопы, окопы, бесконечная земля, нескончаемые, оглушающие канонады, грязь, голод, холод, сотни серых, усталых, измученных, небритых лиц вокруг.

Таня думала, что умрёт — или по крайней мере сойдёт с ума.

Но наступил май, вода высохла, горячее солнце подсушило землю, Таня с девчонками и Рут по очереди съездили в девяносто шестую дивизию, километров за сорок от них. Помылись в грязной речке, которая показалась Тане раем, и жизнь как-то наладилась.

— Как хотела меня мать ой да за первого отдать, а тот первый — он да неверный, ой не отдай меня мать! — голосила Машка, шагавшая слева.

На лес и поле опускался тихий, безветренный майский вечер, окутывал низины и невысокие кустики сизым туманом. Деревья не шевелились, но воздух, сыроватый, мутный, то и дело вздрагивал от то приближающихся, то отдаляющихся выстрелов и разрывов. Изредка, когда снаряды ухали совсем уж близко, судорожно колыхались тонкие стволы берёз и осин, дрожали на них светло-салатовые, едва проклюнувшиеся листочки.

Девушки шли быстро, от выстрелов не вздрагивали, только изредка беспокойно поднимали глаза на темнеющее, всё в красных закатных сполохах, небо. Хотели добраться до темноты.

— Как хотела меня мать да за другого отдать, а тот другий ходит до подруги, ой не отдай меня мать!

— На нас сейчас вся разведка вражеская выйдет, — проворчала Таня, беспокойно оглядываясь на тянущийся по правую руку тёмный лес. — Можешь ты потише петь?

— Как хотела меня мать да за третьего отдать, а тот третий — что в поле ветер, ой не отдай меня мать! — во всю силу лёгких провопила Машка, перевесила винтовку с левого плеча на правое и засмеялась: — И-и, как какая тут разведка!

— Слава Богу, если наша, — Таня ещё раз покосилась в сторону леса.

— Да успокойся ты, придём уже сейчас. Вот придём, поедим, печку затопим, спать ляжем, — мечтательно улыбнулась Машка. — Ещё раз поедим потом. Ой, — вдруг весело взвизгнула она, махнула рукой и пустилась вприсядку, — ой, как хотела меня мать да за четвёртого отдать, ан четвёртый — ни живой ни мёртвый, ой не отдай меня мать!

С одиноко раскинувшей ещё голые ветви осинки взлетела сорока.

— Есть конец у этой песни? — спросила Таня, не в силах сдержать улыбку. — Сколько там женихов будет?

— Пятый — пьяница проклятый, шостый — мал да не дорослый, — засмеялась Маша.

— А седьмой?

— А тот сёмый, пригожий да весёлый!

— Ну, слава Богу!

— А тот сёмый, пригожий да весёлый, да не хотел он меня брать, — захохотала она, наконец закончив странный танец, и пошла рядом с Таней. — Ой, Таня, дашь ты мне свою фенечку на завтра? Когда мы пойдём на задание?

Таня нахмурилась, рассматривая сине-зелёную пыльную полосочку на левой руке — Сашкин подарок.

— Зачем тебе?

— Она же счастливая! — затараторила Машка, и глаза её загорелись. — Вот ты её носишь-носишь, и ничего с тобой не случается!

— Да и с тобой ничего не случается, — резонно заметила Таня.

— Да нет! Я всё время куда-нибудь да угожу, то поскользнусь, то в яму какую наступлю, — сказала Маша и тут же, будто в подтверждение своих слов, споткнулась о какую-то корягу, едва не полетев на землю. — А тебе она всё равно не нужна.

— Почему это не нужна? — улыбнулась Таня, с радостью различая впереди знакомые очертания кривеньких кустиков — хорошо замаскированных орудий батареи Черных. Слава Богу, значит, почти пришли.

Шли с передовой. Целый день ползали по траншее, выбирали позиции, подготавливали их. В случае наступления им обязательно нужна будет позиция, защищённая, невидимая, удобная, и причём не одна: после двух-трёх удачных выстрелов надо её менять, иначе рискуешь стать жертвой вражеского снайпера или артиллерии. А ещё — позиции наблюдения, безопасные пути отхода. Словом, работы было хоть отбавляй, и Таня с четырёх часов утра ползала по высохшей земле, копала, наблюдала.

Иногда осторожно выглядывала из-за неровного края траншеи. Смотрела, щурилась, пристально разглядывала американскую передовую в прицел СВД. Утренний туман спадал, расплывчатый серый горизонт светлел, мутные очертания приобретали чёткую форму. В шестистах метрах Таня явно различала верхушки реденьких низкорослых деревьев и волнистую, неровную линию вражеского переднего края.

Странно. Будто никого и ничего нет. Повсюду замерла спокойная предрассветная тишина, даже птицы ещё не пели. На секунду Тане подумалось: нет никакой войны. Вон сплющенное болотце, вон оголённая рощица, вон какие-то развалины — где же тут война-то? Только вдруг в американском окопе мелькнула, заставив Таню вздрогнуть, зелёная каска. Мелькнула и скрылась.

И странно было ей сознавать, что это тихое, пустынное место полно людей, готовых убить друг друга. Вон там, на десять часов, виднеется вовсе не холмик — это, должно быть, вражеская землянка; дальше — совсем не куст, а пулемётное гнездо, а вон та пустая рощица наверняка напичкана вражеской техникой.

Странно было думать, что это безлюдное, пустое пространство совсем скоро взорвётся, взлетит на воздух, обагрится человеческой кровью. Может быть, и её кровью тоже.

— Как почему не нужна? — вырвав её из мрачных мыслей, снова затараторила Машка. — А зачем она тебе? Тебя и так лесные духи сохранят.

Таня, конечно, знала, что Широкова во что только ни верит: и в водяного, и в лешего, и привидений боится, как огня, хотя крестик носит и зачастую истово молится Богу. Знала, но всё-таки засмеялась. Лесные духи. Замечательно.