Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Она улыбнулась, кивнула и сделала несколько шагов от землянки, но её отчаянно, тихо окликнули из темноты:
— Постой!.. Лера, ещё минутку. Можно? Таня найдётся, вот увидишь.
— Ну, хорошо, — неловко поведя плечом, согласилась она. Минутку можно.
— Я волновался за тебя, — негромко произнёс он. — Ты ведь не отвечала на письма. Ну, читала хотя бы?..
Валера вздохнула. Чуть отвернулась.
— Не читала, — ответила коротко в темноту. Прислушалась к повисшей тишине.
— Почему? — тон чуть безразличный. Мол, это я так, из интереса.
Валера вздохнула сильней,
— Потому что у меня жених есть, Максим Андреич, — проговорила она твёрдо и чуть укоризненно.
И услышала вдруг тихое пение соловья в роще. Что, водятся ещё соловьи на свете?.. Что, ещё поют?.. Пел он так печально, что Валере показалось — не пел, а плакал. Ветер шевелил листья над их головами, и большие влажные глаза Максима Назарова в тонкой паутинке морщинок наливались болью, открывались всё шире.
— Я люблю тебя, — прошептал он почему-то с ужасом в глубине серых глаз.
— Нет, — зашептала Валера, осознав смысл сказанных им слов. — Нет, нет, нет...
Нет.
Нет.
Ну пожалуйста, нет!
— Я люблю тебя! — рявкнул он. — Я люблю тебя так, что спать не могу! Я люблю тебя и знаю, что если с тобой что-то случится, то я никогда не смогу жить нормально! Я люблю тебя, и каждый раз, думая, что ты будешь с другим, я готов волосы на себе драть! Я люблю тебя, а ты говоришь мне «нет-нет-нет» и правда думаешь, что это поможет?!
Последний звук повис в воздухе. Грудь Максима вздымалась тяжело и часто, глаза горели.
Валера беспомощно развела руками, чувствуя подступающие к глазам слёзы.
— Что… Что мне сделать? — едва слышно прошептала она.
— Ничего, — отрывисто сказал Назаров, как-то разом сникая. — Ничего. В этом-то и трагедия.
Он ненадолго закрыл глаза, засунул руки в карманы брюк. Сел на траву, отвернувшись. И Валера — почему? — села рядом.
— Я… Я люблю тебя, — тихо повторил он. — И не знаю, что мне делать.
«Я тоже», — хотелось ответить ей.
Потому что Валера не знала, что ей делать. Потому что запуталась — так давно!.. Потому что сидит сейчас здесь, плечом к плечу с человеком, которого должна ненавидеть, и не чувствует ненависти. Чувствует только обжигающие глаза слёзы и неудержимое желание просто закрыть глаза и наклонить голову на чужое плечо, забыв о долге и о войне. Просто закрыть глаза, обнять руками тепло и заснуть. И никогда больше не видеть у Максима Назарова таких страшных, полных боли глаз, никогда в жизни.
Потому что Валера любит Мишу и знает, что любит сильно, любит на всю жизнь, до гробовой доски, но просто не может встать с земли сейчас и уйти в землянку, как должна.
— Максим… — тихо начала она, не зная, что скажет дальше, но чувствуя, что скажет что-то непоправимое.
— Есть здесь кто? — послышался из темноты прокуренный резкий голос.
Они вскочили вместе. Валеру чуть повело, Назаров поддержал её. У землянки возник высокий небритый мужчина. Хмуро, недружелюбно глянул на них из-под нависших чёрных бровей.
— Хотел что-то? — спросил Назаров, инстинктивно чуть шагая вперёд и осторожно отодвигая Валеру.
— К барышне я, — проворчал он и вытащил из-за пазухи кучу какого-то тряпья. Порылся в нём.
Сердце
в Валериной груди стукнуло и замолчало, когда в полосу лунного света попала грязная, тонкая сине-зелёная фенечка.— Вот. Не знаете, чьё будет? Обыскались уже. Ни документов при ней, ничего не было, а никто не знает…
Та-ня.
— Ну так чего?
Та-ня.
— Младший сержант Соловьёва Татьяна Дмитриевна, — шепчет Валера, ничего ещё толком не понимая — сердцем чуя. — Что... Могу я… посмотреть?
— Да смотреть не на что, — хмуро отвечает мужчина. — Уж не знаю, как померла, но потом, видно, снаряд взорвался рядом… Или ещё что... Ну, в общем, мало осталось, на что смотреть... Что вас, рука, что ли, интересует?.. Ну... Да и похоронили уже. Ну, так потом скажите в штаб, что она, будьте уж добры. Я намотался... Поди, найди, а я ей кто? Сват? Брат?.. Вот, держите, мне без надобности.
Валере в ладонь ложится испачканная в крови фенечка.
У Валеры подгибаются колени, потому что она наконец понимает: Таню убили.
Комментарий к Глава 17 – ура-ура-ура, я открываю обещанный сборник драбблов. Ставлю закончен, но он, конечно, будет пополняться.
https://vk.com/missandea
====== Глава 18 ======
Я вернусь, ты только не унывай.
Я вернусь в каждой песне и в каждом закате,
Ведь наша память всегда с нами.
Я вернусь, я вернусь,
Ты только не унывай.
Skylar Grey – I Will Return
Христине Качмарек двадцать три года, и ей не хочется жить.
— Проснулась она, как думаете?.. — тихий шёпот где-то рядом, а потом целый хор голосов, больно режущий по ушам: — С днём рождения, дорогая!
Двадцать четыре.
Желание жить так и не появилось.
Христина с трудом разлепила отекшие от недосыпания веки, несколько раз моргнула: вокруг столпились её девчонки-медсёстры. Лица у всех были такие весёлые и сияющие, что она не посмела испортить чужую радость своим недовольством.
— Спасибо, девочки…
Кое-как отвязавшись от медсестёр, их поздравлений и подарков, она вышла наружу, медленно побрела по росистой траве, взошла на холмик. Вздохнула.
За Лисьими оврагами медленно вставало позднее августовское солнце. Горький запах мокрой полыни окутал Христину с головы до ног, заключил в терпкие, мягкие объятия. Жары ещё не было, алое солнце золотило окутанные дымкой верхушки борщевика и крапивы. Над головой Христины вдруг вздрогнула ветка осины, и стайка сорок, перекликаясь, полетела на восток — к океану.
Христина смотрела с холма на августовский рассвет, на далёкое поросшее камышом лесное озеро, на закутанные в дрожащую паутину кусты, сияющие росой, и видела лишь свою короткую — такую длинную! — глупую жизнь.
Христина — светлая, христианка, посвящённая Христу… Ей всегда хотелось верить, что так назвала её мать. Что мать, это неопределённое, смутное, никогда не виданное, но такое бесконечно любимое и родное существо, оставила ей хоть что-то. Христине исполнилось четыре, когда она узнала: всё, на что хватило любви и чувства долга её матери, всё, что она смогла ей оставить, — это небольшая картонная коробка, в которой и лежала у дверей дома святой Марии новорождённая девочка.