Чёрный лёд, белые лилии

– Да у меня есть, я просто Валере ненадолго дала, - покачала головой Таня, отстраняя его руку. Антон нахмурился, чёрные брови сошлись на переносице, и без того бледные губы сжались в почти не видимую полоску.

– Бери, говорю, - сердито и отчего-то торопливо проговорил он.

Таня послушно взяла мягкую голубую шерсть и, подойдя на шаг, запихнула её обратно ему в карман. Это - то, что останется с ним. Так же, как её фотография. Так же, как её письмо, которое, Валера сказала, он хранит во внутреннем кармане кителя. Всё это - частички её; пусть они остаются с ним.

– Оставь себе, - мотнула она головой, не обращая внимания на строгое выражение его лица.

– Оставь себе, они твои. Всегда были и будут.

Такие слова простые. Говорила ведь она совсем о другом.

Оставь себе моё сердце, Антон. Оставь, оно всё равно твоё. Всегда было. Будет.

Он, конечно, понял.

Посмотрел на неё из-под бровей, насуплено, как ребёнок, которому говорят тяжёлую правду, вздохнул, видимо, не найдя нужных слов.

– Идём спать, - наконец сказал он устало.
– Столько всего сегодня…

Таня кивнула. Столько всего.

Землянка встретила Таню теплом остывающей печки и уютной Валериной вознёй. Та старательно напихивала что-то в Танин вещмешок, шепча себе под нос всевозможные ругательства. Рут не было, но вещи её уже были разложены на лежанке в идеальном порядке. Маша всё ещё где-то пропадала.

Таня принялась стряхивать с берец и бушлата налипший снег, и Валера обернулась на звук.

– Ты так быстро?
– проворковала она, помогая Тане стянуть с плеч тяжёлый от влаги бушлат.
– Замёрзла? Какая буря! И мороз! Я еле дошла. Совсем декабрьский… Садись поближе к печке, давай, двигайся. А я вот тебе вещей решила каких-нибудь хоть собрать…

– Да сказали налегке, Валер, - вздохнула Таня, и Валера ответила ей таким же вздохом: плохо дело. Перестав, наконец, копошиться, она устало села рядом с Таней, пристроилась к ней боком.

Нет, какая же она, Таня, эгоистка всё-таки! Привыкла, что всё вокруг неё вертится. Ах, Таня поругалась с Антоном Калужным, ах, Антон Калужный назвал Таню дурой, ах, у Таниных родных беда! Бедная Танечка! И Валера тут как тут, всегда рядом, услышит, поддержит, даст совет…

Только теперь Таня, кажется, спокойна и почти что счастлива; помощь нужна Валере, а она не привыкла просить. Таня, право, не знает, с чего начать.

– Ну, что?
– улыбнулась она, обнимая Валеру за плечо, и задумчиво продекламировала: - Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя… Мороз-то какой, да?

– Да, - послушно согласилась Валера и снова прибавила, доверчиво прижимаясь к Таниному плечу: - Декабрьский…

– Декабрьский, - кивнула Таня.

– Я, знаешь, сама себя так чувствую в последнее время, - задумчиво пробормотала Валера.

– Как?

– Не знаю. Ну… Декабрьской. Понимаешь?
– тихо спросила она.

– Декабрьской… - повторила Таня, прикрыла глаза и улыбнулась, лелея обрывки старых дорогих воспоминаний. Декабрь, Новый Год…

– Это как у Маяковского, - вдруг сказала она.
– Помнишь?

– Смеёшься?
– фыркнула Валера и вздохнула.
– Но ты прочти мне. Я люблю, когда ты стихи читаешь на память.

– Да я и не вспомню сейчас, наверное. Кажется, это из «Облака в штанах»… Помнишь, Машка ещё любила? Из-за названия, - улыбнулась Таня.
– Оно ей всё ужасно неприличным казалось.

– Помню. Прочти… Ну хоть капельку.

Таня закрыла усталые глаза, прижала к себе Валеру покрепче, чтобы не терять драгоценное тепло, и, покачиваясь в такт хорею и слушая завывания безжалостной вьюги за окном, начала вспоминать:

– Как же там… Помню! Слушаешь?
– Валера тихонько кивнула, и Таня начала: - Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», - сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый…

– Декабрый?
– переспросила Валера.
– Декабрый… Да. Это правильно. Это… Как сейчас.

Она глубоко вздохнула и замолчала. Тихо потрескивали угольки в буржуйке, завывала снаружи, до костей пробирая, метель.Таня перебирала в пальцах короткие Валерины волосы.

– Плохо?

Валера ответила не сразу; Таня боялась, что она заплачет. Она улыбнулась.

– Не плохо… Декабро.

– Декабро?

– Ага. Декабро.

Помолчав, Таня спросила:

– А Максим Назаров что?

– Я, знаешь, чего боялась?
– Валера подняла голову и блеснула глазами.
– Я, Лисёнок, не того ведь боялась, чтобы любить… Миша - он бы хотел этого, я знаю. Я любить не боюсь. Я предать боюсь, - лихорадочно зашептала она.
– Предать, понимаешь? И я думала, знаешь, что Максим мне вместо Миши. На место Миши. Что я его вместо Миши делаю… А это ведь предательство, когда «вместо», понимаешь? Когда заменяешь, предаёшь и того, кого заменяешь, и того, кем, - продолжила Валера.
– И я этого так боялась… А пару дней назад сидела с ним рядом и понимала: должна я сделать с этим что-то! И спросила… - она замолчала, взволнованная и раскрасневшаяся, и как будто проглотила слёзы.

– Что спросила?
– тихо уточнила Таня, прижимаясь ближе к подруге.

– Спросила: «В болезни и в здравии?» Я так у Миши всегда-всегда спрашивала. И он… Он всегда мне… Он… - не в силах справиться с эмоциями, Валера заплакала было, но тут же принялась глотать и утирать слёзы. Таня могла бы её утешать, но знала: не сейчас. Нужно всё сказать.

– Он всегда отвечал: «В богатстве и в бедности», - осторожно, но твёрдо закончила она за Валеру.

– Да!
– всхлипнула та, утерев слезинки.
– Да, и… И я думала, что если Максим так же ответит, то я… То я, значит…

– Подменяешь им Мишу.

– Да! Я спросила… И так испугалась! А он посмотрел на меня непонятливо, улыбнулся… И спросил: «Что?» - с трудом договорила Валера и разрыдалась наконец облегчёнными, усталыми слезами. И Таня, уже не сдерживая себя, смогла крепко-крепко обнять Ланскую, зашептать ей на ухо какую-то ересь, словом, утешить её ерундой так, как только женщины это умеют, по-настоящему и надолго.

– Я, правда, не знаю, как дальше будет… И смогу ли я… И он… И что получится… - в перерывах между подступающими к горлу рыданиями едва выговаривала Валера.

– Ну, ну, - шептала Таня, гладя Валерины волосы.
– Ну, хватит. Что будет, то будет. Всё наладится. Всё наладится у вас. Вот увидишь…

– А он на Камчатку уедет завтра ночью!
– обиженно всхлипнула Валера.

– Вернётся, вот увидишь, вернётся… И всё у вас будет хорошо.

Валера вдруг разом перестала плакать и выпрямилась. Жалостливо взглянула на Таню красными опухшими глазами.

– Вы когда уходите?
– спросила она.

– А ты реветь не будешь?
– спросила в свою очередь Таня и, получив в ответ не слишком уверенное мотание головой, со вздохом сообщила: - Завтра с утра.