Чистое золото

— Ну и что же, что по осколочку, — упрямо сказала Тоня, — зато всем! Мама сказала: «Правильно», а ты расстроился, выговаривал мне потом. Лучше, мол, сама бы съела, чем со всеми делиться.

— Ну, хватит! — оборвал дочку Николай Сергеевич. — Нечего мне наставления читать! Мать известная мировая печальница. Ей дай волю — все бы раздала. И ты в нее… А я сначала о семье думаю, а потом уже о других. И не относится твой шоколад сюда вовсе. Про дело говорили, а ты с ерундой.

— Все к одному, — тихо вымолвила Тоня. — И делом твоим, если надо будет, займемся.

— Ладно, как-нибудь один управлюсь. При матери не заводи этот разговор.

Николай Сергеевич постучал палкой в ставень, сквозь щели которого пробивался спокойный свет.

Глава пятнадцатая

Придирчиво разбираясь в своей работе, Татьяна Борисовна постепенно пришла к выводу, что она очень плохая учительница. Правда, литературный кружок теперь работал и отношения с учениками стали лучше, но своими уроками Новикова была недовольна.

Надежда Георгиевна как-то раз, оставшись с молодой учительницей наедине, спросила:

— Давно ты мне не рассказывала, Таня, как идут дела. Довольна ли ты классом и класс тобою?

— Ребята хорошие, способные… Но что-то у меня не ладится, это ясно. Пока идет беседа или объяснение, все хорошо, а во время опроса всегда какое-то недовольство… В классе перешептываются, и тот, кого спрашиваешь, идет на место с недовольным видом… Что-то делаю не так, а что именно, не знаю.

Сабурова ничего не ответила, но пришла в десятый класс на несколько уроков литературы, а потом сказала Новиковой:

— Ты почему их так дергаешь, Таня? Ведь у тебя отвечающий ни собраться с мыслями не может, ни спокойно ответить. Ты его торопишь, подсказываешь, чуть ли не весь урок сама за него отвечаешь. Ребята этого не любят. Всегда нужно дать ученику высказаться, а потом предложить другим его поправить. Спокойнее надо!

Новикова во все глаза смотрела на директора. Она даже рот приоткрыла:

— Разве я так делаю? Не может быть! Вам показалось.

— Последи за собой — и сама убедишься.

— Что же это такое? — огорчилась Татьяна Борисовна. — Простейшая вещь — спросить ученика урок… И с этим я не могу справиться!..

— Это, кстати, вовсе не так просто, как ты думаешь. Умелый опрос практикой достигается. Ну, а настроение твое? Все попрежнему не нравится у нас? Скучаешь, рвешься отсюда? — пристально глядя на молодую учительницу, спрашивала Сабурова.

Новикова мгновенно вспыхнула и обиделась. Захотелось сказать: «Зачем меня об этом спрашивать? Разве не ясно, что тогда, в новогоднюю ночь после приезда, я вам глупостей наговорила? Сама себе я не нравлюсь, вот в чем дело!»

Но, расстроенная непониманием Надежды Георгиевны, она сухо ответила:

— Да, настроение у меня неважное.

— Я вот что думаю, — медленно продолжала Сабурова, попрежнему испытующе глядя на молодую учительницу: — пожалуй, после экзаменов можно будет отпустить тебя. Мне пишут, что к нам согласна приехать Тамара Пискунова, тоже моя бывшая ученица. На такую замену я согласна. Она справится.

— Вот как! Очень хорошо! — отозвалась Новикова.

После этого разговора она долго не могла успокоиться. Если уж Надежда Георгиевна сама предлагает отпустить ее — значит, недовольна работой. А покинуть Таежный будет очень жалко.

Татьяна Борисовна и сама не заметила, как привыкла к прииску, к школе, к своей уютной комнате в доме Кулагиных. К урокам она готовилась с увлечением, много читала. А дежурства в школьной библиотеке, куда по воскресеньям сходились молодые горняки, были для нее большим удовольствием.

Днем солнечные лучи бегали по длинным рядам некрашеных полок, взбираясь все выше и играя на позолоте книжных корешков. Вечером мирные лампы освещали столики читателей и конторку библиотекарши. Книги прятались в тени, а около барьера теснились подростки в ватниках и полушубках, переговариваясь вполголоса и разглядывая книжные богатства с откровенной жадностью. Они приносили с собою крепкие запахи овчины, свежего снега, зябкой оттепели. Татьяне Борисовне нравилось подмечать, как блестящие, полные живого, смышленого озорства глаза их наполнялись глубиной раздумья, становились восторженными, грустными или негодующими после беседы с книгой.

Однажды она спросила вихрастого паренька, возвращавшего в библиотеку «Анну Каренину»:

— Что же тебе понравилось в этой книге?

Паренек взглянул недоверчиво, но, увидев внимательное молодое лицо, оживился.

— Да, знаете, все интересно, — сказал он просто. — Видишь, как люди жили… как маялись… каждый по-своему маялся… А больше всего деревня мне понравилась. Вот как Левин косил… Мне самому приходилось… Ну просто словно побыл на покосе, травы понюхал…

Он вспомнил и старика, с которым косил Левин, и заткнутые тряпицей кувшины с квасом, и перепелиное гнездо на лугу…

«Нет, прочел не зря. Выбрал для себя то, что ему дорого и понятно», — решила Новикова.

Ей показалось интересным присмотреться, что вообще читают приисковая молодежь и школьники, что они воспринимают лучше. Она стала разговаривать с читателями, просила обращаться к ней за разъяснением непонятного, и незаметно у нее накопились наблюдения, потом пришла охота систематизировать и обобщить их. Могла получиться интересная статья. Уже и название для нее родилось: «Как читает подросток и какие нужны ему книги».

Об этих планах Новикова пока ничего не говорила Надежде Георгиевне.

Весна, услышанная Тоней в глухую апрельскую ночь, лукавила с людьми. Она пряталась в снегах, и только по тому, как осели и стали рыхлыми прежде плотные сугробы да днем на солнце поплескивала капель, было понятно, что весна уже бродит поблизости.

В один из последних дней апреля Татьяну Борисовну удивил необычайный шум на школьном дворе. Она привыкла разбираться в оттенках гомона, встречавшего ее ежедневно, и поняла, что кричат не от азарта игры и не по поводу драки или ссоры — шумели озабоченно и весело.

Ребята сгрудились около длинной поленницы, протянувшейся вдоль забора. Оттуда слышались выкрики и смех. Среди школьников был и Мухамет-Нур, казавшийся взволнованным не меньше ребят.

Новикова остановилась, не решаясь подойти ближе. Она попрежнему робела и терялась в большом скоплении школьников.

К ней подошел Петр Петрович.

— Вот оказия! — сказал он. — К Мухамету брат приехал… да как вошел во двор, ребята его окружили, задергали, он переконфузился, забрался за поленницу и вылезать не хочет.