Четвертый брак черной вдовы

— На призыв мой тайный и страстный

— Замолчите! — взвизгнула Катарина, увидев, что кое-кто из соседей выскочил во двор, подсвечивая фонарями. — Вы всех переполошили!

— Я знаю, что певец я — так себе, — тут же отозвался Хоэль, — но это от души Не обижайте

— Мамочка! — зашептала благородная донна, чувствуя себя сейчас маленькой испуганной девочкой.

Через улицу уже бежали мужчины, спрашивая друг у друга, что случилось, а в окнах белели чепцы — это выглядывали любопытные кумушки и громко переговаривались.

— Замолчите! Умоляю! — зашипела Катарина в темноту. — Заходите в дом, Хоэль!

— Но я еще не допел, — удивился он и начал новый куплет, где говорилось, что город спит, объятый тишиною, и если любимая выйдет на балкон, то никто из соседей этого не заметит.

Не заметит! Как можно было не заметить этот чудовищный рев?!

Вне себя от ужаса и стыда, Катарина взмолилась:

— Здесь нет балкона! Хоэль, прекратите!

Этот аргумент певца поразил.

— Нет балкона?! — Хоэль потоптался, задирая голову. — Вот я оплошал

— Эй, там! — раздался вдруг разгневанный вопль по ту сторону забора, и Катарина узнала голос дона Гонсало — секретаря суда и крайне раздражительного человека. — Вы с ума сошли, в Каса-Пелирохо?! Ночью, когда почтенные люди спят

— Скорее заходите в дом, Хоэль! — зашептала Катарина, чуть не плача.

— Одну минуточку, донья, я сейчас все улажу, — пообещал Хоэль тоже шепотом, а потом заорал: — Ты чего взъелся? Не слышишь — я пою серенаду!

— Поете?! Теперь это называется пеньем?! А ну, замолчите немедленно и дайте спать!

Ждать чуда больше не было смысла, и Катарина, набросив халат и натянув домашние туфли, бросилась спасать положение.

[1] Здесь взяты слова из «Серенады Смита» оперы Ж.Бизе «Пертская красавица». Конечно, она была написана в 19 веке, но — простите автора! — именно эта песня идеально подходит для сюжета.)))

Она выскочила из дома, растолкав заспанных слуг, которые толпились в коридоре, взволнованно обсуждая, что происходит — война ли, нападение разбойников или еще какое несчастье.

Следом за донной осмелился последовать только верный Эбрурио, вооружившийся ради такого случая заржавленной шпагой, ножны от которой были потерны еще в прошлом веке.

Обежав дом, Катарина успела как раз вовремя — когда ее муж втолковывал белому, как снег, дону Гонсало необходимость исполнения серенады именно сегодня ночью и именно собственной жене.

— Она такая нежная, утонченная, — разглагольствовал Хоэль, удерживая дона Гонсало за шею, отчего благородному дону пришлось почти повиснуть на заборе, — женщины, подобные ей, ценят красоту и обходительность а я, дурак, подарил ей шелковые чулки Представляешь? — он удрученно покачал головой, а потом подозрительно спросил: — Ты согласен?

— Да-а — проблеял дон Гонсало.

Катарина заметила, что улица опустела, но голов в окнах прибавилось. Упоминание о подаренных чулках вогнало ее в краску, но она бросилась прямо по клумбам и вцепилась в руку мужу:

— Отпустите дона Гонсало, прошу вас!

— Почему? — удивился Хоэль. — Мы с ним очень хорошо беседуем Хотя этот шельмец и огрел меня палкой

— Думаю, произошло недоразумение, — Катарина лихорадочно гладила мужа по плечам, призывая успокоиться. — Отпустите дона Гонсало и пойдемте домой. Серенада была чудесна, но теперь нам всем пора отдохнуть.

— Вам правда понравилось, донья? — оживился Хоэль, сразу позабыв про дона Гонсало, а тот, почувствовав свободу, во всю прыть рванул к своему дому.

— Правда, — вздохнула Катарина. — А теперь идемте. Ночь на исходе, а вы подняли на ноги всю улицу.

— Главное — вам понравилось, — Хоэль вдруг подхватил Катарину на руки и понес к дому.

— Немедленно отпустите! — залепетала она, схватив его за шею. — Вы пьяны! Вы меня уроните!

— Я вас уроню? — он хохотнул. — Даже не надейтесь.

В темноте Катарина заметила вытянувшееся лицо Эбрурио — бледным пятном, не заслуживающим внимания, и приникла к мужу, вся дрожа и от страха, и от волнения. Ни разу в ее прошлой жизни ей не доводилось побывать у мужчины на руках. А этот — несмотря на то, что был пьян — нес ее легко, как пушинку, и бережно, как будто она была самым дорогим сокровищем.

— А вы зачем собрались? — удивленно спросил Хоэль, обнаружив столпившихся в коридоре слуг.

Коридор опустел за считанные секунды, и последним в дом прокрался Эбрурио, стараясь ни за что не задеть шпагой. Хоэль не заметил его и понес Катарину наверх, безошибочно ступая по лестнице. Он даже ни разу не споткнулся, и это немного успокоило благородную донну.

— Вы как будто в темноте видите, — заметила она.

— Есть такое, — ответил муж.

— Только почему-то вы идете не в свою спальню.

— А разве мы идем не в нашу спальню?

Катарина подумала, что не такой уж он и пьяный. Или особенно сообразительный в некоторых случаях.

— Вообще-то, идете вы, — мягко сказала она, продолжая обнимать его за шею, — а я вынуждена вам подчиниться. Вы ведь лишили меня свободы передвижения.

— Вы такая умненькая, — он засмеялся и толкнул ногой дверь, — я ни черта не понял, но то, что вы решили мне подчиняться — это мне нравится.

— Вы рано обрадовались, — осадила его Катарина. — Подчиняться вам я буду до тех пор, пока это подчинение не пойдет в ущерб моим интересам. А мои интересы

Хоэль поставил ее на ноги и развернул лицом к себе, взяв за плечи. Ладони его скользнули по рукам Катарины — до локтя и обратно, скользнули медленно, ласково.

— а мои интересы сейчас не совпадают с вашими, — сказала она многозначительно.

И все же она очень волновалась больше, чем хотела бы. Даже ладони вспотели. Конечно, пьяный мужчина был далек от любовного идеала, и совершенно не походил на рыцаря в сверкающих латах, но когда он вот так смотрит, и вот так трогает — сдерживая страсть, словно прося разрешения действовать дальше. А она может запретить или уступить.

— Вы пьяны, Хоэль, — Катарина осторожно освободилась из его рук. — Хорошо бы вам отдохнуть.

— А я не устал, — заверил он ее. — Но почему вы убегаете? Вы же сказали, вам все нравится.

— Уже поздно, — ответила она уклончиво. — Идите к себе.

Хоэль помрачнел, уставившись на пламя светильника. Катарина почувствовала себя неловко и тут же мысленно приказала себе быть твердой — жалеют мужчин только глупышки. Жалеют, а потом сами же и страдают. Она постаралась незаметно вытереть руки о халат и вдруг обнаружила, что пальцы и ладони перепачканы в чем-то буром, липком. И это совсем не пот.