Чосер

Прогонит тьму и зимней ночи холод.

Рассказчик отправляется к себе и возвращается к прерванному чтению. Таким образом, общественное событие – подготовка королевского бракосочетания – становится поводом к

созданию очаровательной шутливой поэмы.

“Птичий парламент” важен и как этап в поэтическом становлении Чосера. Уже было

указано на то, что метрика Чосера зиждется на октавах Боккаччо, а описание храма в поэме

имеет источником соответствующие куски боккаччиевской “Тезеиды”. Если бы в Милане

Чосеру не попались рукописи Боккаччо, английская поэма не была бы написана. Между

двумя поэтами существуют и другие точки соприкосновения и сходства. Родным отцом

Боккаччо был мелкий итальянский негоциант, и связи его с королем неаполитанским

Робертом облегчили пятнадцатилетнему юноше путь ко двору анжуйского герцога. Сходный

путь проделал и Чосер: из среды городских купцов и ремесленников – в круг аристократов.

Боккаччо вскорости очутился при неаполитанском дворе, где и обрел свое литературное

призвание, став профессиональным рассказчиком, развлекавшим изысканную придворную

публику. Он сочинял “видения” и романы о fine amour и, что более всего примечательно, сочинял их на местном наречии. Сходство, таким образом, налицо. Неведомо для себя и оба

одновременно, и Чосер, и Боккаччо, явились на мощной волне изменения во вкусах и

чувствованиях.

И, что еще интереснее, Боккаччо был тем писателем, с которым Чосер вступил в

негласное соревнование. Или, лучше сказать, в спор, приспосабливая для поэзии родной

английский язык и испытывая его возможности. Он поубавил боккаччиевскую склонность к

непристойностям, умерил стилевые излишества итальянца, насытил произведение иронией и

юмором, тем самым намеренно изменив настроение и тон и соединив трагедию и комедию в

единый сплав. Сделав упор на характеры, он придал поэзии элемент театральности, драмы, став и в этом зачинателем национального стиля.

Глава восьмая

Кровавый мятеж

Жизни Чосера свойственна как бы двойная перспектива, сходная с оптической

иллюзией. Личность поэта яснее видится в деталях, в событиях мелких, в то время как с

полотен масштабных он словно устраняется. О современных ему исторических событиях он

не написал ни строчки. Возможно, это естественный результат его скрытности, стремления

стушеваться, уйти в тень, хитро соблюдая нейтральность.

Так, Чосер предстает в официальных документах от февраля 1381 года, где он назван

поручителем за богатого лондонского купца Джона Хенда, торговца мануфактурой, приобретшего, по-видимому, незаконно, землю в Эссексе; за будущее примерное поведение

купца

Чосер

выразил

желание

поручиться.

Интересно,

что

среди

прочих

облагодетельствованных подобным его ручательством был и человек, которому Чосер

впоследствии посвятил “Троила и Хризеиду”. Человек этот, звавшийся Ральфом Строудом и

являвшийся философом и поэтом, жил в тот период над Олдергейтскими воротами в

точности на тех же условиях, что и Чосер над Олдгейтскими. Он был юристом и

парламентским приставом, как Джон Гауэр, и принадлежал, в общем, к тому же кругу

ученых горожан-законников и купцов, к которому принадлежал и Чосер. Люди

обеспеченные, успешные и образованные, сделавшие карьеру благодаря хорошему

воспитанию, и составляли наиболее взыскательную часть Чосеровой аудитории.

Фамилия Чосера упоминается в связи с мелким судебным разбирательством, происходившим в начале 1381 года, но при этом ничего не известно о позиции и поведении

Чосера во время крупнейшего и самого значительного за всю историю Англии мятежа, когда

отряды крестьянской бедноты и недовольных, собравшиеся со всех концов королевства, стекались к воротам под домом Чосера, чтобы начать осаду Лондона. Позднее мятеж этот

получил название крестьянского восстания, хотя к восставшим примкнули и тысячи

неорганизованных лондонцев. Непосредственной причиной возмущения явилось введение

“подушного налога” в три серебряных четырехпенсовика на каждого вне зависимости от

достатка. Но недовольство было вызвано и попыткой уравнять оплату труда наемных

работников, число которых после эпидемии чумы 1349 года сильно сократилось. Трудящееся

население стало более активным – люди чаще теперь меняли место жительства и хозяев. В

этом смысле бунт явился признаком окончательного краха феодальной системы, основанной

на всевластии помещиков.

Джеффри Чосер в качестве сборщика таможенных пошлин должен был принадлежать к

врагам восставших, к тем, за кем они охотились. Сборщиков налогов, видных придворных и

слуг молодого короля восставшие убивали. Дворец патрона Чосера Джона Гонта был сожжен

дотла. Однако Чосер расправы избежал. Он либо укрылся где-то, либо заперся в своей

башне. Свидетельств, что он находился при пятнадцатилетием Ричарде II и его советниках, сумевших спрятаться в лондонском Тауэре, у нас не имеется. Должно быть, Чосер тихо

сидел где-то, как говорится, “не высовывался”. “Не высовываться” было его излюбленной

позицией. Сохраняя такое преимущественное положение, он мог из окна своего кабинета

видеть и лагерь повстанцев, и пылающие в огне крепостные стены. Театральное явление

короля верхом на коне в лагере мятежников в Смитфилде и последовавшее затем и на том же

месте убийство лордом-мэром предводителя восставших Уота Тайлера положили конец

мятежу – внезапный и, в общем, неожиданный.

Король и его приближенные уцелели, хотя власть и столкнулась с угрозой, самой

серьезной со времен короля Иоанна. Но, как бы то ни было, Чосер на восстание не

откликается вовсе. Лишь однажды в “Рассказе Монастырского капеллана” он вскользь