Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

Я сам понимал всю вескость этого возражения, но уверенность в том, что наша атмосфера уже достаточно хорошо исследована, была так велика, что и я сам (к сожалению) не решился настаивать на существовании в настоящее время подобных элементарных тел на земном шаре и старался устранить этот пункт, допуская расчленение их атомов на два атома галоидов, хотя и чувствовал, что это простая оговорка. Зато какой радостью было для меня открытие Рамзаем и лордом Рэлеем первого представителя из этой серии требуемых теорией элементов — аргона, — Вы и представить себе не можете! С этого момента исчезли все мои сомнения относительно существования в природе и остальных гомологов аргона, и каждое новое открытие в этой области было для меня настоящим праздником. Отношение прежних критиков к разрабатываемой мной теории сразу изменилось, и я тотчас же принялся за составление по накопившимся у меня материалам большого исследования под названием «Строение вещества», которое и набросано начерно в настоящее время в четырех томах.

Опубликовать свои работы, хотя бы в виде реферата, мне было невозможно по причинам, которые Вам необходимо узнать: я нахожусь в заключении уже много лет. Правда, что разрешение послать мою рукопись кому-нибудь из известных ученых было мне дано бывшим министром внутренних дел еще 4 года тому назад, но рукопись моя в то время не была еще закончена даже и наполовину. Дальнейшая же, и особенно окончательная, ее обработка встретила сильные затруднения вследствие расшатавшегося в последние годы здоровья и невозможности пользоваться многими из источников.

Невозможность произвести несколько опытов, подсказываемых: теорией (о чем Вы узнаете из рукописи), тоже послужила сильным препятствием к завершению моей главной работы. Опасаясь, сверх того, что посылка четырех объемистых томов способна прежде всего испугать получателя огромным количеством труда, необходимого для их прочтения, я решил составить короткое, но обстоятельное изложение своей теории в небольшой рукописи под названием «Периодические системы».

Насчет выбора лица у меня в первое время было немало колебаний. Моя рукопись не компиляция общепризнанных истин, идей и фактов. Она трактует о предмете, о котором идут в настоящее время горячие споры. Вопрос о сложном строении атомов имеет еще много почти фанатических противников, и много приводилось доводов как в пользу положительного, так и в пользу отрицательного решения. Зная по личному опыту, как трудно бывает самому искреннему и добросовестному исследователю в области науки стать на точку зрения, против которой его предубеждает уже сложившийся строй мышления, я прежде всего хотел бы послать свою рукопись такому лицу, прежние работы которого шли уже в том же самом направлении. Но и здесь опасность быть навязчивым остановила меня. В конце концов я решил адресовать свой труд Вам, Николай Николаевич, и как известному ученому, и как президенту Русского физико-химического общества.

Если же Ваши собственные занятия не позволяют Вам лично просмотреть мою рукопись, то я прошу Вас послать ее кому-нибудь из компетентных ученых, выбрав по возможности такое лицо, чьи собственные представления о первичном строении вещества склонялись бы в сторону сложности атомов у окружающих нас «элементарных» тел. Более всего мне хотелось бы, чтобы моя работа была анонимно напечатана в одном из специальных журналов, конечно, в том случае, если будет признано, что предлагаемая теория строения имеет серьезное значение для науки. Во всяком случае, я очень прошу Вас, многоуважаемый Николай Николаевич, сохранить эту рукопись. Если когда-нибудь переменятся условия моей жизни и я получу возможность целесообразно работать над своим любимым предметом, я ее напечатаю отдельной книжкой раньше, чем подготовлю к изданию свою главную работу «Строение вещества».

Кроме этой рукописи, у меня почти закончен начерно целый ряд других, главным образом по физической математике, физике и теоретической химии, и вычерчено более сотни различных диаграмм в том же роде, как и приложенные к этой посылке.

Извиняюсь за частые помарки и надстрочные вставки в рукописи, вызванные привычкой поправлять свой слог в тетрадях при каждом новом просмотре. Я знаю, что они сильно вредят впечатлению и придают рукописи вид необработанной, но самое присутствие этих поправок и есть наглядное свидетельство о противоположном. Мне кажется, что они не мешают чтению, переписывать же заново весь томик я уже не в состоянии. Притом же доктор решительно предписал мне полное воздержание от всякого умственного труда на месяц или на два по окончании этой работы, обещая в противном случае серьезный невроз.

Если Вы (или тот, кто будет просматривать мою работу) пожелаете написать мне по поводу ее, то адресуйте Ваш ответ на имя г. Директора департамента полиции с просьбой передать его автору рукописи «Периодические системы».

Во избежание задержек или затруднений посылаю свою работу по Вашему личному адресу, который мне известен из годичных отчетов о деятельности Русского физико-химического общества, помещаемых в журнале Общества.

С глубоким уважением и с полным доверием к Вашей беспристрастной оценке моей работы.

Автор рукописи «Периодические системы».

