Четверги в парке

Его восторг одновременно умилял и внушал ужас. Джини поняла, что уже попала в ловушку. Если она ничего не скажет и ничего не сделает, то проведет здесь всю оставшуюся жизнь. Что говорил Рэй? Нет пути, который привел бы нас к счастью?

– Где ближайший город?

– Джеймс сказал, это Хонитон и Чард. Довольно уединенное место, признаю, но деревня чудесная. И море недалеко.

Джини попыталась представить себя здесь. В восемнадцать лет она покинула родительский кров и уехала в Лондон учиться на медсестру, и ее первым домом стало общежитие на Рассел-Сквер, мрачное, унылое здание, но место, где оно располагалось, казалось ей тогда центром Вселенной. Это было сорок два года назад. Она смотрела на мужа, пока он с серьезным видим разговаривал с этим прилизанным молодым человеком. Судя по его уверенности, он, казалось, задумал это уже давно.

Джордж сиял от возбуждения, пока они ехали домой по шоссе А303. Он постоянно оглядывался на Джини и улыбался ей ободряюще, пока она не почувствовала такой сильный гнет, что едва не закричала.

– Можем сразу же выставить дом на продажу, но это неважно, даже если его не сразу купят, мы справимся. Главное – заполучить ректорий, а со временем перестроим там все на свой вкус; он вполне пригоден для жилья, как ты думаешь?

Джини не ответила, и он продолжал:

– Ты все время молчишь, старушка. Знаю, ты была против переезда вначале, но сейчас, увидев этот дом, ты, наверное, передумала, да?

Но она по-прежнему не отвечала.

– Давай же, Джини, говори. Что тебе не нравится? Место? Или размер? Скажи мне, – рассмеялся он. – Должен признаться, ты ведешь себя странно с тех пор, как тебе исполнилось шестьдесят.

Она была слишком зла, чтобы отвечать. Но она знала мужа. Он не перестанет донимать ее, пока она не ответит.

– Я уже сказала, что думаю, Джордж. Мне больше нечего добавить.

* * *

Каждую ночь Джини ждала, как ждут любовника, той минуты, когда Джордж отправится наверх, и она сможет укрыться в своей спальне. Там она плакала – большими, беззвучными слезами, завернувшись в жаркое одеяло так, что почти нечем было дышать. Она плакала не только из-за Рэя. Слезы вызывало воспоминание о нем, но потом она начинала оплакивать свое нелегкое детство, болезнь и смерть ее брата, ложь, в которой она жила с мужем после того, как он покинул ее спальню, и того человека, в какого превратился ее Джордж. Слезы должны очищать, думала она, но эти слезы, напротив, порождали что-то мучительно бесчеловечное, почти жестокосердное и такое мощное, что, казалось, разорвет ее на части.

Однако каждую ночь происходило одно и то же, каждую ночь она начинала плакать – даже ждала этого – и не могла остановиться, пока, изможденная, не проваливалась в сон.

– Мам, ты выглядишь ужасно.

Дочь пристально смотрела на нее, пока Джини садилась к ней в машину. Элли с заднего сиденья тянула ручки к бабушке.

– Джин, иди сюда, смотри, у меня сумка и зонтик. – Малышка помахала ярко-розовой сумкой, из которой торчал зеленый зонтик с динозавриками. Джини поцеловала протянутую ручку.

Шанти ждала, положив руки на руль, пока Джини не пристегнулась.

– Может, мне пересесть к Элли, чтобы она спокойно сидела?

Шанти покачала головой, ее светлые волосы, убранные в тугой хвост, мотались из стороны в сторону.

– Не надо, ей там хорошо. Надеюсь, она заснет. А то с ней не сладишь.

Было воскресенье, и они собирались на чай к тетушке Норме. Она всегда готовила чай по всем правилам: ломтики белого хлеба с маслом со срезанной корочкой и потрясающая подставка для сладостей с печеньем наверху, пирожными в середине и большим, круглым фруктовым пирогом внизу, который следовало есть руками, конечно же. Вот так, тетушка Норма терпеть не могла вилки для пирогов, она называла их «мерзким изобретением с Континента». Они пили листовой чай «лапсанг сушонг», а не в пакетиках, конечно же, из прекрасных фарфоровых чашек с блюдцами, и тетушка Норма всегда давала Элли особую фарфоровую кружку и наливала немного чая. И к большому удивлению Шанти и Джини ребенок никогда не обманывал ее доверия, не проливая ни одной капли чая на коврик кремового цвета.

– Мам? – Шанти не переставала посматривать на нее, пока они ехали мимо Уимблдон-Коммон. – Ты уверена, что все в порядке? Выглядишь такой уставшей.

– Все хорошо.

– Ты все еще сердишься из-за разговора о том человеке из парка?

– Я… Лучше больше не касаться этой темы.

Шанти нахмурилась.

