Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
И Таня русская.
Всё будет хорошо.
Свои роли им удавалось разыгрывать пока что вполне удачно; Антон, как и полагалось ему, сидел впереди и молчал, бесстрастно смотря в одну точку, Таня с неподдельным любопытством оглядывалась по сторонам, Машка улыбалась и даже задала Тане несколько вопросов о том, не замёрзла ли мадемуазель Шатьен; но руки её сжимали обивку сидения до побеления пальцев.
И шофёр, и штатский молчали и не обращали на них ни малейшего внимания, так что Таня начала надеяться, что никому до них дела не будет.
Поначалу её надежды оправдывались.
Вот тогда-то стало по-настоящему страшно. Форма, видимая ею лишь в прицел винтовки, ненавистная, режущая глаз форма цвета хаки была повсюду. Люди, говорящие на заставляющем вздрагивать языке, были повсюду.
У них в руках было оружие. У неё не было ничего.
Таня привыкла видеть их головы в прицел СВД, Таня привыкла отстреливать их, как собак.
Таня не привыкла им улыбаться - наверное, поэтому улыбка и выходила у неё такой дрожащей.
Потому что лишь нечеловеческим усилием воли она заставляет себя улыбаться, а не кричать от ужаса, когда видит перед собой заполненный чужими солдатами холл.
Громкое, лающее «стоп» прозвучало так резко, что она едва не вскрикнула. Сердце колотилось бешено, руки почему-то тряслись, глаза смотрели и не видели, в голове была каша.
Ну же. Ну же.
Ты же умеешь это.
Заткнись.
Заткнись.
Заткнись.
Не сейчас.
Слабачка.
Закрой рот и вдохни.
Не смей истерить.
И старая, на удивление толковая мантра сработала и в этот раз; Таня почти спокойно подняла глаза на рыжеватого громилу в офицерской форме. Антон совершенно спокойно задал какой-то вопрос. Таня отчётливо услышала слово «проблемы». Американец нахмурился, сказал что-то; Рут прелестно улыбнулась (кто бы знал, что она так умеет) и быстро перевела на французский:
– Чемоданы на досмотр, сами проходим, руки в стороны, в руках только пропуск.
Вокруг них водили какой-то отвратительно пищащей штуковиной, вещи перерывали до дна. В конце концов рыжий кивнул, и один из солдат, сержант, забрал их, повёл куда-то наверх. Таня внимательно смотрела вокруг, запоминая, как идти и где выход - на всякий случай.
На лестнице они столкнулись с маленьким, одного роста с Таней, сухоньким человеком в костюме, с лысиной и чрезвычайно въедливым, неприятным выражением лица. Он внимательно оглядел их, задал несколько коротких вопросов сержанту негромким, противным голосом и сошёл вниз. Чуть погодя Антон что-то шепнул Рут, и та тихонько передала Тане и Маше.
– Начальник охраны Флэтчера.
Им отвели самую настоящую гримерную. По крайней мере, плохо настроенное пианино и стол с зеркалом говорили об этом. У дверей остался стоять сержант.
Плотно прикрыв створку двери, Таня выдохнула, негромко, осторожно, дрожаще. Машка, тут же усевшаяся на стул, смотрела вокруг ошалелыми глазами. Рут от напряжения кусала губы. Только Антон выглядел вполне спокойным: пальцами он показал «окей», ободряюще взглянул на них, сказал что-то на ухо Рут, а потом, мимоходом коснувшись Таниного плеча, вышел. Рут, приобняв Машку и Таню, едва слышно шепнула им по-русски, отчего сразу
стало легче:– Он - искать машину Флэтчера и заводить знакомства. Говорит, всё хорошо, и чтобы мы изображали деятельность. И чтобы искали способ забрать взрывчатку.
Судя по солнцу, было не больше одиннадцати, а торжественная часть, как сказали им на входе, начнётся не раньше четырёх. Ну что же.
Деятельность…
Таня рвано кивнула, ткнула в бок совсем испуганную Машку и уселась за фортепиано.
– Франсуаз, ты готовь мне платье. Давайте распеваться, будет большое выступление, - нарочито оживлённо и громко протараторила она, чувствуя, правда, в голосе лёгкую дрожь, и взяла до мажор, звучащий просто ужасно. Хотела было запеть привычную «р-р-р», но вовремя вспомнила, что картавит, и принялась распевать «губную трель», изредка поглядывая на сосредоточенных Машку и Рут.
Время тянулось бесконечно медленно, и никому, кажется, до них не было дела, но продолжалось это часов до двух. После на улице всё чаще стал слышаться шум подъезжающих машин. Таня из окна не высовывалась, наигрывая по пятому разу всевозможные гаммы, но, судя по живой и весёлой речи, съезжались приглашённые. Таня барабанила по клавишам что было сил, чтобы не слышать пугающего её языка. Машка старательно, очевидно, для того, чтобы просто занять руки, разглаживала складки вынутого из чёрного чемодана платья. Когда Танины пальцы совсем уставали и она откидывалась на спинку стула, Рут рисовала ей брови и румянила бледные щёки.
В дверь постучали; все три одновременно подпрыгнули и испуганно переглянулись. Рут, взявшая себя в руки первой, ущипнула Таню, и та, прокашлявшись, прощебетала: «Войдите». Женя продублировала её ответ.
Больше всего на свете Таня надеялась увидеть Антона, пропадавшего уже больше двух часов, но вошёл всё тот же сержант. Он говорил довольно долго отрывистым, громким голосом.
– Принимающая сторона интересуется, всё ли в порядке, - прямо по ходу переводила Рут, - на место так же прибыл полковник Эрнандес, почётный гость, командующий второй армией, он приглашает вас сойти вниз, если вам угодно…
Таня, конечно, заверила, что ей очень угодно и что она непременно появится внизу. Дверь закрылась. Таня закрыла глаза.
Господи, значит, придётся без Антона… Значит, придётся идти туда, видеть этих людей, которые, все до одного, виноваты в смерти тех, кого она любит, улыбаться им и говорить с ними.
Она ведь не сможет.
Она…
Машка накинула на её плечи чёрный жакет, Рут расчесала и убрала назад волосы. Таня коротко взглянула на себя в зеркало.
Хорошо.
Главное - держаться уверенно.
Пускай для всех этих людей она Ириш Шатьен, но это не так.
Она - Соловьёва Татьяна.
И она давала присягу.
Нижний холл был уже совсем не таков, как три часа назад; здесь больше не было ни солдат, ни металлорамок. Зато были американцы в парадной форме, увешанные орденами и медалями, с сытыми, спокойными, довольными рожами.
Таня понятия не имела, как выглядит полковник Эдисон; замирая и чувствуя, что сердце бьётся где-то в горле, она искала глазами в толпе Антона Калужного.