Чёрный лёд, белые лилии

Шофёр, весёлый щеголеватый дед лет шестидесяти, подсадил Таню, Машку и Рут в разболтанный кузов. Калужный остался стоять на земле, о чём-то негромко разговаривая с Никитиным. Но и он вскоре, дружески улыбнувшись начальнику разведки, лихо запрыгнул в кузов. Громко затарахтел мотор, заведённый не с первого раза, и перед Таней, ухватившейся руками за борт, стремительно полетел занесенный снегом четвертый мотострелковый полк.

Россия, нищая Россия, мне избы сирые твои…

Серые, старенькие землянки, паутина траншей и окопов, умело замаскированная техника, спрятанная в осиннике батарея Черных, перед лесом - покрытые белой пеленой могильные насыпи, одинокие отсыревшие кресты…

Место, в котором Таня прожила сотню жизней. Место, в котором набатом ударила по ней первая потеря, место, в котором она, видя в прицел СВД не мишень, а человека, - живого - в первый раз нажала на курок, место, в котором она впервые взяла в руки нож и, в буквальном смысле слова, ощутила на руках чужую липкую, тёплую кровь.

Место, в котором она нашла свою семью. Место, в котором люди доказали: чтобы быть друг другу братьями и сёстрами, не нужно иметь общей крови. Место, в котором она умерла и воскресла. Место, в котором она впервые почувствовала губы Антона Калужного на своих губах.

Самое страшное и прекрасное место на свете.

Впиваясь пальцами в мёрзлое, обледеневшее дерево кузова, Таня хотела верить: нет. Это не конец. Они выполнят всё, что должны, и вернутся сюда.

Таня поворачивала голову к Антону Калужному, сидевшему рядом. В его задумчивом, чуть насмешливом взгляде, устремлённом на пробегающий мимо полк, читалась лёгкая печаль; так смотрят люди на то, с чем всегда знали, что придётся расстаться навсегда и с чем всё равно больно прощаться.

Они не вернутся. Даже если останутся живы. Им больше никогда не услышать полковой возни, не зайти на весёлую гулянку к артиллеристам, не увидеть подполковника Ставицкого, который, как капитан корабля, обходит вверенные ему владения, не спеть вместе с Гузенко…

– Что будет?
– тихо спросила Таня, будто Антон мог знать ответ на её вопрос.

Он, не отрывая глаз от исчезающего в снежной мгле полка, хотел было, кажется, ответить какой-то насмешкой, но грузовик вдруг тряхнуло так, что Таня, ойкнув, подлетела сантиметров на десять в воздух и повалилась на него. Антон, потирая ушибленную поясницу, быстро подтянул к себе Таню, приобнял одной рукой, чтобы не вывалилась, вздохнул. И чуточку улыбнулся замёрзшими губами.

– Хороший вопрос, - хмыкнул он и пожал плечами.
– Чёрт его знает… Ты боишься?

Он внимательно посмотрел на Таню, будто пытаясь прочитать что-то в ее глазах. Но ей и скрывать было нечего; теснее прижавшись к нему, она повторила вчерашнюю фразу:

– Я не боюсь, если ты не боишься.

– Помнишь?
– вдруг серьёзно спросил он.
– Помнишь, как тебя засыпало?

Серый бок бомбы. Флэтчерз индастри. Звук стремительно разряжающегося мобильника. Липкий, гадкий страх. И голос, глухой, прерывающийся, на том конце трубки.

Таня вздохнула, ощущая в животе противное чувство. Кивнула смазано.

– Помнишь, что я тебе сказал? Что обещал?

В глазах у него - непоколебимая решимость и вселенская усталость. Таня локтем почувствовала, как пальцы Антоновых рук в карманах сжимаются в кулаки.

– Ты обещал, что всё будет хорошо, - прошептала она, мягко накрыв ладонью его кулак.
– У меня. У тебя. У нас.