– Я должна была спросить, мам, ради Элли. Ты бы сделала то же самое, если бы речь шла обо мне.

– Дело не в этом. Все в порядке, правда, дорогая.

– Скажи мне, мам, пожалуйста. Прости, что сомневалась в тебе. Дело не в тебе, просто, когда Алекс сказал мне, что говорила Элли…

Джини положила руку на плечо дочери.

– Я же сказала, дело не в этом.

– Тогда в чем? Папа говорит, ты сама на себя не похожа, он беспокоится, что ты заболела. Пожалуйста, скажи мне… Это из-за переезда? Папа сказал, дом тебе понравился.

– Дом прекрасный, но это не значит, что я хочу там жить. Мне не хочется говорить об этом сейчас, если ты не возражаешь. Все будет хорошо. Правда.

Но ее дочь не привыкла сдаваться. Она свернула на обочину одной из улиц за Уимблдон-Виллидж и остановилась.

– Извини, мам, но мы не поедем к тетушке Норме, пока ты не расскажешь мне, в чем дело.

Она взглянула назад, чтобы проверить, спит ли Элли, затем скрестила руки на груди и стала ждать.

Джини слишком устала, чтобы спорить.

– Хорошо… да, наверное, это из-за переезда. Я не хочу уезжать, бросать магазин. Не хочу… отказываться от своей жизни.

Она заметила, что Шанти готова возразить, и подняла руку.

– Не надо рассказывать мне о преимуществах Сомерсета. Я не глупа, сама все вижу, но… последнее время мне кажется, что никто больше меня не слышит. Ты, папа, вы думаете, я сама не знаю, чего хочу. Возьмем хоть этот инцидент с парком… точнее, отсутствие инцидента. Ты сказала, что я настолько немощная, что могу забыть, что и когда я делала. И ты не поверила мне, когда я сказала правду. А папа… папа просто замучил меня с этим переездом. Я с самого начала сказала, что не хочу постоянно жить за городом. Я предложила снять там дом, если ему хочется почаще уезжать из Лондона. Сама знаешь, мы можем себе это позволить. Но он не слушал. Он продолжает делать то, что задумал, и не обращает никакого внимания на мое нежелание переезжать. Честно говоря, за последние несколько лет, с тех пор как папа вышел на пенсию, он стал настоящим диктатором. Джородж никогда не был таким, он всегда был добродушным, спокойным, и мы прекрасно ладили. Может, тебе следует волноваться о нем, а не обо мне. Моя проблема предельно проста. Я не хочу продавать магазин. И не хочу гнить за городом вместе с ним. – Она говорила резко, сжимая руки, и не смотрела на дочь. – Мне шестьдесят, а не сто шестьдесят, и я не сделала ничего, чтобы заслужить такое неуважение от вас всех.

Наступила тишина.

– О, мам…

– Пожалуйста, не надо… – Она знала, что сочувствие Шанти станет последней каплей, и она не выдержит. Джини держалась только за саму себя благодаря неимоверной силе воли. – Все будет хорошо, я же сказала. Я переживу. – Несмотря на все усилия, слезы выступили у нее на глазах. – Просто мне было нелегко.

– Отчасти это моя вина. – Шанти задумалась, ошарашенная. – Но у вас с папой все хорошо, правда? Вы ведь ладите в целом, да?

Впервые Шанти задала ей такой вопрос, и внезапно Джини нестерпимо захотелось рассказать дочери правду: «Нет, все плохо, уже много лет: твой отец скрывает что-то; я встретила человека, с которым хочу сбежать… человека из парка».

– Милый папа, – говорила Шанти, – с ним все так понятно, просто. Речь, которую он произнес в твой день рождения, она была просто потрясающая, как ты считаешь?

Джини подумала, что этот прием не сработает, но все равно кивнула.

– Поговори с ним, мам. Расскажи, что чувствуешь. Если ты правда не хочешь переезжать, я уверена, он не заставит тебя. И, как ты говоришь, вы могли бы снять коттедж ненадолго и посмотреть, понравится или нет.

– Все будет хорошо, – повторила Джини уже в сотый раз, но все же постаралась приободриться, чтобы показать дочери, будто действительно чувствует себя лучше, хотя на самом деле не изменилось ничего, разве что удалось развеять страхи Шанти.

– Да, но ты все-таки поговори с ним, мам, обещаешь?

Джини улыбнулась и пообещала, и Шанти завела мотор.

* * *

В четверг утром она была в магазине, когда неожиданно увидела Дилана. Он был с женщиной, наверное, лет тридцати, бледной, взволнованной, хотя и миловидной, она крепко держала Дилана за капюшон его полосатой толстовки и дергала назад каждый раз, когда он делал шаг. Дилан улыбнулся Джини.

– Привет, Дилан. Как дела?

Женщина взглянула на нее с любопытством.