Четвертое сокровище

Сэнсэй кивнул:

— Это часто случается. — Это случалось чаще, чем он хотел бы признать.

— Это ведь совсем как в жизни, не так ли? — сказала Ханако.

— Вы такое испытывали в жизни?

Ханако снова села на татами, расслабившись после строгой позы, в которой писала иероглифы, и повернулась к сэнсэю.

— Можно думать очень много и очень сильно стараться. Это борьба, не так ли?

— Попытки самоопределения?

— Я могу думать о том, кем хочу быть, но не могу заставить себя быть тем, чем не являюсь. Как бы желанно это ни было.

Сэнсэй кивнул:

— И чем больше думаешь об этом, чем сильнее стараешься — тем больше становишься тем, кем не желаешь быть?

— Я меняюсь, — сказала она мягко, словно сама себе. — Ваше обучение начало менять меня.

Если бы он мог ей сказать, как она изменила ею — изменила намного сильнее, чем он, в принципе, был способен изменить ее..

— К лучшему, надеюсь.

Повернув голову, она долго о чем-то думала.

— Сэнсэй, могу ли я воспользоваться тушечницей? Тушечницей Дайдзэн?

— Конечно. — Он встал и вынул тушечницу из бархатного футляра. Поставив ее на стол, он приготовил тушь. Ханако вынула чистый лист рисовой бумаги из пачки, лежавшей рядом. Приняла правильную позу, глубоко вдохнула и сделала медленный выдох. Затем взяла кисть и поправила ее в руке, чтобы придать ей нужное положение. После чего опустила кисть в тушь и нарисовала иероглифы «глубокий», «сам» и «открытие».

И положила кисть.

— Я не могла прекратить думать.

— Посмотрите. — Сэнсэй показал на иероглиф «глубокий». — Вы так хорошо отразили его смысл, это ощущение глубины… Эта глубина как будто манит туда.

— Вы так думаете?

— А другие… словно вы оставили в них частичку себя. Прекрасно. Вам следует это подписать.

— Если только вы тоже подпишете.

— Конечно.

Она вынула из сумки печать со своим именем и опустила ее в коробочку с красной тушью, предназначенной специально для печатей.

— Где?

Сэнсэй показал на свободное место в левой части листа — в четверти от нижней кромки. Правильное расположение печати так же важно, как и сама каллиграфия. Но ощущению, где именно ставить печать, научить не так-то легко, ведь каждый рисунок требует своего особого места, создающего необходимое равновесие.

Когда она поставила печать, сэнсэй обмакнул в красную тушь свою. То была печать двадцать девятого сэнсэя Дайдзэн, которую он сам вырезал вскоре после инаугурации. Он поставил свою печать ниже.

Наблюдая за тем, как она моет тушечницу Дайдзэн в раковине в глубине мастерской, он подошел к ней вплотную. Ханако подалась к нему, чувствуя тепло его тела. Они опустились на пол, Ханако положила тушечницу рядом и притянула его к себе.

— Не забудьте взять свою каллиграфию, — напомнил сэнсэй.

— Я бы не осмелилась, — ответила она. — Вы должны оставить ее себе.

— Возьмите.

— Но я не могу, — сказала она и поспешила из мастерской к такси, которое уже ожидало снаружи.

Беркли

Тина взяла скан мозга из стопки, которая стала выше, чем была вначале. У нее уже лучше получалось читать неразборчивые аннотации Говарда и вводить их в базу данных, но Говард писал быстрее. При таких темпах она никак бы его не догнала — по крайней мере, пока Говард не закончит университет. Или не умрет.

Разобравшись со следующим снимком, она глубоко вздохнула и потянулась. Если не считать легкого гудения компьютера, в комнате было тихо. Это напомнило ей — с приятной и неприятной стороны одновременно — ее собственную спальню в чулане. С приятной — потому что здесь возникало то же уютное ощущение кокона; неприятное же чувство вызывала зажатость в шкафу.

В дверь постучали. Она встала и открыла. Усталый, словно вот-вот зевнет, Уиджи сунулся внутрь и спросил:

— Работаешь?

Она показала на стопку сканированных снимков мозга.

— Ввожу данные.

Подойдя к снимкам, Уиджи огляделся.

— Унылая комнатка. Как ты тут выдерживаешь? — Он взял верхний снимок. — То, чем ты занимаешься, — рабский труд, — сказал он. — Ты можешь разобрать эту писанину?

Тина склонила голову набок:

— «Поражение околообонятельного поля Брока, приблизительно один сантиметр…»

— Поразительно, только я не верю, что тебе приходится заниматься такой гадостью. Могли бы специально нанять человека, который сделал бы все за пару дней.

— Профессор Портер сказала, что это поможет мне в исследованиях. — Тина взяла у Уиджи снимок и положила обратно в стопку. — Ты, похоже, дня два не спал.

— Один. Меня Джиллиан вытащила.

Тина заставила себя улыбнуться.

— Готова поспорить, что ей пришлось связать тебя и бросить в машину.

— Почти, — ответил он, зевнув. — Извини.

— И где вы были?

— В городе. Не в одном, не в двух, а в целых трех Клубах.

— Ты уже слишком стар для такого.

— Только не надо. — Уиджи сел на стул и потянулся. «Но я не стал тебя искать, чтобы не расстраивать.

Тина села.

— А как ты узнал, что я здесь?

— Зашел к тебе в кабинет. Там был Гови, он и посоветовал поискать тебя здесь. — Уиджи взял другой снимок из стопки и стал его рассматривать.

— Гови?

Уиджи ухмыльнулся:

— Разве ты не зовешь этого Говарда Гови?

— Не думаю, чтобы ему это понравилось. Он не из тех, кого можно называть Гови.

— Но тогда тебе следует называть всех преподавателей «профессор». Профессор Портер, профессор Аламо. Это Беркли, а не Кембридж. Здесь все хотят быть запанибрата с нами аспирантами.

— Профессора Портер я называю «Карин» — по крайней мере, когда она мне об этом напоминает. А как ты зовешь профессора Аламо?

— «Алонсо» — в лицо, и «Аламо» — за спиной. — Уиджи положил снимок в стопку и взял другой. — Наши отношения еще не дошли до того, чтобы я мог называть его «Эл».

Тина показала на снимки:

— Не перепутай. Гови сложил их как-то особо.

— Вот видишь, «Гови» даже звучит иначе.

— Саркастически.

Уиджи пожал плечами, потер затылок и покрутил головой.