Чёрный лёд, белые лилии

— Оно само, товарищ майор! — пискнула она. — Я, честное слово, ничего не трогала!

— Что? — нахмурившись, переспросил он.

— Что? — Маша ещё шире распахнула глаза, снова покосилась на него.

С их приезда прошли какие-то три недели — срок для фронта небольшой. Но её лицо сильно изменилось с тех пор, как майор увидел его тогда, на самом первом построении. Румяные щёки утратили свою округлость, подбородок стал будто острее. Длинные, до лопаток, русые волосы, отливавшие на солнце золотом, она состригла первая, обнаружив у себя вшей; теперь её волосы доходили до ушей и забавно топорщились в обе стороны, зачастую падая хозяйке на лоб.

Но взгляд у неё остался тем же. Майор Ставицкий всё время подмечал, издали разглядывая её. Смотрела Маша Широкова всегда открыто, весело, и вечно в её глазах светился шальной задорный огонёк, будто бы только что она вернулась из какого-то невероятного приключения. Правда, стоило майору Ставицкому столкнуться с ней лицом к лицу, весь задор из глаз Маши пропадал — и смотрела она на него деревянным, ошалелым взглядом, как и сейчас.

— Опять бродишь по ночам? — негромко спросил он. Сразу же мысленно себя проклял: всё не то, потому что посмотрела на него Маша совсем уж испуганно, отклонилась ещё чуть-чуть и едва не упала.

— Никак нет!

Майор помолчал ещё. Вздохнул. Ну, почему она так боится? Почему даже посмотреть на него не может без тупого деревянного страха в глазах? В сжатых пальцах правой руки Маша держала пучок какой-то травы и старательно прятала его за спину. Он было хотел спросить, что это она таскает, но решил совсем уж не пугать её и поэтому просто вздохнул.

— Идём, провожу тебя до землянки. Нельзя здесь бродить, понимаешь? Тебе просто везёт, что не натыкаешься на разведку или засаду.

Маша обладала какой-то удивительной везучестью и невезучестью одновременно. Она то и дело падала во всевозможные канавы, вываливалась в грязи, царапалась обо все в округе кусты, но всегда с какой-то удивительной ловкостью обходила разведку и посты, обманывала солдат и офицеров. А ещё Бог, кажется, обделил её многими талантами (пела она особенно ужасно), зато наградил самым полезным на войне — умением находить еду.

Однажды железную дорогу основательно разбомбили, и на её починку потратили около недели. Еда напрочь перестала поступать в полк, люди днями не держали во рту не крошки, голодали, злились, мёрзли. Поздним вечером дождливого, противного дня майор Ставицкий, промокший и усталый, шёл к себе в блиндаж с батареи. Увидел огонёк в девчачьей землянке, решил ненадолго зайти. Снайперы сидели и, вопреки всеобщему унынию, оживлённо о чём-то болтали. При виде него вскочили, разулыбались, пригласили за стол. Майор удивился, но присел. А через несколько минут в землянку ввалилась вымазанная в грязи с ног до головы мокрая Маша с огромной коробкой консервов в руках. «Я же говорила, что найду!» — заявила она, сияя счастливой улыбкой. Майор Ставицкий душу готов был продать, чтобы любоваться этим светом подольше, но тут Сомова обратилась к нему: «Видите, товарищ майор, наша Маша всегда что-нибудь да принесёт». Тут Маша увидела его, уронила ящик на пол и быстро отвела глаза.

Они уже почти пришли, миновав блиндажи разведчиков и артиллеристов, когда она споткнулась о какой-то корень и выронила из рук свою траву. Тут же охнула, присела, стала лихорадочно шарить по земле, собирая тонкие стебли. Майор тяжело вздохнул и присел рядом, повертел в пальцах собранные травинки, протянул ей. Маша несколько секунд смотрела на него с опаской, потом всё-таки взяла — осторожно, чтобы не дотронуться до его руки — и вдруг покачнулась, болезненно зажмурилась, подавшись вперёд, чуть не упала с корточек на коленки, судорожно схватилась за его вытянутую ладонь.

