Чертоги Казад-Дума

Ниар улыбнулась, взирая на Торина исподлобья. Никакого вызова во взоре на этот раз. Лишь немой вопрос, которого Король-под-Горой пока еще не мог понять. Отблески, пляшущие на белой коже. В улыбке. На прядях каштановых волос. Кем была маленькая девочка, подарившая наливное яблочко гномьему Королю? Воспитанницей оборотня? Ребенком Лихолесья? Быть может, посланником небес? Или же демоном, похожим на человека?

— Кто Вы, Ниар? — Торин задал вопрос прямо. Нет, ему не хотелось слышать ответа. Правда сейчас казалась ему несущественной. Хотелось лишь начать разговор, простой и непринужденный. Что угодно, лишь бы дальше наблюдать за тем, как оранжевое зарево плавленым золотом ложится на янтарь карих глаз. Видеть и ощущать рядом с собой существо, в груди которого спит незыблемый свет. В груди что-то кольнуло. Сильно, до ужаса. Хмурясь, Торин чуть опустил взгляд перед Ниар. Он казался самому себе мотыльком, что летает вокруг огромного факела. Нельзя играть с огнем. Даже если огонь этот кажется маленьким и слабым.

— Вам известно, кто я, — девица прищурилась. Она стояла перед Королем, скромно сложив руки перед собой. Мягкость, плавность, расчет. Гном смотрел на человеческую девицу и вспоминал первую встречу с ней. Тот самый первый взгляд. Легкий хохот. Свободный галоп черного скакуна. Желание увидеть красавицу вновь. Исполнившееся желание. Воздуха словно бы становилось все меньше и меньше.

— Я не ведаю, кто Вы такая, — Торин говорил медленно, размеренно, четко и ясно. Так, как и привык говорить с окружающими. Боясь позволить голосу задрожать, юный наследник Эребора сжал ладони в кулаки. — Кто Вы, Ниар? Откуда родом и зачем присоединились к нам?

— Знание дадено Вам, Ваше Величество, — девушка потупила взгляд. Острые реснички затрепетали. Алые губы задрожали и улыбка сошла с лица охотницы. — Большего я сказать не могу, ведь всю правду Вы видели сами.

— Для дитя человеческого Вы здорово передвигаетесь по лесам, — заметил Торин. Слишком сурово, пожалуй. Скрипя душой, Король-под-Горой заставил себя не менять тона. Проявлять мягкость не следует. Даже если очень хочется. — Впервые вижу, чтобы кто-то так лихо удирал от эльфийских стражей. Да и в меткости Вам можно позавидовать.

— Разве есть моя вина в том, что Беорн учил меня слышать лес? — Ниар подняла лицо. Горделиво вскинув подбородок вверх, она без страха заглянула Торину в глаза. — Я не имею ничего за душой, Ваше Величество. Лишь собственные умения, доставшиеся мне трудом, кровью и болью.

Торин рассеянно моргнул. Пытаясь понять, что ощущает, обмер на месте. В глотке его пересохло. Приспичило глотнуть доброго красного вина, коим угощал гостей Даин. Но не было вина, а перед Королем-под-Горой стояло живое воплощение строптивой огненной стихии. Эреборцу хотелось прикоснуться к маленькой девушке, чтобы ощутить под ее кожей упругость молодого тела. Жар, исходящий от кареглазой наездницы. Хотя бы мельком. Дабы убедиться в том, что Ниар – живая, настоящая девушка, а не приснившаяся ему греза.

— Верю в это, — сухо произнес он, чеканя слова и проклиная времена за их суровую реальность. Будь он дома, будь в тишине и покое, будь на дворе мир, а в Эреборе – спокойствие… Он позволил бы себе стать чуть-чуть мягче. Чуть-чуть добрее. — Но Вы не та, за кого себя выдаете. Вы уроженка северных земель. В Вас чувствуется холод. Уверен в этом. Хотелось бы знать, что ложь эта не имеет за собой никакой подоплеки.

— Не холоднее он льда, что в Вашем взоре искрится, — Ниар зашипела. Не злость прошелестела в ее реплике, скорее уж ярость. Как будто эреборцу плеснули в лица кипятком. Гному сразу вспомнились рассуждения Двалина о хозяйке пчелиной пасеки. Огонь, а не девка. Не будь за спиной Торина сотня бравых сражений, он бы отступил прочь от лихой наездницы. Однако подгорному жителю приходилось видеть вещи и пострашнее разъяренной охотницы. — Какое дело Вам до моих дел? Какое дело до слов, что я произношу? В моих действиях не было корыстных мотивов, покорная слуга лишь хотела помочь. Собственное желание я выполнила, пусть и не так, как планировала. А потому, не изволите ли Вы, Ваше Величество, оставить меня в покое?

