Что предназначено тебе… Книга первая

Вид Джессики, замученной и заплаканной, однако немного его отрезвил.

Таскони был психом — сомнений быть не могло. Но что хуже всего — Таскони получил то, что хотел.

Мысль о том, что месть, возможно, была заслуженной, не тревожила ум Стефано совсем. Таскони был корсиканским дерьмом и вёл себя как дерьмо. И, если уж на то пошло, Джессика вообще была в их разборках ни при чём.

Кроме того, предположение Таскони было в корне неверно. Стефано никогда и ни у кого не сосал до тех пор — просто потому что ему никто не предлагал подобный вариант. Разве что в тюрьме один раз парочка качков поставила такой вопрос — и довольно быстро растеряла половину зубов.

Ощущения, которые он испытывал, когда его член упирался в жёсткую молнию штанов, а другой — корсиканский — член шуровал во рту, были для Стефано абсолютно новы. И он бы с радостью сконцентрировался на них — обдумывая свою горькую судьбу и надрачивая в душе под аккомпанемент бархатистого голоса Таскони в мозгу — если бы выходка корсиканца не поставила для него неожиданно остро решённую уже было проблему с жильём.

Мариано — фото в газетах позволили опознать подручного Таскони довольно легко — явно не собирался Джессику убивать. Он припугнул её, и тем был закончен разговор.

Они вместе покинули подвал и молчали всю дорогу домой. Чувства Стефано по отношению к предавшей его девушке были неоднозначны: с одной стороны, он понимал её. Ей было страшно, и она пострадала по его вине. С другой — молчаливая брезгливость пролегла между ними стеной. Джессика тоже не говорила ничего. Щёки её розовым цветом окрасил стыд. И когда уже на самом подъезде к дому она произнесла осторожно:

— Стефано…

Стефано перебил её:

— Ты напишешь заявление?

Он не знал, хочет он этого или нет. Это было бы правильно. И это помогло бы ему обрести над Таскони и его ублюдочными громилами хоть какую-то власть.

И в то же время впервые в жизни Стефано не хотел — не хотел, чтобы мафиози сел.

Вот это уже было во всех отношениях неправильно, тем более что Стефано абсолютно чётко осознавал, что оппонент его — моральный урод и заслужил основательный отпуск в тюрьме, — но поделать с собой ничего не мог. Он хотел видеть Таскони на свободе. «И в конце концов, есть много других корсиканцев, которые заслужили тур в тюрьму больше него», — подсказывал внутренний голос, которому Стефано привык доверять.

— Заявление? — Джессика резко дёрнулась, затем подавилась смешком, но Стефано видел, как слёзы подступают к её глазам. — Ты в своём уме?! Ничего не произошло!

Стефано кивнул и, хлопнув дверью машины, вышел на тротуар. Он первым подошёл к лифту, а когда Джессика нагнала его, они несколько минут провели в тягостном молчании, нетерпеливо подгоняя едущий с верхних этажей лифт.

Мальчик-лифтёр открыл двери и, поблагодарив его — каждый в отдельности — они так же молча поехали наверх.

Джессика подала голос, только когда Стефано закончил собирать чемодан.

— Я не говорила, что ты должен уезжать, — сказала она.

— Я сказал, — Стефано застегнул молнию и, поднявшись в полный рост, остановился напротив. Джессика поджала губы.

— А если они нападут на меня опять?

— Ничего же не произошло, — ответил Стефано, не сдержав злость, причиной которой, в общем-то, была вовсе не Джессика, и, рванув чемодан за собой, двинулся к выходу.

Ту ночь он провёл в городском парке — в участок Стефано уже не успевал, да и не представлял, где ещё мог бы попытаться отыскать жильё. Все, кого он знал, к тому времени успели отказать.

Было прохладно. Уже наступала осень, но деревья ещё шелестели желтеющей листвой, а в тёмно-синем небе ярко светила полная луна. В её неярких отблесках Стефано, ёжившийся на скамейке, без труда различил единственный автомобиль, стоявший на улице неподалеку. На него снова нахлынула злость. Но нужно было действовать с умом.

Для начала следовало избавиться от чемодана — он существенно снижал манёвренность, а бросать посреди улицы нехитрые пожитки Стефано не хотел. Поднявшись со скамейки, он направился на вокзал.

Пристроив чемодан в камеру хранения, Стефано почувствовал облегчение и, насвистывая вполголоса навязчивый мотивчик, вышел обратно на улицу. Здесь было слишком людно, и кругом сверкали огни неоновых реклам — а Стефано требовалась тишина. Он свернул в ближайший проулок и, продолжая негромко насвистывать, стал двигаться от одной узенькой улочки к другой, пока голоса ресторанов не стихли вдалеке.

Здесь Стефано отыскал небольшой закуток между двух домов, не до конца смыкавшихся между собой, и замер, вжавшись в стену спиной.

Долго ждать не пришлось. Додж, который Стефано уже видел в парке, завернул в проулок. Ехал он не быстро — насколько позволяла узкая дорога и почти полная темнота.

Стефано ринулся поперёк дороги, раздался громогласный гудок, и машина попыталась свернуть вбок, а через секунду водила, оглушительно ругаясь на корсиканском диалекте, выскочил из авто.

— Какого чёрта ты творишь, идиот?! — был его главный и единственный вопрос. Отвечать, впрочем, Стефано не стал. Он попросту заехал корсиканцу с левой в челюсть, а пока тот приходил в себя, закрепил результат ещё несколькими ударами — в корпус, и снова в лицо.

Стефано ожидал, что ему полегчает — но этого не произошло. Он продолжал наносить удары один за другим, прижав корса спиной к стене и не давая рухнуть на мостовую, даже когда тот уже «улетел».

Успокоился Стефано только тогда, когда у него заныло от напряжения плечо — но он определённо не собирался заканчивать вечер так. В последний раз пнув корсиканца, сползающего на землю вдоль стены, Стефано занял его место за рулём и завёл мотор.

Доминико той ночью уснуть не мог. Картины недавнего свидания продолжали будоражить его — да и злость всё ещё давала о себе знать.

О чувстве вины, конечно же, речи не шло, но ему было жаль, что встречи с Бинзотти были так коротки. Доминико хотел ещё. Хотел втрахиваться в послушное тело Бинзотти ночь напролёт, оглаживать его по покрывшейся испариной спине. Доминико не понимал, какого чёрта коп может быть так хорош — какой-то дикой, совершенно неестественной для ищейки красотой.

Стефано должен был стать одним из «людей чести» — Доминико видел эту яростную силу в его глазах. Не было сомнений — сицилиец так же любил власть, как и он сам. Но коп почему-то оказался на другой стороне.