У майора похолодело внутри абсолютно всё: так падали вперёд люди, которым пуля попадала между лопаток. Но спустя мгновение Маша открыла глаза, глубоко вдохнула, нахмурилась, помотала головой.

— Я не спала совсем… — пробормотала смущённо. — Не знаю, закружилось…

А он… он даже двинуться боялся. Потому что тёплые тоненькие пальцы цеплялись за его широкую ладонь. Тёплые. Машины.

Она вдруг подняла взгляд с земли на их сцепленные руки. Зрачки расширились, губы раскрылись. В ту же секунду из ладони майора Ставицкого пропало спасительное тепло.

— О, простите, простите, простите… — заголосила она, вставая и отшатываясь. — Простите, товарищ майор, простите меня, я не специально, только не стучите рукой, пожалуйста! Только не… Ох, простите меня, я не хотела!

Ладони майора почему-то вдруг стало очень холодно. А щекам — горячо. Смотрел он на Машу до того пристально и болезненно, что она совсем помертвела, осеклась, замолчала, а потом испуганно, шёпотом спросила:

— Что?

— Ничего, — пробормотал он в ответ и, чтобы хоть как-то покончить с этим, спросил: — Что ты в лесу делала?

— Я… я молилась.

— Молилась?

— Лесным духам! — выпалила она и осторожно взглянула на него: станет или не станет смеяться. Но майору было не до смеха.

— Ты что же, язычница? — нахмурился он, когда они снова пошли.

— Нет, я православная! — почти обиженно воскликнула Маша. — Просто меня завтра Колдун обещал на задание отправить. На настоящее! И Таню тоже.

— И поэтому ты молилась лесным духам? — спросил он, боясь спугнуть неожиданную разговорчивость.

Маша шла всё так же далеко от него, но в глазах её вспыхнул и разгорелся вдруг знакомый ему живой огонёк.

— Конечно, мы же в лес пойдём! Чтобы лесные духи меня защитили, нужно им помолиться. Так все бабушки в моей деревне говорили. Нужно найти самый старый клён и к его корням принести веточки полевого хвоща, полыни, гусиного лука, зверобоя, кипрея, горца перечного и валерьяны, — затараторила она, — и положить их под корни, а потом сказать: «Духи, духи, приходите, лихи беды отведите, защитите, духи, нас в полночи последний час». А потом надо ещё закопать сушёную землянику.

Ставицкий несколько раз моргнул.

— …землянику?

— Конечно! Я почти всё нашла, вот, — она потрясла букетиком трав в руке. — Только клён старый никак не могу найти. Вот ходила и искала.

— Не нашла?

— Не нашла, — сокрушённо выдохнула Маша.

На лице её вдруг отразилась такая искренняя беспросветная тоска, что у майора сердце ёкнуло. Думал он недолго.

— Пойдём покажу, где клён есть.

— Вы правда знаете?!

— Правда.

Майору Ставицкому тридцать семь, скоро уж тридцать восемь; его виски совсем белы. В половину третьего майской ночью майор Ставицкий закапывает сухие листья земляники под клёном рядом со светленькой девчушкой, которая заговорщически шепчет нелепые слова, и чувствует себя до неприличия молодым.

Таня была уверена, что больше всего на фронте ей будет хотеться домой; но хотелось только есть, спать и мыться.

Пожалуй, с едой и сном всё было не так уж плачевно. Плохо есть Таня почти привыкла ещё в училище. Здесь, конечно, было ещё хуже, но питерская тренировка даром не прошла: есть хотелось Тане везде и всегда, но, по крайней мере, особых мучений голод ей не причинял. Она научилась жить с ним, почти не обращая внимания, только постоянно ощущая в животе ненавязчивое, противное тянущее чувство.