А вот отзыв Д. П. Коновалова:

«Автор сочинения обнаруживает большую эрудицию, знакомство с химической литературой и необыкновенное трудолюбие. Задаваясь общими философскими вопросами, автор не останавливается перед подробностями, кропотливо строит для разбора частностей весьма сложные схемы. Обращаясь к вопросу о том, в какой мере путь, выбранный автором, и приемы, им применяемые, можно было бы признать целесообразными, могу рекомендовать следующие соображения. Химия представляет область, чрезвычайно заманчивую для абстрактной мысли: в недосягаемых глубинах материи полный простор для построения гипотез о силах и воздействиях, могущих дать картину реальных наблюдаемых явлений. Такие гипотезы могут всегда более или менее удачно воспроизводить наблюдаемые явления, как в свое время теория флогистона давала многому удачные объяснения. Но история химии ясно показывает, где истинные корни могущества этой отрасли. Пока химия была подавлена абстрактной стороной, она влачила жалкое существование на рубеже колдовства и чародейства. Силу современной химии дала твердая рука Лавуазье, сумевшего обуздать полет фантазии и подчинить извлеченные начала химии реальным наблюдаемым свойствам вещества. С тех пор вес и непревращаемость элементов сделались основными понятиями химии. Все, что есть ценного в этой науке, построено на этих понятиях, все колоссальное здание современной химии выросло на этой почве. Конечно, никому и теперь не возбраняется предполагать, что элементы могут превращаться друг в друга, но опыты, беспощадные опыты, показывают, что во всех случаях, когда дело как будто бы шло о превращениях элементов, была или ошибка, или обман. Достоинство современной науки именно в том, что она не дорожит теориями, могущими лишь служить для успокоения ума в качестве разгадки якобы одной из тайн природы, а выбирает из них лишь такие, которые находятся в согласии с действительными законами природы. Одна из тайн природы — химические элементы — не будет разгадана тем, что мы построим гипотезу сложности того или иного вида как гипотезу сложности элементов. Работа автора — удовлетворение естественной потребности мыслящего человека выйти из пределов видимого горизонта, но значение ее чисто субъективное. Это удовлетворение собственного ума, это личная атмосфера, ибо недостает еще проверки, нельзя было бы прийти к тем же выводам (как, например, интересные соображения автора о кристаллизационной воде) обыденными средствами, не прибегая к гипотезам, требующим такой радикальной реформы ходячих понятий. Работа в химии, на почве чисто абстрактной, очень тягостна, так как простор мысли сильно стеснен обилием имеющегося уже фактического материала. После той большой работы мысли, которая затрачена автором на анализ химических отношений с высоты, так сказать, птичьего полета, можно было бы ему посоветовать остановить свое внимание на областях более ограниченных, с тем чтобы дать их законченную обработку. Опыт мышления и приобретенный навык не пропали бы даром. Могло бы случиться то, что произошло с Карно, открывшим свой знаменитый закон термодинамики при помощи неправильного представления о теплоте: «представление» о сущности теплоты, как видно, не играло роли в выводе, созданном верным пониманием реальных соотношений. Пусть же мне автор простит малое внимание, уделенное мной в этой записке его представлениям. Ежедневная работа в области науки приучает оставлять в стороне субъективное и выдвигать лишь объективное».

Затем Николай Александрович продолжил свой рассказ:

«Разумеется, я не мог в то время подтвердить свои представления бесспорными опытными данными. И не только из-за того, что я сидел в тюрьме. Просто общий уровень развития экспериментальной науки того времени не позволял это сделать. Таким образом, даже столь крупный ученый, как Д. П. Коновалов, не увидел в моем труде того, что вскоре стало ясно многим ученым.

28 октября 1905 года передо мной раскрылись ворота тюрьмы. Я поселился на окраине Петербурга, и там меня разыскал профессор П. Ф. Лесгафт. Сначала я руководил практическими занятиями, потом стал доцентом, а вскоре и профессором по кафедре физической химии, утвержденным Министерством народного просвещения. Вышедшие за эти два года мои труды дали мне звание не только профессора, но и доктора химии.

Вскоре после, освобождения из заключения я познакомился с Н. Н. Бекетовым и Д. И. Менделеевым, от которых надеялся получить отзыв о своих работах по химии, главным образом по теории строения вещества и происхождения химических элементов.

20 декабря 1906 года я встретился с Менделеевым. Во время этой беседы мы затронули вопрос о значении полученных мной выводов для раскрытия сущности периодического закона. Пытаясь убедить Менделеева в том, что его периодическая система представляет собой лишь частный случай среди многих периодических систем, существующих в космосе, я указывал на поразительное сходство периодических систем химических элементов и углеводородных радикалов. Однако Менделеев ответил, что аналогия не есть доказательство, хотя и соглашался, что многие сходства между его системой и системами углеводородов поразительны.

Моя попытка подтвердить справедливость проведенной мной аналогии ссылкой на открытое в конце XIX века явление радиоактивности, при которой эманация радия со временем превратилась в гелий, также не достигла цели. К своему величайшему удивлению, я обнаружил, что Менделеев отрицал даже самый факт радиоактивного распада радия, рассматривая его как ошибку наблюдений вследствие малого количества исследованного вещества. Согласившись наконец с тем, что моя теория может объяснить химические свойства атомов, Менделеев остался убежденным в том, что нет в природе такой силы, которая могла бы их разложить.

Ссылка на эволюцию химических элементов в связи с эволюцией небесных тел показалась Менделееву наиболее убедительной. В данном случае мои аргументы сводились к тому, что невозможно предположить, чтобы в первоначальной туманности, в которой образовались Солнце и планеты, с самого начала химические элементы существовали в тех же пропорциях, как в теперешних планетах и на Солнце. То же самое — относительно звезд и порождающей их материи. Следовательно, химические элементы должны были эволюционировать вместе с небесными телами. Выслушав меня, Менделеев некоторое время оставался в недоумении, а потом воскликнул: «Ну, тут вы меня застали врасплох!» — и попросил меня зайти к нему через месяц. Однако второе свидание не состоялось — через месяц Менделеева не стало. Но перед смертью он успел добиться для меня степени доктора химии honoris causa.