– Обещал, - кивнул он.
– А обещания, Соловьёва, - вещь такая… Их либо не давать нужно, либо выполнять. Не бойся. Я своё сдержу.

Пальцы он наконец разжал. Ещё пару секунд, сжав зубы, неотрывно наблюдал за снежным лесом, а потом обернулся к ней, чуть расслабился и улыбнулся сдержанно.

– Не боись, Лисичка. Поспать хочешь?

И щёлкнул Таню по носу.

Замёрзли они ужасно. Кузов не был крытым, и, стоило высунуться из-за борта, как к морозу прибавлялся ледяной ветер и колючий снег. Лечь и уснуть не получилось ни у кого, кроме, естественно, Машки: дорога была совсем плохой, и каждый пять минут Таня с Рут рисковали попросту выпасть за борт. Машка же, едва они тронулись, нашла себе уютное местечко, подстелила под голову какую-то грязную, пропахшую машинным маслом тряпку, словно приклеилась к дощатому полу и уснула. И даже когда, спустя часа два, грузовик резко затормозил у какого-то наполовину сожжённого села и Таня не получила сотрясение мозга только благодаря быстроте реакции Антона Калужного, она не перестала дрыхнуть.

За направлением поездки Таня не особо следила, но ехали они, судя по всему, на северо-запад, то есть фактически приближались к территории, оккупированной врагом. То и дело попадавшиеся на их пути разрушенные или сожжённые населённые пункты только подтверждали это. В одном из таких, маленьком немноголюдном селе, и остановился грузовик. Из-за кривенькой церквушки на пригорке шёл дым, в домах, сереньких и каких-то подбитых, практически не было стёкол. Группа солдат угрюмо устанавливала противотанковые ежи; где-то слышался женский плач. Больше никого и ничего не было видно. Таня с опаской взглянула на Антона, но тот был совершенно спокоен, и Таня невольно успокоилась сама: значит, так и надо.

Кое-как распихав недовольную Машку, Антон первым спрыгнул вниз и снял их с грузовика. Рут, конечно, выпрыгнула сама, по колено провалившись в сугроб. Затарахтев мотором, грузовичок быстро убрался в неизвестном направлении. Вокруг было совершенно пусто. Таня нерешительно оглянулась: ох, и долго же и им придётся искать здесь того, кто им нужен… Да и кто им нужен-то?

Но к ним тут же подскочил хмурый, занесённый снегом прапорщик.

– Документы, - мрачно потребовал он. Просмотрев внимательнейшим образом военные билеты Антона, Машки и Рут, на Танином он остановился. Взглянул на фотографию времён первого курса. Окинул взглядом Таню.

– Соловьёва Татьяна Дмитриевна?
– усомнился он.

Таня нервно сглотнула.

– Так точно…

– Что-то не так?
– с убийственным спокойствием спросил Антон, делая незаметный, крохотный шаг вперёд. Танина нервозность плавно перерастала в истерику: внешне Антон выглядел совершенно бесстрастным, и только на дне чёрных глаз да в до боли сжатых кулаках сквозила страшная, знакомая решимость - шагнуть ещё раз и… Что именно, Таня не знала и предполагать не хотела. Вздрогнула. Что-то пугающее. Она обеспокоенно взглянула на Калужного, незаметно ухватила его рукав, но в это мгновение прапорщик, нахмурившись, вернул Тане билет и пробурчал:

– Не особо похожа.

Таня физически ощутила, как комок оголённых нервов в лице Антона, замершего справа от неё, начал таять. Сама выдохнула с облегчением, почувствовав, как заполошно стукнуло в груди сердце, и тут только поняла, что не дышала. Прапорщик, не оборачиваясь, направился в сторону забросанного каким-то хламом проулка. Таня тихо, примиряющее потянула Антона за рукав.

– Пошли…

Село, избитое, развороченное, пахло бензином, горелым деревом, старым, проржавевшим железом и пустотой, звенящей в ушах.