Четвертое сокровище

Сэнсэй Дзэндзэн повернулся на звук. Невидящим взором он посмотрел на Арагаки и вернулся к своей кисти и бумаге.

Тина вышла из электрички в центре Беркли и пошла за толпой к эскалатору Она оставила Киёми на несколько часов с матерью, чтобы самой съездить на занятия. Снаружи, на солнцепеке не по сезону побиралась спустя рукава кучка бездомных подростков; с ними, вывалив языки, сидела пара щенков. Кружки для подаяния у них были из бумажных стаканчиков ресторана «Большой глоток». Три седые женщины держали транспарант с лозунгом протеста: «Калифорнийский университет — создатель ядерной бомбы». Высокий белый мужчина раздавал листовки. Маленький афроамериканец продавал выпечку в пользу Церкви Ислама.

От университета Тина пошла к школе сэнсэя. Приятно прогуляться по свежему воздуху: спала она всего несколько часов, в основном — сидела с мамой, и, задремав в электричке по пути сюда, приехала несколько обалделой. Дойдя до школы сэнсэя Дзэндзэн, она увидела перед зданием машину Годзэна. Постучав, она вошла и позвала:

— Э-эй?

Из мастерской сэнсэя вышел Годзэн.

— Здравствуйте.

— Как сэнсэй? — спросила Тина.

— Нормально. Как и раньше, то есть. — Годзэн повернулся и посмотрел через плечо. — Я здесь вместе с другим учителем сёдо. Из Японии. Другая школа каллиграфии.

— Я просто хотела сообщить, что мне, вероятно, придется сократить время дежурства у сэнсэя. С мамой произошел несчастный случай.

— Мне очень жаль, — ответил Годзэн. — Конечно, вам следует заботиться о матери.

— Я все равно помогу ухаживать за сэнсэем. Только Не смогу уделять столько времени, как раньше.

Годзэн кивнул:

— Разумеется.

После небольшой паузы Тина спросила:

— Я могу увидеться с сэнсэем? У него может быть для меня новая каллиграфия.

Годзэн помялся.

— Думаю, можно. — Он направился к двери в мастерскую, Тина — следом.

В мастерской Годзэн представил ее Арагаки, который рассматривал абстрактные рисунки сэнсэя Дзэндзэн.

— Ее друг — Роберт-сан — один из учеников нашей школы.

Арагаки, низко поклонившись, выпрямился. Тина тоже поклонилась.

— Хадзимэмаситэ. Додзо ёросику^[68].

— Вы говорите по-японски? — спросил Арагаки медленно, однако на приличном английском.

— Нет, чуть-чуть. Гомэн насай.

Арагаки отмахнулся от ее извинений, как от мухи.

— Годзэн рассказал, что вы помогаете ухаживать за сэнсэем. Вы врач? Извините, но вы такая молодая.

— Я студентка Калифорнийского университета. Изучаю неврологию.

Арагаки посмотрел на Годзэна, который перевел последнее слово на японский.

— Прекрасно. Что вы можете сказать о состоянии сэнсэя? Пожалуйста, учтите, что я не очень разбираюсь в медицине и науке.

— Инсульт повредил языковой центр его мозга. Врачи не знают, насколько это серьезно. Мы знаем, что он не может говорить, поскольку зоны, отвечающие за речь, практически полностью поражены. Мы не знаем, понимает ли он, что ему говорят, хотя создается впечатление, что он слышит, но зоны мозга, помогающие понимать речь, тоже повреждены… Он по-прежнему владеет кистью, но уже не может писать так, как писал до инсульта. Мы не знаем, что значат его рисунки, если они вообще несут в себе какой-либо смысл.

Арагаки внимательно выслушал.

— Спасибо. Я практически все понял. Вы сможете вернуть его способность к общению?

— Извините, нет. Я только пытаюсь лучше понять его теперешнее состояние. Может, мне удастся выяснить, что значат его рисунки.

Арагаки кивнул.

— Как вы сами сказали, если они вообще что-то значат.

Когда Тина взяла пачку рисунков сэнсэя и ушла, Арагаки сказал:

— Поразительно.

Годзэн недоуменно посмотрел на него.

— Вы не видите?

— Извините, чего?

— Сходства? Не видите?

Годзэн был в полном недоумении.

— Ну ладно, не важно.

Самое первое

что мне нужно

сделать

Тина стояла вместе с Уиджи и Джиллиан у конференц-зала, где только что завершился семинар профессора Аламо.

— Прекрасный доклад, Уиджи, — сказала Тина.

— Спасибо, но не думаю, что он понравился Аламо. Он все время дергал бровью.

— Я заметила, — подтвердила Джиллиан. — Хотелось ему врезать.

— Может, ты говорил что-то провокационное, — заметила Тина.

— Спасибо, не думаю, — ответил Уиджи. — Раз уж заговорили об Аламо — ты не хотела бы побеседовать с ним?

— Вообще-то я собиралась домой — посмотреть, как там мама. Тетя Киёми ждет меня дома. О чем он хотел поговорить?

— Он очень заинтересовался тем экспериментом, который мы провели с учителем каллиграфии.

— Уиджи… — начала Тина с нотками упрека в голосе.

— Вы прямо движители науки, — перебила Джиллиан. — А я пойду займусь чем-нибудь поинтересней.

— Две минуты, — сказал Уиджи Тине, когда Джиллиан ушла. — Обещаю.

Когда они вошли в кабинет Аламо на третьем этаже института, профессор развернулся к ним в кресле на колесиках и махнул Уиджи, прося закрыть дверь. После чего он жестом пригласил Уиджи и Тину сесть. Тина пожалела, что не ушла домой.

Аламо закинул ногу на ногу, сложил руки на колене.

— Уильям рассказал, что вы натолкнулись на интересный случай. Японский учитель каллиграфии с симптомами аграфии.

— Да. Он сэнсэй моего друга. — Она подумала, что нужно бы сказать «бывшего любовника», но ей не нравилось такое выражение.

— Уильям рассказывал мне кое-что о сэнсэе, а также о том, что вам удалось сделать очень интересные снимки, показывающие его состояние в процессе рассматривания его собственных рисунков.

— Мне кажется, что они представляют некоторый интерес, но, конечно, я только начинаю разбираться во всем этом.

— Разумеется, и в этом мы как раз можем помочь. Мы, — профессор Аламо кивнул на Уиджи, — будем рады стать вашими научными партнерами в этом начинании. Фактически я готов финансировать это мероприятие, а также, кстати, и весь процесс вашего обучения здесь. Есть парочка грантов, которые я могу выудить.

— Спасибо за предложение, — медленно проговорила Тина.

Профессор Аламо поднял руку.