И снова за дерзостью слышится горечь. Принуждая себя не отводить взгляда в сторону, молодой эреборец лишь нахмурился сильнее. В груди словно бы разверзлась пропасть. Вдобавок к собственным мучениям Торин теперь испытывал боль и за маленькую девицу, такую хрупкую и беззащитную перед лицом зла. Беорн правильно воспитал свою подопечную. Честность и упрямство, столь высоко ценимые некогда, встречались все реже нынче. Что уж говорить о храбрости? Такими качествами не каждый воин мог похвастать, не то, что юные девы. А сколько лет было Ниар? Сколько на своем веку она успела пережить? Торин этого знать не хотел. Чувство вины и так снедало честное сердце Короля-под-Горой.

— Я верну Вас домой, — голос таки дрогнул. Гном чуть опустил голову, вновь и вновь напоминая себе о том, кем является. О том, зачем идет к Эребору. Мысли о доме прибавили сил, но кровь остудить не сумели. Торин с неохотой признал этот факт. А за ним и тот, что лихая укротительница огня воспламеняет в душе неведомые доселе чувства. Опасные и бесконтрольные.

— Уж верните вначале домой свою семью, Ваше Величество, — теперь уже задрожал голос Ниар. Торин, заслышав перемену в песенке серебряного колокольчика, ощутил, как горло пережимают невидимыми тисками. В глазах Ниар заблестели слезы. Скатываясь по щекам девушки, они, отражая огонь, падали на истрепанную одежду охотницы. — Свой путь пройдите и не давайте обещаний, которые исполнить вряд ли сумеете.

Как много обиды было в этих словах, недосказанного осуждения, крика и злобы. Тоненькие дорожки слез снежной глыбой легли на плечи Короля-под-Горой. Веселый соловей смолк в груди Ниар. Наездница, укротившая вороного жеребца, скрылась за маской отчаяния. А может не маской? Торин не мог решить. Он просто чувствовал боль наравне с той, кем молча мог восхищаться. И в восхищении этом ненавидел себя.

Ниар не стала дожидаться ответа. Развернувшись, ушла восвояси. Да и как можно ответить на ее слова Торин все равно не знал. Оправдываться ему было не за что. С собой кареглазую красавицу гном не звал, да и не стал бы звать, даже если бы вдруг захотел. Не нагрубил, не оскорбил, просто предложил помощь. А в ответ получил лишь оплеуху, ничем незаслуженную. Прикрыв веки, Король-под-Горой вскинул лицо к небу.

Вопросы, догадки, страхи. Слишком уж много всего происходило кругом. А теперь еще и в сердце разгорался пожар, не давая Торину покоя. Волнение перехлестывало через край. Не ведая, чем же оправдать собственное смятение, наследник Эребора лишь сильнее сжал кулаки. Руки дрожали, но не от пронзительного горного ветра.

Распахнув глаза, Торин грустно усмехнулся, подступаясь к странной, непривычной для себя мысли. Ниар он знал совсем недолго. Время его знакомства с ней можно было бы приравнять к песчинке в огромном океане уже прожитых гномом лет. Да вот только песчинка эта казалась подгорному жителю золотой. Яркой, искрящейся, безмерно красивой. Терять эту песчинку ой как не хотелось, потому что казалось, что вторую такую найти в дальнейшем будет невозможно. Мятежного духа с пламенными глазами верхом на огромном вороном коне…

Ниар нравилась Торину. Он с неохотой признал этот факт, испытывая страх и трепет перед мыслью подобного толка. Она нравилась ему, как ранее никто и никогда. Маленький и негаснущий огненный цветочек, попавшийся потерянной душе на пути к испепеленному дому. Сглотнув, Торин, наконец, обернулся. Увидел вдали тающий силуэт воспитанницы оборотня. Улыбнулся сквозь разливающийся во рту привкус свинца. Прикрыл веки и пообещал, на этот раз себе, что вернет кареглазую девицу домой, в безопасность.

И постарается забыть о ней. Ведь таким, как он, любить нельзя. Любовь обращается в слабость, а слабость – в смерть. Торин не хотел больше видеть, как погибают дорогие сердцу люди. И во имя подобного он мог пожертвовать многим. И собственным счастьем тоже.

Любовь обращается в слабость, а слабость – в смерть. Торин не хотел больше видеть, как погибают дорогие сердцу люди. И во имя подобного он мог пожертвовать многим. И собственным счастьем тоже. Осаа прекрасно понимала своего сына, и оттого становилось только хуже. Материнское сердце обливалось кровью, сжималось в ком и обращалось в уголь. Гномка знала, чего добивалась Красная Колдунья. Видела планы создательницы Лугбурза, точно написанными черными чернилами поверх светлого пергамента. Мудрость приказывала Королеве Эребора ждать, но вряд ли можно подчинить указам разума любовь матери к сыну.