Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
У Антона Калужного и вовсе в спине как будто зашит стальной прут. На незнакомых ему людей (а уж на знакомых-то тем более) он смотрит с такой враждебностью и презрением, что не по себе становится. Он курит от скуки, от скуки же и оскорбляет всех, кого не лень. Кажется, он просто ненавидит всё, что движется.
На глазах Антона умерла его мама. Брат Антона уже давно лежит метра на два ниже земли, так же, как и большая часть его знакомых и друзей. Отец отказался от него, любимая девушка предала. У Антона Калужного шесть засекреченных операций и две медали за отвагу. У Антона Калужного на груди нежно-розовые, рваные линии
А Таня Соловьёва - примерная дочка, сестра и ученица, девочка из благополучной семьи. Как часто Таня Соловьёва говорила об этих троих, смеялась над ними, позволяла себе что-то советовать…
Господи, кто она вообще такая, чтобы указывать хоть кому-то из них, как жить дальше?!
Бедные, железные люди… Может быть, когда-нибудь, очень-очень нескоро, смогут они все собраться? Просто собраться вечером за одним столом, сварить себе макарон и, посмотрев друг на друга, расслабленно и искренне засмеяться… И вспомнить всё это как страшный сон. Смогут? Правда, смогут?
– На, надевай, - Тане в руки сунули какую-то тряпку, и она вздрогнула. Посмотрела на часы: ровно полночь. О чем они говорили?..
Тряпка оказалась довольно простеньким серым кардиганом. Таня, ёжась, сняла китель и натянула вязаную ткань прямо на тельняшку, запахнувшись сильнее. И зачем это всё?.. Оглянулась: гражданские вещи раздали всем.
Господи, и не узнать совсем… Кто эти люди в обычной одежде? Почему нет на них кителей и тельняшек? Неужели в обычной жизни люди так выглядят? Таня уже не могла вспомнить.
Принесли ещё несколько настольных ламп, какой-то солдат и вовсе притащил огромный фонарь, такой, каким в темноте машинам дорогу подсвечивают. Поставили всё это на стол, отодвинули подальше и Антона первого поставили к стене, обитой белой простынёй.
Включили всё это разом; и простыню, и Антона тут же залило ярким белым светом.
Пока солдат с фотоаппаратом ходил вокруг него, Таня смотрела задумчиво: стоит, щурится от яркого света, брови хмурит чёрные… Кофта на нём тоже надета поверх тельняшки. Самая обычная чёрная кофта, а смотришь - и узнать не можешь…
– Не хмурься так, говорю! Ты не лейтенант российской армии, а секьюрити, понимаешь? Се-кью-ри-ти, у них вежливая улыбка от уха до уха!
Худо-бедно сфотографировали Машку, правда, запретив ей так радостно лыбиться, и Рут, из которой, напротив, слабенькую, кривую улыбку чуть ли не клещами пришлось вытаскивать. Таню, ослеплённую этим кошмарным фонарём, капитан, сверяясь с какой-то фотографией, крутил и так, и эдак, то распускал ей волосы, больно дёргая, то собирал в хвост. В итоге всё-таки распустил и сказал убрать назад: «Хоть не так по-деревенски». Фотографий Тане, конечно, не показали; да и ей было всё равно. Позволив снова надеть кители и бушлаты, на два часа отпустили спать.
Уже на пороге капитан вдруг окликнул Таню и подал ей зачем-то большие ножницы. Таня недоумевающе поглядела на Антона, но сейчас и он не понимал, что к чему.
– Чего мне с ними делать-то?
– глупо спросила она.
В ответ капитан тыкнул ей в лицо какой-то фотографией. Таня, поджав губы, забрала карточку и принялась внимательно рассматривать её. Девушка лет двадцати пяти, несколько худощавая, в красивом облегающем платье в пол, ярко накрашенная, с русыми завитыми волосами по подбородок… Хорошенькая. Стоит на фоне какого-то баннера:
видимо, актриса или певица.– И правда похожа, - хмыкнул Антон где-то за плечом. Таня обернулась: что, на кого похожа?.. Ещё раз посмотрела в худенькое улыбающееся лицо и ахнула: действительно чем-то похожа на неё! А ножницы…
– Волосы отрежь, - кивнул капитан.
– Посмотри, как у неё. По подбородок где-то. Ну, свободны. Идите спать. В три вас поднимут.
Волосы отрежь…
Машка, быстро выучив своё новое имя и краткую биографию, тут же завалилась спать. Рут напряжённо читала что-то, а потом вдруг собралась и ушла. Таня сидела на столе перед маленьким зеркалом. Зубрила.
Ириш Мари Шатьен. И кто имя-то такое придумал? Ириш! Мари… Шатьен… Мадемуазель Шатьен… Машка теперь не Машка - Франсуаз Ибер какая-то… Рутакова превратилась в некую Камиль Дюмаж. Как зовут Антона, Таня напрочь забыла: имя какое-то забавное было…
Господи, как голова-то болит.
Антон не спал тоже, сидел рядом, внимательно просматривал какие-то бумаги, которые дал ему капитан.
– Ириш Мари Шатьен, тебе двадцать четыре, ты родилась в Ренне...
– сообщал он.
– Жила на рю де Брест, училась в обычной школе, ходила в музыкальную… Популярность к тебе пришла после французского телешоу, что-то по типу «Голоса», в две тысячи тринадцатом, ты дошла до полуфинала, но проиграла какому-то... Какому-то... Да на каком это вообще языке?! Что у них за имена?! Ладно, потом... Потом ты выпустила сольный альбом, слетала в Штаты, заключила контракт с юниверсал мьюзик…
– Антон, - мягко перебила Таня. Он поднял глаза.
Таня исподлобья взглянула на собственное отражение в треснувшем зеркале. Говорят, примета плохая - в разбитое зеркало глядеться…
Подумаешь, волосы. Подумаешь, до копчика уже почти... Глупости всё это. После войны новые отрастут.
Отражение почему-то расплылось, стало мутным, и кто-то совсем рядом - не она ведь, правда?
– совсем по-детски всхлипнул…
Её тут же окружило тепло, сплошное, мягкое, и Таня почувствовала, как её голову обнимают родные руки. Закусила губу, чтобы не разреветься - вот глупости!
– и потянулась к этому теплу, как слепой котёнок, зная, что безопасно, и веря ему.
– Даже без волос, я же… ты же… ты же всё равно… - прошептала она, всхлипнув и запнувшись.
Ты же всё равно будешь любить меня, Антон?
Только сказать этого она никак не может, не знает, почему…
Любить. Антон Калужный - любить. Её…
Словно если она скажет, то навяжет ему это, заставит его… Он сам должен. Не сейчас. Когда-нибудь…
– Даже тогда, Лисичка. И всегда. Даже если тебя налысо побреют, - тихо улыбнулся он, целуя её в макушку и прижимая к груди крепче.
– Ну, хочешь, я отрежу?..
Антон мягко берёт прядь за прядью и медленно, чтобы не лязгать, срезает чуть вьющиеся волосы. На полу под Таней - уже целое море… Голова становится непривычно лёгкой. Таня больше не плачет и не смотрится в зеркало.
Она слишком застенчива и неуклюжа, принимает всерьёз любые шутки и замечания, легко поддаётся влиянию и кажется себе ужасно простой и неинтересной. Ума в ней недостаточно; да она и не умная, просто прилежная, дисциплинированная и сознательная. Танины кости выпирают, волосы опадают на пол, у неё болит голова и грудная клетка, её друзья мертвы, она несчастна и очень, очень худа.